Николай Анов - Гибель Светлейшего
Последний потомок Светлейшего
Поезд пришел в Петроград в три часа ночи, но было светло, как днем. Олег, никогда не бывавший в северной столице, добрался до Лесного, когда уже взошло утреннее солнце и на пустынных, словно вымерших, улицах протянулись косые тени. По заученному адресу гимназист легко нашел дом тети Веры. Необлицованное кирпичное здание, возведенное на узком промежутке между железнодорожной насыпью и проспектом, высилось одинокой семиэтажной громадиной. До революции его окружали маленькие старинные домики. Сейчас от них остались только фундаменты, которые нельзя было употребить на дрова.
Разыскивая теткину квартиру, Олег поднялся на шестой этаж. Было еще рано, и на звонок долго никто не отзывался. Гимназист принялся барабанить в дверь кулаками. Кто-то осторожно приподнял тяжелый крюк, и в узкую щелку выглянуло сморщенное лицо старушки.
— Кто там?
— Я.
— Кто? — старушка, видимо, плохо слышала.
— Олег Девятов. Сын Марии Михайловны, она здесь живет у Веры Михайловны.
Старушка сняла дверную цепочку и пропустила гимназиста в темную прихожую, заставленную сундуками и шкафами.
— Дома Мария Михайловна?
— Сюда пройдите, на кухню. Здесь темно, не видно.
В недоумении Олег прошел за старушкой на кухню. Где же мама? Где Сонечка? Почему они его не встречают? Старушка с явным недоверием оглядывала гостя.
— А ты правда будешь сын Марии Михайловны?
— Да.
— Мария Михайловна уехала вместе с Верой Михайловной и дочкой.
— Куда уехали?
— От голода сбежали. Сонечка у них болеть начала. Доктора осмотрели — питание, говорят, нужно хорошее. Ну, они и отправились к отцу. В Крыму он, кажется.
— Давно?
— Две недели, пожалуй, будет. А может быть, три. С опаской собирались. Вначале в Курск, а потом на Украину. Ну, туда, где сейчас война идет. Я уж не знаю. Белые там, что ли!
— Наш отец умер, — растерянно сказал гимназист и опустился на табуретку.
— Умер?
— От сыпного тифа.
— Как же это так?! — всплеснула руками старушка. — А они поехали… Бедная Мария Михайловна! И Сонечку жаль. Как она по отцу скучала! Как скучала! Вот, прости господи, жизнь окаянная наступила!
В большой квартире старушка жила одна. Господа бежали, а ее, старую глухую няню, оставили стеречь дом. А какой она теперь сторож! От голода ноги распухли. Хорошо, за хлебом ходят соседские ребятишки. А то прямо умирай.
Беззубая старушка, охая и шамкая, провела Олега в комнату, где стояла заботливо закрытая белыми чехлами мягкая мебель.
— Вот здесь Мария Михайловна с Сонечкой жили. Можно тут ночевать на диване.
— Спасибо!
— Только насчет пищи — ничего в квартире нет. Ни крошки! Сама голодом сижу, — всхлипнула старушка И вытерла кулачком глаза.
— Я не хочу есть, — торопливо сказал Олег.
— Ну, так отдыхай. Места свободного много.
Гимназист снял ботинки и растянулся на мягком диване. После мучительной дороги он заснул почти сразу и проспал долго. И когда проснулся, вспомнил про таинственное письмо, запрятанное в карандаше. Надо его отнести.
Олег торопливо оделся и, предупредив старушку, что скоро вернется, вышел из квартиры. На площадке лестницы два босоногих мальчугана, рискуя скатиться по ступенькам, яростно колотили друг друга. Они мешали пройти гимназисту, и он легко разнял драчунов, освободив себе путь.
— Ты меня еще узнаешь! — сверкая глазами, кричал тщедушный парнишка в рваной рубашонке.
— Сдохнет твой отец, сдохнет!
— А твоего батьку опять в тюрьму посадят!
Если бы не Олег, ребята снова ринулись бы в атаку друг на друга. Но в эту минуту открылась дверь, и женщина закричала:
— Митька, живо домой! Не смей с этим хулиганом водиться!
— Не пойду!
— А вот я тебя сейчас ремнем!
Митька испугался ремня и юркнул в полуоткрытую дверь. А тщедушный мальчуган в рваной рубашонке сказал:
— Я ему еще зубы начищу. Вот те крест!
— Драться нехорошо, — заметил нравоучительно Олег.
— А что он ко мне лезет? Все дразнит: отец умрет… Они моего папаню ненавидят.
— Кто они?
— Капустины. Митькины отец и мать. Они контра, а мой отец рабочий, красногвардеец. Он с Юденичем воевал. И два раза раненый.
— Тебя как зовут?
— Яшкой.
— Ты все-таки с ним не дерись, Яшка! Он сильнее тебя…
— А я ловчей. Будет еще дразнить, ножиком пырну.
— Ну-ну! — сказал Олег. — Это не годится. В тюрьму тебя посадят.
— За контру не посадят!
Пока спускались по лестнице, Яшка успел рассказать о причине ссоры между его отцом и Капустиным. Жили они на одном этаже. Яшкин отец работал на заводе, а Митькин занимался спекуляцией. Яшкин отец поймал его и отвел в комиссариат. Капустина посадили в тюрьму. Он просидел почти год и вернулся домой. С тех пор Капустин ненавидел Яшкиного отца.
Олег и Яшка вышли во двор и здесь расстались. Мальчуган побежал к своим сверстникам, а гимназист вышел на улицу. Первый встречный указал ему кратчайший путь на Петроградскую сторону. Олег шел, все время ощупывая в кармане карандаш. Через час он доставит письмо по назначению и получит за это много денег. На что они ему? Что он на них купит? В Севастополе за деньги можно было достать все. А в Питере в магазинах хлеб дают даром, но по карточкам, и так мало, что весь дневной паек можно проглотить в одну секунду. Так рассказывали в вагоне петроградцы.
Желая проверить их слова, Олег нарочно зашел в булочную. Вдоль прилавка он увидел небольшую очередь. Покупатели подходили к кассирше с карточками в руках. Она быстро выкраивала маленькими ножницами талончики, а продавец, отрезав огромным ножом ломтик хлеба размером в спичечный коробок, бросал его на весы. Хлеб был сырой, черный, походил на глину. Но с каким наслаждением Олег съел бы сейчас хоть маленький кусочек этого плохого хлеба.
Гимназист покинул магазин и, глотая слюну, зашагал своей дорогой. Он нашел Пушкарскую улицу и, разглядывая номера на стенах, отыскал трехэтажный дом, указанный в адресе. Четвертая квартира находилась наверху. Поднявшись по узкой крутой лестнице, Олег остановился на площадке второго этажа перед дверью, обшитой темной клеенкой. На потускневшей, давно не чищенной медной пластинке было выгравировано славянской вязью:
«Африкан Петрович Чумин».
А пониже белела визитная карточка, пришпиленная кнопкой:
«Николай Николаевич Потемкин».
Олег ощупал карандаш и, убедившись в его целости, несколько раз подряд дернул медную ручку звонка. За дверью раздались тяжелые торопливые шаги.
— Ну, кто еще там трезвонит?
Дверь распахнулась. Олег увидел высокого, грузного, с двойным подбородком мужчину в сандалиях на босу ногу. Дымчатые от обилия седины волосы не очень старили его. В отличие от голодающих петроградских жителей, которых Олег встречал на улицах столицы, у грузного человека, стоявшего перед ним в подтяжках, с грязным полотенцем в руках, были румяные щеки. Живые черные глаза молодили его, а русые пышные усы придавали даже особую приятность розовому лицу.
— Мне надо Николая Николаевича Потемкина.
— Для чего?
— Нужно с ним поговорить.
— Ну, говорите. Я Потемкин!
— Николай Николаевич?
— Да, Николай Николаевич! Что вам надо?
Потемкин стоял на пороге и, видимо, не хотел пускать незнакомого гостя в квартиру. Но и Олег не желал вести беседу на площадке лестницы.
— У меня есть к вам важное письмо. Я должен передать его.
— Письмо? От кого?
— Я вам расскажу. Только не здесь.
— Зайдите, — подумав, сказал Потемкин и недружелюбно оглядел гимназиста.
Он посторонился, и Олег прошел через прихожую в кабинет хозяина. Здесь на большом письменном столе, на развернутой газете, возвышалась маленькой пирамидой картофельная шелуха. Рядом была привинчена мясорубка и стоял эмалированный таз с водой. Николай Николаевич занимался приготовлением ужина. Рукава сорочки у него были закатаны выше локтя.
— Давайте ваше письмо!
Олег вынул из кармана карандаш и протянул Потемкину.
— Вот, оно здесь. Внутри.
— Внутри?!
Хозяин с явным недоверием смотрел на гостя.
— Да, да, внутри! Его надо осторожно расколоть на две половинки.
Николай Николаевич нахмурился, молча достал перочинный нож и, найдя чуть заметную линию склейки, легко расщепил толстый карандаш. Вместо графита в нем находилось письмо, написанное на папиросной бумаге и искусно накрученное на тончайшую проволочку.
Сдвинув густые поседевшие брови, Потемкин сосредоточенно читал убористые строчки, напечатанные на «Ундервуде». Лицо его то бледнело, то краснело. Вначале Олег наблюдал за ним, а потом принялся разглядывать комнату. На турецком низком диване, превращенном в постель, валялись ржавые клещи, шляпа и грязная сорочка. Над письменным столом, заменявшим и кухонный, висел в золоченой овальной раме портрет екатерининского вельможи в напудренном парике. Возле железной печки в грязной куче бумажного хлама и мусора валялась растерзанная книга в кожаном переплете. Черная паутина свисала клочьями в четырех углах.
