Виктор Леонов - Разведчик морской пехоты
— Леонову, Харабрину и Манину — подтянуть колонну. В случае чего задержать егерей. Будете отходить — дайте сигнал ракетой.
Занимается утро. Теперь мы различаем гребень самой большой высоты — 415. На гребне — фигуры в длинных шинелях. Егеря спешно сооружают из камней укрытия и устанавливают пулемёт. Разведчики Кашутина и Рады-Шевцова обходят высоту 415, чтобы атаковать неприятеля с тыла. — Завязывается перестрелка, и это подстёгивает отстающих разведчиков — они прибавляют шаг. А мы бежим к замыкающим колонну, торопим товарищей.
Два разведчика несут на плащ-палатке Владимира Шеремета. Он ранен в ноги, в живот. Шеремет тяжело дышит и кричит идущему рядом лейтенанту медицинской службы Заседателеву:
— Не имеете права! Позови комиссара! Позови… Заметив нас, он просит остановиться, протягивает руки к Харабрину:
— Гриша, Гриш… Дай мне пистолет! Или, Гришенька, лучше сам… Как друга прошу!..
Харабрин подходит к Шеремету, пытается его успокоить, но Шеремет только скрипит зубами и качает головой:
— Не друг ты мне… Запомни! Я ведь вам в обузу. Ну, умоляю…
Харабрин отворачивается и говорит Заседателеву:
— Егеря идут следом. Несите быстрей.
Замыкают колонну Барышев и Коликов. Коликов хромает и опирается на плечо Барышева. Мы их поторапливаем и залегаем в камнях.
Ждать пришлось недолго.
— Идут! — объявляет Харабрин.
— Глянь-ко! — слышим мы вологодский говорок Саши Манина. — Егеря-то! Жмут вдоль озера, прямо, на виду…
Манин удивлённо смотрит в мою сторону, а я, стараясь говорить спокойно, поясняю:
— Торопятся… Им, Саша, хочется кресты в награду заработать.
Впереди цепи егерей уверенно шагает офицер. Его можно снять пулемётной очередью. Но Харабрин не стреляет. Егеря приблизились, и мы ударили одновременно из пулемёта и автоматов. Цепь разорвалась, рассыпалась, залегла. Только офицер, точно заговорённый от пуль, даже не пригнулся. Выхватив парабеллум, он что-то кричит солдатам, поднимает их в атаку и, повернувшись к нам боком, опять идёт первым.
— Силён! — говорит Харабрин. — Знает, что не миновать ему моей пули, а прёт, стерва…
Мы слышим несколько крепких слов, сказанных в сердцах. Это не мешает Харабрину прицелиться и дать меткую короткую очередь. Офицер взмахнул руками, потом согнулся и повалился на бок. Егеря этого только и ждали: побежали назад, в кусты, и оттуда открыли беспорядочный огонь. А мы лежали за надёжным укрытием и чутко прислушивались к стрельбе позади нас.
Гранаты рвались уже на высоте 415.
Я дал сигнал отходить.
Догоняя отряд, мы чуть не наскочили на Павла Барышева, который тащил на себе долговязого Коликова. Я подумал, что Коликов ранен, но оказалось, что «чемпион по лыжам», как он себя назвал, впервые явившись в отряд (Коликов действительно считался одним из лучших лыжников Северного флота), попросту скис: он натёр ноги, спину. На гонках, по накатанной лыжне, Коликов оставлял Пашу Барышева далеко позади, а в первом же походе по горам и бездорожью, да ещё с полной выкладкой выдохся и вот взгромоздился на широкую спину низкорослого Барышева. А тот, широко расставляя ноги, обливаясь потом, кряхтит, но тащит «чемпиона».
Увидев нас, Барышев сбросил с себя Коликова. — Бревно! Ну, куда мне с ним?! — закричал он, оборачиваясь к нам. — Мичман Никандров приказал: не бросай его! А там бой… А я тут с ним нянчусь…
В голосе Барышева столько обиды, что мы осуждающе смотрим на Коликова. И тут Харабрин, пугливо озираясь по сторонам, стал рассказывать, что за нами по пятам гонятся егеря, вот-вот нас настигнут.
— Братки! — взмолился Коликов. — Дойду, ей-богу, дойду сам! Только одного меня не оставляйте.
— Дуй в гору! Прикрывать тебя будем! — подбодрил его Харабрин.
И, действительно, Коликов до того резво заковылял, что мы еле-еле поспевали за ним.
— Видал? — спросил Харабрин Барышева. — Зря ты, Паша, спину гнул. Ведь что получается? Он — чемпион, а из тебя дух вон. Несправедливо! А теперь даже бога вспомнил. Ишь чешет!
3Через час мы с боем заняли высоту 415. С её вершины просматривались две дороги, идущие из Титовки к Западной Лице и к морю — к мысу Могильному. Но нас привлекали более важные объекты наблюдения. На ближних сопках, пытаясь охватить кольцом высоту 415, скапливались егеря. Их было много. Василий Кашутин подбадривал новичков:
— На этой высотке обороняться можно. Скрытно не подползёшь. Пусть егеря сунутся.
Но егеря не торопятся атаковать и занимаются непонятными манёврами залегают в одном месте, потом переходят на другое.
— Выбирают исходные позиции, — поясняет Кашутин.
С моря подул резкий ветер с липким снегом, и видимость резко ухудшилась. Наконец, завязалась перестрелка и началась первая атака на наш левый фланг. Потом группа вражеских автоматчиков, просочившись меж камней и кустов, угрожала уже правому флангу. Егеря упорно лезли вверх, цепляясь за каждый камень.
Группы Баринова и Никандрова спустились по склону, чтобы задержать автоматчиков.
В это время с правого фланга прибежал связной с тревожным донесением:
— Немцы подбрасывают силы! Готовятся к новой атаке…
— А вы их не ждите, контратакуйте! — приказал Инзарцев. — Пулемётчикам Флоринскому и Абрамову сменить позиции…
Неожиданно, как это часто бывает весной на севере, снегопад прекратился. Небо прояснилось, и ветер утих.
Наступила ночь. Высадившийся в районе Западной Лицы батальон морской пехоты устремился к дороге на Титовку, а противник не решался развернуть против нового десанта свои силы, опасаясь контратак нашего отряда.
Егеря наращивали атаки на высоту 415.
Миновал второй день боя.
Тяжёлый переход, две бессонные ночи, пронизывающи холодный ветер со снегопадом и непрерывные бои утомили некоторых разведчиков настолько, что они едва держались на ногах. Никогда раньше, находясь в разведке, мы не дотрагивались до вина, а сейчас, когда забрезжил мутный рассвет, лейтенант Заседателев поднёс кой-кому из коченеющих разведчиков считанные граммы разведённого спирта.
Закалённые в походах только покрякивали с досады, когда «доктор» обносил их. Семён Агафонов упросил доктора дать ему понюхать пустую мензурку.
— Порядок! — сказал он, потирая кончик носа. — Сейчас бы щей флотских!
— Цайку с калистратом! — с блаженной миной объявил Манин, имея в виду чай с клюквенным экстрактом, к которому питал большую слабость.
— Гуся с яблоками! Шашлык по-кавказски! А Манину — вологодских отбивных! — весело дразнили разведчики друг друга.
— По местам! — скомандовал я, заметив сигнал наблюдателя.
И снова бой, который не прекращался уже до сумерек.
В этот день мы отбили двенадцать атак. Должно быть, у егерей был с нами, с морскими разведчиками, особый счёт. Они решили любой ценой разгромить отряд.
Следующее утро выдалось пасмурным. Повалил снег. Командир решил связаться с морскими пехотинцами и договориться о взаимной поддержке.
Инзарцев приказал мне, Николаю Лосеву и Степану Мотовилину собираться в дорогу. Нужно было просочиться между сопками, занятыми неприятелем, и пройти около шести километров до высоты, где располагался Штаб батальона.
Выждав, когда буран покрыл снежной пеленой всю окрестность, мы кубарем скатились по обрывистому склону и оказались в расщелине скалы.
— Здесь проскочим! — сказал Мотовилин.
Пурга свирепствовала. Над головой ветер кружил снежные вихри. А ещё выше нарастал бой.
Мы торопились как можно быстрей выйти из расщелины, но, когда буран прекратился и можно было осмотреться, выяснили, что цель ещё далека от нас.
Горы скрадывают расстояние. Идёшь-идёшь, а, кажется, будто топчешься близ одной и той же сопки. Даже такой искусный ходок, как Мотовилин, еле передвигал ноги. Наконец, мы приблизились к сопке, на которой должны быть морские пехотинцы. Мотовилин решил не огибать её, а пойти напрямик, через лощину, и мы поплатились за это.
На открытой местности морские пехотинцы встретили нас «с огоньком». Я зарылся в снег, съёжился под свистом пуль и нещадно ругал Мотовилина за его дурацкую храбрость. Чтобы искупить вину, Степан первым встал на колени и закричал:
— Дурни, по своим стреляете! Прекратить огонь!
— Кто тебя услышит, агитатор? Ложись… — уговаривал его Лосев.
Но тут мы заметили, что хотя пулемётчик видит нас и продолжает изредка строчить, но пули летят высоко. Видимо, он на всякий случай держит нас «на мушке».
Деваться некуда — полусогнувшись идём вперёд.
— Как в зайцев целятся, — зло ворчал Степан, ускоряя шаг.
Неожиданный окрик «Стой руки вверх!» остановил нас. Мотовилин сверкнул глазами. Зная его характер и опасаясь новых неприятностей, я выступил вперёд.
— Руки вверх поднимать не приучены! — крикнул я невидимому за камнями пулемётчику.
