Семён Борзунов - С пером и автоматом
И на самом деле, это двигалась солдатская походная кухня со всеми ее атрибутами. Она держалась тоже на бревнах, наскоро связанных, видно, самими поварами. Кухня проплыла так близко, что нас обдало горячим, щекочущим запахом гречневой каши.
— А что, котелок нашим ребятам на том берегу сейчас нужен не меньше, чем ящик снарядов, — кивнул Трайнин.
Выше по реке еще один танк. А дальше темнели еще и еще.
И вдруг небо и вода вспыхнули ослепительным светом. И все вокруг взбудоражилось громом и молниями.
Увидев, что советские танки переправляются через Днепр, гитлеровцы открыли бешеный артиллерийский и минометный огонь. В воздухе появилась авиация.
От густо падавших снарядов Днепр кипел, бушевал, сильно раскачивая наш ненадежный корабль. Бойцы изо всех сил работали шестами. Оставив меня на посту впередсмотрящего, Трайнин тоже взял шест и начал усиленно грести. Мы теперь уже не смотрели на взрывы, что совсем рядом вздымали в небо огромные смерчи воды, не обращали внимания на вой, визг и лязг железа, наполнившие воздух. Важно было гнать плот к правому берегу, туда, где под кручами сражаются наши, где нас ждут как верных, надежных защитников.
И вот вздох облегчения. Трайнин подходит ко мне, мокрый с ног до головы, но счастливый. Плот вышел из зоны огня. Мы у правого берега Днепра.
Но не успел экипаж вывести свою машину на твердую землю, как впереди послышался гул и лязг немецких танков.
— Скорей! Скорей! — слышалось то там, то тут на берегу, где один за другим причаливали такие же паромы с нашими танками.
И с ходу несколько грозных тридцатьчетверок ринулось в бой.
Меня, как я ни просился, Трайнин не взял к себе в танк: просто не было места.
— Вон цепляйся к поварам. Там теплее, и при свете уголька, гляди, что-нибудь и напишешь, — шутливо ответил он и нырнул в люк машины.
Я долго смотрел вслед умчавшейся железной громадине и суеверно сказал:
— Ни пуха тебе, ни пера, Афанасьич. Жми вперед, с победой!
Проводив танкистов, я и впрямь направился к поварам. Но кухни уже не было видно. Повара тоже ушли куда-то вперед, где их ждали проголодавшиеся бойцы, несколько дней жившие на сухом пайке.
Я хотел присесть тут же на берегу и, что называется, по горячим следам написать статью о переправе танкистов, но вдруг заметил впереди частые орудийные вспышки. Догадавшись, что это наша противотанковая пушка, я направился к ней. Было еще темно. Под ногами ничего не видел и шел наугад. Неожиданно зацепился за провод. Я остановился, чтобы разобраться, чья это связь: наша или вражеская. Держась за шнур, прошел метров десять по направлению к батарее и почувствовал, что впереди он за что-то зацепился. Нагнулся и увидел труп. Присев на корточках, нащупал погоны нашего связиста, лежащего ниц. На спине его чернела рана. Умирал он, видно, долго и мучительно. Я решил вытащить из-под него провод, который, как я считал, он придавил своим телом. Но шнур не поддавался. Я рукой проследил до того места, где он был придавлен, и вздрогнул: концы разорванного провода были намертво зажаты зубами погибшего. Убедившись, что повреждение связи исправлено надежно, хотя и очень дорогой ценой, я достал из кармана героя-связиста документы для передачи командиру. Встал и, сняв фуражку, мысленно поклялся написать о нем очерк. Все необходимые данные занес себе в блокнот.
На позицию артиллерийского взвода я прибыл, когда уже совсем рассвело. Гвардии старшина Агеев, глянув на мое удостоверение, кивком указал на окопчик: мол, залезай и отдыхай. Черные от усталости и пыли, с воспаленными глазами, бойцы напряженно смотрели на пригорок, из-за которого выползали фашистские танки.
— Один, два, четыре, десять, пятнадцать… — считал Агеев железным голосом, потом бросил считать и сам встал за орудие. Страха уже не было, исчезла и растерянность.
Высоко подняв голову и покусывая нижнюю губу, этот совсем еще юный командир, казалось, решился на что-то такое, от чего содрогнутся даже самые отчаянные враги. А танки двигались грозной, смертоносной силой. В окопе осыпалась и тряслась земля. Но Агеев мужественно стоял — высокий, стройный, словно неуязвимый для пулеметов врага.
Почти вплотную подпустив головной танк, он одним выстрелом поджег его. Дымящаяся громада замерла, но остальные продолжали двигаться вперед.
Агеев в упор расстрелял и вторую машину. Однако третий танк, зашедший слева, раздавил его пушку.
Смертельно раненный наводчик у соседнего орудия крикнул: «Сюда!» — и упал. Агеев подскочил к нему и под огнем надвигавшихся танков открыл ответную стрельбу. И снова гитлеровский танк окутался чадным пламенем и взорвался. А затем еще один. И вдруг фашисты не выдержали, начали отходить. Отирая рукавом почерневшей гимнастерки мокрый лоб, Агеев снова стоял во весь рост и, глядя вслед бегущему врагу, все так же по-мальчишечьи покусывал губу.
— Товарищ капитан, — обратился он ко мне, с трудом разжав пересохшие губы. — Капельки водички нету?
«Как я не догадался сам?» — сетовал я, подавая ему свою фляжку.
Теперь в окопе возле Агеева я чувствовал себя уверенно и быстро стал писать. Нужно было срочно послать в редакцию корреспонденцию о танкистах, о связисте, об этих отчаянных артиллеристах, о их подвигах, свидетелем которых мне довелось быть в этот боевой день.
Трайнина я встретил только на третьи сутки и узнал, что его экипаж уничтожил восемь фашистских машин. Однако и танк Трайнина был подбит. Его подкараулили два вражеских «тигра» и стали расстреливать в упор. Неминуемая гибель грозила всему экипажу. Но мужественный танкист не потерял самообладания. Он продолжал вести неравный бой и тогда, когда танк его был уже неподвижен, а экипаж вышел из строя. Трайнина выручило глубокое знание военного дела: он умел не только искусно водить танк, но и метко стрелять из орудия и пулемета, держать радиосвязь.
Вспоминая этот бой, Петр Афанасьевич смущенно рассказывал:
— Случилось так, что и командира и радиста тяжело ранило. Мы с заряжающим перенесли их на плащ-палатках в безопасное место и вернулись к танку. Ходовая часть его была повреждена, но пушка оказалась в порядке. И мы решили продолжать бой. Я сел к прицелу. Вот когда пригодились приобретенные между делом навыки наводчика! Мне удалось тогда подбить восемь танков врага.
Потом Трайнину пришлось выбраться из загоревшейся машины и продолжать драться уже как пехотинцу.
И вдруг он увидел выходящую из боя задним ходом нашу тридцатьчетверку. В чем дело? Почему танк так странно отступает? Такого никогда еще не бывало. Тем более и отступать-то некуда: позади Днепр. Опытный глаз механика заметил, что машина движется несколько необычно, будто в ней нет водителя. Недолго думая, Трайнин забрался внутрь танка и увидел, что все члены экипажа убиты. Освободив себе место за рычагом управления, Петр Афанасьевич остановил танк, вынес из него погибших товарищей, а потом повел грозную машину в бой. Вслед за ним поднялись пехотинцы. И наши подразделения продвинулись еще на сотню метров.
Следующая моя встреча с Трайниным произошла через полмесяца, когда на груди Петра Афанасьевича, словно капля днепровской воды, лучисто светилась Звезда Героя Советского Союза.
Но это было потом. А в тот день, возвратившись в редакцию и сдав материал, я с нетерпением начал просматривать последние номера газеты, где должны были напечатать переданные мною корреспонденции. Вот первая, о переправе танков через Днепр. Об артиллеристах. Даже о поварах. А о связисте нет. Тут внимание мое привлек портрет и подпись под ним, сделанная со ссылкой на мою корреспонденцию. Здесь было всего лишь несколько слов о том, что смертельно раненный связист Сергей Васильев зажал зубами концы разорванного провода и тем самым дал командованию возможность корректировать по телефону огонь наших батарей.
С возмущением бегу к редактору. Неужели же о таком подвиге нельзя было дать подробнее? Однако на ходу читаю небольшое стихотворение, помещенное под портретом, и останавливаюсь. Стихи написал друг погибшего, которому я тогда передал документы связиста. Ну, конечно же, эти, пусть даже такие несовершенные, стихи возместили отсутствие моей корреспонденции!
…И он сказал по телефону:
— Точка.
Я к вам дойти, наверно,
Не смогу.
Черкните письмецо
Отцу, жене, сыночку,
Что я погиб
На правом берегу… —
Связной умолк.
Он, может, сам не знал,
Что этот провод
С битвой за Днепровье
Навеки имя воина
Связал.
Промчится время.
Будут песни лучше.
Я этот стих сложил
Взамен венка.
Его подхватит Днепр
И понесет, могучий,
И подвиг воина
Прославит на века.
А через несколько дней фронтовые пути-дороги вели меня совсем в другом направлении.
