Сергей Каширин - Предчувствие любви
В гостинице, как холостые выстрелы, захлопали двери, послышался гулкий топот множества ног.
— Что случилось? — Пономарев выглянул в коридор.
— Тревога! — отвечали ему. — Боевая тревога! Тревоги, чаще всего ночью, бывали и в училище.
Но они объявлялись иначе. Дежурный колошматил железным билом в подвешенный рельс, но сирена не выла. Мы уже привыкли к тому, что тревоги были учебными. А тут сразу повеяло чем-то по-настоящему грозным. Невольно вспомнились и газетные сообщения об испытаниях ядерного оружия за рубежом, и случайно прослушанная враждебная радиопередача, и карта с обозначенными на ней чужими военными базами, и накал страстей в холодной войне. Холодная-то рна холодная, да долго ли до горячей! Государственная граница — рядом…
Было не по себе еще и оттого, что мы, по существу, оказались как бы вне боевого строя.
— Та-ак! — озадаченно протянул Пономарев. — С корабля — на бал. Ну, что ж, вперед! Нужны мы там или не нужны, но отсиживаться в норе… Я не суслик!
— «Я, я, я»! — передразнил Зубарев.
— Не мешало бы пожевать, — ляпнул некстати Шатохин.
— Обжора! Мы же недавно ели, — пристыдил его Зуб.
Молодец тихоня! Вовремя характер проявляет!
— Отставить щиблеты! — орал Пономарев. — Доставайте сапоги. Живо! — Ишь, раскомандовался…
А сирена все еще закатывала железную истерику. Ее нескончаемый истошный вопль пугал, будоражил, подстегивал, и все, что было в Крымде живого, пришло в движение. Когда мы выскочили на крыльцо, по улицам, напрямик по склону сопки бежали люди, по дороге мчались автомашины и мотоциклы, кто-то ехал даже на велосипеде. Весь этот поток неудержимо катился в одном направлении — к аэродрому. Лишь возле казарм еще стояло несколько грузовиков. Их кузова брали на абордаж.
— За мной! — Пономарев жестом полководца указал туда, и мы ринулись за ним.
Около грузовика, к которому мы мчались как угорелые, путь нам преградил какой-то сердитый технарь. В каком он звании — не поймешь, погоны скрыты под черной замасленной курткой, однако голос начальственный:
— Кто такие? Откуда?
— Мы из комиссии, — не сморгнув, выдал Валентин. — Посредники.
Мигом сообразил, что здесь можно получить от ворот поворот, и не растерялся. В любом гарнизоне подъем по тревоге редко проводится так, чтобы не прибыли какие-либо проверяющие. Конечно, техник мог усомниться, но он поверил, даже представился:
— Капитан Коса.
— Пономарев, — небрежно, как бы пренебрегая уставной официальностью, назвал себя Валентин и авторитетно добавил: — Мы едем с вами.
— Слушаюсь! — откозырял капитан.
Мы не успели осмыслить происшедшего, а машина резко взяв с места, уже неслась к воротам контрольно-пропускного пункта, которые были распахнуты по случаю тревоги.
Автоколонна, обогнув сопку, вымахнула к просторному прямоугольнику летного поля. Справа вдоль него стояли укрытые чехлами бомбардировщики. Я мельком подумал: «Стоило балаганить! Тут и пехом-то всего ничего…» Шатохин, неловко спрыгнув с кузова, приземлился на все точки и, вероятно, кое-что ушиб. Поднявшись на ноги, забубнил: «Вот хмырь не нашего болота! Загнут нам из-за него салазки…» Но Валька шагал, как правый, рядом с капитаном Косой и уже что-то ему вкручивал. А мы трое не без смущения трюхали позади. О чем у них шел разговор, мы не слышали, но капитан вдруг весело расхохотался и, покачав головой, несердито укорил Пономаря:
— Ну и шуткарь! Далеко пойдешь, если не остановят. Доволен? Старого воробья на мякине провел? Ишь ты — «комиссия»!.. Счастье твое, что я люблю вашего брата, сам думал летчиком стать. Ну вот что, братцы-посреднички! Тут для вас дела нет. А работенка, между прочим, имеется. Вон, — он показал рукой на стоящий поодаль бомбардировщик. — Его хозяин старший техник-лейтенант Рябков сегодня в наряде. Помогите-ка механику Калюжному.
Отплатил, отплатил-таки, коварный! Чистой монетой. Да еще и подначил:
— Что, не по нраву? Да, работа не парадная, зато не пыльная и нам по плечу…
Огрызнуться? Не подчиниться? Вроде бы… А Валька уже козыряет:
— Бу сделано! За мной, орлы!
В данный момент вид у нас был, конечно же, далеко не орлиный. Нас обгоняла разбегающаяся по стоянкам своих машин обслуга — солдаты в черных куртках и таких же брюках. Со стороны казалось — морская пехота пошла на штурм. А от самолета капитана Косы задорно неслось: «Пошла техническая моща!»
Это было нам понятно. Технари-трудяги по тревоге идут к своим самолетам поистине как в атаку. Но их бой — работа, где секундам ведется более строгий счет, чем патронам. И тут уж дух из тебя вон, выдай, выложись до предела, но к моменту появления на аэродроме твоего летчика машину его снаряди!
— Берем на себя обязанности технократов, — решил на ходу Пономарь. Да еще и прикрикнул: — Шире шаг!
Раскомандовался, баламут! Но не заводить же с ним тут перепалку…
Привести бомбардировщик в боевую готовность — дело довольно-таки не простое. Особенно зимой, когда от холодного металла враз заходятся руки. А тут еще от мороза задубели промокшие накануне от мокрого снега чехлы. Немало пришлось повозиться, чтобы содрать тяжелый, ломкий брезент с лобастых моторов и огромного, как длинный и круглый бензосклад, фюзеляжа. А время не ждало. Время диктовало свой яростный темп: живее, живее! Нужно осмотреть шасси, освободить от струбцин-зажимов рули, проверить заправку баков горючим, зарядить скорострельные пушки и крупнокалиберные пулеметы открыть бомболюки, подвесить бомбы…
— Отставить! — раздался вдруг чей-то зычный окрик. Команда показалась нам неуместной: кто это озорует при такой запарке?
— Комкор, — тихо обронил Калюжный.
— Кто, кто? — удивился наш самостийный атаман Пономарь.
— Командир корабля, — все так же вполголоса пояснил механик, не удержавшись от усмешки.
Рослый летчик в меховом комбинезоне, в лохматых сапогах-«собаках», в кожаном шлеме на меху, пока еще не застегнутом на ремешки, с каким-то странным выражением суженных глаз сердито окинул взглядом нашу четверку:
— Эт-то что за шатия?
Мы невольно уставились друг на друга: «Шатия»?.. Ах, да. Летчик по сигналу боевой тревоги появляется у самолета только в меховой одежде! Но где бы мы ее взяли? И с чего набросился? Не с той ноги встал, что ли! Или вообще…
— Не шатия, а летчики! — не стерпел Зубарев.
— С кем имеем честь? — учтиво изогнулся Валька. Ну не артист ли!
— Старший лейтенант Карпущенко, — явно нехотя козырнул «комкор», вроде отмахнулся. Нет, не зря его так прозвали — тут кроется весьма прозрачный намек. Осанка — гвардейская, лицо холодное и самоуверенное, взгляд надменный. А голос… Голос зычный, о пренебрежительными нотками.
— Летчики?! Из какого полка? Где воевали?
— Мы не воевали. Мы из училища, — пробормотал Лева и покраснел, бедняга, как будто и действительно сознавал вину, что не успел хватить войны.
— Тоже мне асы! Полуфабрикаты вы еще, а не летчики. Почему здесь? Кто прислал? Ефрейтор Калюжный, у тебя на стоянке что — проходной двор?
— Я думал… Они ж хорошо помогли…
— Он думал! Вот сейчас по-гля-жу, что вы тут на-партачили…
Обида казалась такой незаслуженной, впечатление от первой встречи таким тяжелым, что даже Валька Пономарев растерялся.
— Если что не так огородили — перья повыдергаю!..
— Поберегите свои! — процедил Коля Зубарев.
— Че-го? — Карпущенко обернулся к нему всем корпусом. Посверлил глазами и отвернулся.
«А пошел бы ты!.. — едва не сорвалось у меня. Про такого наш инструктор Шкатов сказал бы: «Шибко летчик!» Боясь взорваться, я до боли прикусил губу. А наш отчаянный Валька вдруг завертелся:
— Дозвольте обратиться… Извините, но осмелюсь заявить, что вы не совсем правы. Вы лично нас не звали, это верно. Но… механик у машины один, почему бы и не помочь? Мы ж…
Валькина работа над образом Швейка не была удостоена никакой оценки. Так тебе и надо, скоморох!
А грозный ас сунул мне в руки свой планшет с небрежно втиснутой в него картой и, не глядя на меня, приказал:
— Потрудись. Сложи, как положено, и верни.
Карта была точно такой же пятикилометровкой, какой мы пользовались и в училище, но размеры! Если там для недальних курсантских полетов мне выдавали лишь лоскуток, равный носовому платку, то здесь была склеенная из таких лоскутков-квадратов целая простыня. Ее требовалось сложить аккуратной гармошкой — так, чтобы там, в небе, пилот мог, не выпуская штурвала, открывать участок за участком одной рукой. Зная это, я не стал и спорить: трудно мне, что ли. Однако гармошка получилась не в меру пухлой и вдобавок скособоченной. Когда Карпущенко, закончив осмотр бомбардировщика, опять подошел ко мне и взял планшет, то его взгляд при этом не выразил ровно ничего, точно лучшего он и не ожидал.
