Владимир Волосков - Где-то на Северном Донце.
Ни слова не произнес старший лейтенант и на товарном дворе, пока майор осматривал прибывшую технику, знакомился с механизаторами и буровиками, грузившими на тракторные сани обсадные трубы. И это опять-таки понравилось Селивестреву. В том сложном деле, которое им выпало решить, Бурлацкому предстояло сыграть немаловажную роль. Потому скромная манера держаться, умение, когда нужно, помолчать, неприметная внешность — все это было весьма кстати.
Только поздно вечером Селивестров с Бурлацким оказались наедине. Они сидели в небольшой комнатке офицерского общежития. Две застланные койки, два табурета, стол — здесь им предстояло жить.
— Надеюсь, не особенно сердитесь, что навязал вам свое общество? — поинтересовался Бурлацкий. — Решил, что это в интересах дела. Не надо лишний раз искать повода, чтобы остаться наедине.
— Разумно сделали, — одобрил майор. — Ну, хвалитесь новостями.
— Собственно, хвалиться нечем. Проза. Проверяю очевидные факты.
— Что же все-таки произошло с этим Студеницей?
Пока Бурлацкий рассказывал об обстоятельствах смерти начальника отряда, Селивестров внимательно слушал, бросал на собеседника быстрые, изучающие взгляды. Майору все еще не верилось, что к самой смерти Студеницы и к исчезновению геологической документации может иметь отношение вражеская агентура. Думалось, молодой чекист должен вот-вот встать, виновато развести руками и сказать: «Дурацкое совпадение получилось. Нашлись документы. Напрасно подняли тревогу…» Но старший лейтенант говорил другое, и Селивестров вдруг ясно ощутил, как непрочна и обманчива мирная видимость глубокого тыла, в которую он поверил было, просидев почти трое суток у вагонного окна.
— Та-ак… Значит, документы все же не нашлись, — задумчиво произнес он, когда Бурлацкий закончил рассказывать.
— Пока не нашлись. Между прочим, следов взлома на двери или сейфе не обнаружено.
— Так… Что, женат этот Студеница, стар, молод?
— Вдовец. Недавно исполнилось сорок. Говорят, человек был со странностями. Почему-то постоянно опасался воров. Домашних.
— Почему?
— Пока не ясно. В Зауральске проживает его сестра. Планирую завтра заехать к ней.
— Завтра? Завтра и я еду в Зауральск. Надо побывать в геологическом управлении.
— Вот и отлично. Значит, заедем к сестре Студеницы вместе, — обрадовался Бурлацкий. — Вдвоем — это менее настораживает. Если я везде буду появляться в одиночку, то это может броситься в глаза!
Селивестров понимающе кивнул.
— Кстати, не мешает побывать и в тресте «Мелиоводстрой». Этот трест во времена оны проводил в районе Песчанки неудачные поиски подземных вод. Студеница опирался на их материалы при составлении проекта работ.
— Любопытная деталь. Обязательно побываем, — согласился майор и поинтересовался: — Не забыли гидрогеологию, не тянет назад?
— Тянет, — неожиданно очень искренне вздохнул Бурлацкий. — Я хоть и недолго проработал самостоятельно, но зато очень удачно.
— Кем, где?
— Начальником отряда. В Забайкалье. И теперь нет-нет да вспомню. Тянет. Это ведь как стойкий яд — заражаешься на всю жизнь.
— Действительно стойкий яд, — опять согласился Селивестров. Ему, кадровому геологоразведчику, пришлось по душе признание молодого человека. — Специальность стоящая у нас. Значит, не забыли?
— Нет.
— Что ж, представляется возможность тряхнуть стариной. Причем в интересной ситуации — начинать-то придется, как у нас говорится, с нуля!
— Да, начинать придется с нуля, — подтвердил Бурлацкий.
Кто второй?
Приехав в Зауральск, Селивестров с Бурлацким прежде всего направились к начальнику геологического управления Рыбникову. Рыбников оказался звонкоголосым, общительным молодым человеком спортивного сложения. Гостей встретил радушно. Ознакомил со всеми документами по Песчанскому отряду, сохранившимися в управлении после смерти Студеницы.
— Так, — произнес обычное свое Селивестров, полистав тонюсенький томик проекта, переплетенный грубым картоном. — Не щедрое наследство. Геологической части практически нет. Типовой региональный разрез со ссылкой на несколько древних мелиоводстроевских скважин… И все?
— Да. — Рыбников развел сильные руки. — Студеница был неважным проектантом, его амплуа — производство. Впрочем, на его месте любой другой специалист не высосал бы ничего более существенного из трестовских материалов. Бурили-то в начале тридцатых годов. Документировали кое-как! Сами знаете, как это бывало в подрядных организациях, буривших по договорам артезианские скважины для колхозов…
— Знаю, — сказал Селивестров. — И что, никаких записей после Студеницы не осталось?
— Нет, к сожалению. Он имел привычку, получив отпечатанный на машинке текст, уничтожать черновики. Стеснялся. Каллиграфия у него была… — И Рыбников покачал головой. — Обычно он диктовал. Редким почерком обладал человек. Нарочно не придумаешь. Никто читать его не мог!
— Помощников у Студеницы не было, материал для проекта он собирал один? — поинтересовался Бурлацкий.
— Один. Гидрогеологов в управлении — раз, два и обчелся!
— Это точно?
— Один. Можете проверить по книге приказов. У нас так плохи дела со специалистами, что мы лишь месяц назад смогли послать в помощь Студенице старшего коллектора, Зубова. Переведен в ваше подразделение. Вы должны его знать.
— Знаем, — кивнул Бурлацкий. — Значит, инженерно-технических работников больше в отряде не имелось?
— Не имелось. Старшие буровые мастера были командированы в Песчанку, когда проект был составлен и утвержден.
— Понятно.
* * *Маленький деревянный домишко, принадлежавший Студенице, ютился на самой окраине Зауральска. Сестра его оказалась высокой сухопарой женщиной лет пятидесяти пяти, с узким желтым лицом и небольшими, недоверчивыми глазами.
— Из управления? — с сомнением произнесла она. — Какие еще бумаги?.. У меня уже была милиция. Тоже искали чего-то. Не нашли. Никаких бумаг Ефим дома не держал. И привычки не имел.
— Нам уже говорили, — очень искренне огорчился Бурлацкий. — Но все-таки, может, что-нибудь осталось? Мы оба после госпиталя, а теперь вместо Ефима Нилыча работать назначены…
— Что, на войне ранены были? — Тем же тоном спросила женщина, продолжая подозрительно разглядывать одетых в гражданское нежданных гостей.
— А то где же? — вдруг густо и сердито пробасил Селивестров — ему надоело стоять в дурацкой позе у калитки.
В бледно-желтом лице хозяйки дома что-то дрогнуло, она еще раз оглядела мужчин с ног до головы, задержала взгляд на галифе, видневшихся под черными полушубками, неуверенно пригласила:
— Коли так… Проходите тогда… Селивестров с Бурлацким последовали за ней. Предложив гостям стулья, сестра Студеницы уже более мягким голосом пожаловалась:
— У меня единственный сын тоже с первого месяца войны в армии. Раньше редко писал, а нынче уже целый месяц ни строчки… Вдруг что-нибудь…
— Ну, сейчас на фронте затишье, — заверил Бурлацкий. — Как раз за последний месяц крупных операций нигде не было. Так что не волнуйтесь, Марфа Ниловна.
— Какой номер полевой почты? — спросил Селивестров.
Хозяйка назвала.
— Так… — Майор потер переносицу кулаком, оживился. — Кажется, не ошибаюсь. Наш номер. Северо-Западного фронта.
— Северо-Западного! — всплеснула руками Марфа Ниловна. — Валя писал, что по пути на фронт в Рыбинск к невесте заезжал. Где этот Рыбинск? Там холодно?
— Не очень, — усмехнулся Селивестров. — Не холоднее ваших мест.
— И спокойно там? Боев нет?
— Бои нынче везде есть. В том числе и на Северо-Западном. Но если по дурости пуле голову не подставил — жив ваш сынок. Я недавно оттуда, — успокоил женщину Селивестров.
— Жив, говорите… Дай-то бог! — вздохнула Марфа Ниловна и спохватилась, хлопнула себя по бедрам: — Господи! Да что же это я… Поди, есть хотите… Угощать нечем. Картошка, капуста квашеная да чай… Чайку желаете? Без сахару, правда…
— Чай? Это здорово! — быстро поддержал ее Бурлацкий. — В самый раз. А мы с Петром Христофоровичем горевали, что обедать всухомятку придется. Я сейчас. У нас в машине и сахарок найдется!
За чаем разговор наладился. Правда, майору со старшим лейтенантом пришлось набраться терпения и выслушать длинный рассказ Марфы Ниловны о том, как она стала вдовой, как растила сына, как выучила его на инженера и как он вдруг ни с того ни с сего влюбился в некую рыбинскую девушку Женю, этакую «кралю без высшего образования — каким-то диспетчером на железной дороге работает».
— Ведь не отпускала! Нет, все же ушел добровольцем… Никто не гнал, — расплакалась в заключение Марфа Ниловна. — Ефима просила хоть словечко замолвить — вместо отца Валечке-то был, — так как в рот воды набрал… Будто у него племянников мильон…
