Петр Игнатов - Голубые солдаты
В девятом часу утра пришла пожилая медсестра.
— Ну как, товарищи, дела? — спросила она, проходя между койками.
— Дела как сажа бела, — откликнулся Колесов. — Все тут дырявые.
— Ничего, заштопаем! — весело сказала медсестра. — Сейчас начнется обход врачей. А пока давайте температурку проверим.
Обход совершал военврач первого ранга. Он был одновременно главным хирургом и главным врачом госпиталя.
Вместе с двумя помощниками он долго и внимательно осматривал Рязанова, Бодюкова, Колесова, затем подошел ко мне.
— Фамилия? — коротко спросил он.
— Игнатов, — ответил я.
— Ожог кистевых конечностей, — доложил дежурный врач, протягивая историю моей болезни главному врачу.
Тот приказал снять бинты с моих рук, осмотрел вздувшиеся пальцы, осторожно ощупал кисти.
— Резать не будете? — спросил я.
— Вам, младший лейтенант, повезло, — ответил он. — Еще немного, и остались бы калекой. Нельзя так наплевательски относиться к своим рукам.
Я хотел было возразить, рассказать, как все произошло, но врач не дал мне пуститься в объяснения, сказал тепло:
— Понимаю, видно, так уж сложились обстоятельства, но впредь рекомендую беречь руки от подобных прогреваний. Солдат без рук не солдат…
Обход закончился.
Сквозь серую пелену неба прорвались солнечные лучи, и несколько ярких зайчиков улеглось на полу, посредине палаты. От этих солнечных бликов будто стало светлее на душе.
— Вот, братцы, отлеживаемся мы здесь, а наши друзья где-то воюют и за себя и за нас, — промолвил Колесов задумчиво. — Скорее бы выбраться отсюда. Мне бы только от осколков избавиться, а там сбегу к дружкам-товарищам.
Вася Рязанов приподнял голову с подушки, взглянул на него.
— А ты, Колесов, должно быть, вообще веселый парень.
— Не такой уж я веселый, — отозвался Колесов. — Просто не привык унывать. Старшина есть в нашей роте, немолодой уже дядька, так тот ни пулям, ни снарядам не кланяется. Спросил я его как-то: «Уж не заговоренный ли ты, старшина?» А он отвечает: «Духом я крепкий, потому ничто не берет меня. И от любой раны выдюжаю. Это хлипкому от пустячной раны конец, а тот, кто духом крепкий, ни в каком пекле не пропадет…». Вот я и стараюсь быть таким, как наш старшина.
С минуту в палате дарило молчание.
— Боря, — окликнул наконец Рязанов Бодюкова. — Как думаешь, попадем мы обратно в свою часть?
— Все будет зависеть от положения на фронте, — сказал Бодюков. — Могут отсюда на распредпункт послать, а там уж — куда направят.
— Нет, дудки, я на распредпункт не пойду, — бросил Колесов. — Прямо отсюда на передовую деру дам.
— Без документов? Еще, чего доброго, за дезертира примут, — заметил Бодюков.
— Какой же я дезертир, если не в тыл, а к передовой пробираться буду, — ответил Колесов. — Только бы в свою часть попасть, а там и без документов примут. — И обратился ко мне: — Как ты полагаешь, Игнатов?
— Полагаю, что на войне положено беспрекословно выполнять приказы, — сказал я.
— Вижу, ты, младший лейтенант, дисциплинированный человек, — улыбнулся Колесов, — А посему быть тебе старшим в нашей палате.
— Такое выдумаешь? — запротестовал я.
— Как, братцы, быть Игнатову старшим? — обратился Колесов к остальным.
Бодюков и Рязанов поддержали его.
Колесов подмигнул мне.
— Решено, младший лейтенант! Подчиняйся большинству.
Рязанова принесли из операционной. Мы все с нетерпением ждали его возвращения, и теперь, едва ушли санитары с носилками, мы с Бодюковым подошли к его койке. Лицо Рязанова выглядело измученным. Видно, ему снова пришлось изрядно натерпеться боли, но сейчас он улыбался нам и сказал бодро:
— Кажется, все! Хирург говорит, что через две недели с моей ногой уже можно будет в футбол играть.
Бодюков потрепал здоровой рукой друга по плечу.
— Поздравляю, Вася! Пожалуй, нас выпишут вместе.
— И я не задержусь здесь, — вставил Колесов. — Пока врачи тянут резину с моей операцией, осколки, смотришь, и приживутся ко мне. Я уже почти не чувствую их. — Он откинул одеяло. — Эх, яблочко, надо проверить, как мои нижние конечности работают.
— Не смей! — сказал я ему предостерегающе. — Раз тебе запрещено вставать, значит, лежи!
Колесов отмахнулся.
— Брось, старшой. Это же они для перестраховки велели мне лежать.
Осторожно свесив ноги с койки, он оперся о тумбочку, стоявшую у его изголовья, и медленно встал.
— Вот видите, все в порядке.
И тут его лицо внезапно перекосилось от боли. В следующее мгновение он рухнул на пол, опрокинув тумбочку и ударившись затылком о железную спинку койки.
Я бросился к нему, подхватил его под плечи, но мои руки были бессильны.
— Санитар! Санитар! — закричал Бодюков.
— Санитар, скорее! — звал Рязанов.
Прибежала медсестра, затем появились два санитара и дежурный врач. Колесов был без сознания. По его лбу катились крупные капли пота. Ему сделали укол, привели в чувство и отправили в операционную. Как мы узнали позже, один из осколков впился в кровеносный сосуд, и, чтобы предотвратить внутреннее кровоизлияние, главный хирург решил оперировать Колесова без промедления.
Операция была тяжелой, длительной. Колесов потерял много крови. Наконец его, бледного, со взмокшими волосами и заострившимся носом, доставили обратно в палату. Прежде всего он попросил сигарету, закурил, а потом уж сказал:
— Эх, яблочко, ну и досталось же мне, братцы.
— Сам виноват, — заметил Бодюков. — Зря вставал.
— Э, нет, не зря! — покачал головой Колесов. — Переполошились медики и сразу от осколков меня избавили. Как говорится, не было бы счастья, так несчастье помогло…
Уже на следующий день он чувствовал себя неплохо и в обед справился с двумя порциями. Бодюков и Рязанов тоже не страдали отсутствием аппетита, а мне что-то не хотелось есть. Пузыри на моих руках и пальцах прорвались. В образовавшихся ранах появилось нагноение. Я приуныл.
Мое угнетенное состояние сразу было замечено Колесовым.
— Что это ты, Валентин батькович, скис? — спросил он.
— С руками плохо… Гноятся, — ответил я.
— Это пройдет! Раз гангрена миновала тебя, значит, считай, руки спасены. Вот попомни мое слово, вместе с нами выпишешься…
Действительно, через несколько дней нагноение исчезло и раны на руках начали затягиваться. Теперь и я вместе со всеми жил думой, как бы поскорее выбраться из госпиталя; Колесов и Рязанов, уже прогуливались на костылях по палате и ежедневно во время обхода врачей требовали, чтобы их скорее отправили в часть. Разумеется, и мы с Бодюковым, как «ходячие», требовали того же.
Как-то вечером к нам пришел комиссар госпиталя — высокий черноволосый мужчина с одной «шпалой» в петлицах. Лицо его было обезображено двумя шрамами, пересекавшими лоб, нос и щеку.
— Жалуется на вас медперсонал, — сказал он, садясь на табурет. — Бунтуете, чуть ли не в бега собрались… Так, что ли?
Вася Рязанов, чуть прихрамывая, подошел к нему без костыля, притопнул раненой ногой.
— Товарищ комиссар, видите? Нога как нога. Чего же меня мариновать здесь? У Бодюкова тоже порядок с рукой.
— Вы что, ходатай Бодюкова? — спросил комиссар.
— Из одной части мы, — объяснил Рязанов, — потому и говорю за себя и за друга.
— И верно, безобразие! — пробасил Колесов. — Надоело мне торчать здесь. Не выпишут — сбегу или пожалуюсь в штаб армии.
— А у меня совсем пустяк, — подал голос и я. — Руки уже работают как часы.
Комиссар молча выслушал нас.
— Признаться, мне не хотелось верить, что у вас так хромает дисциплина, — сказал он наконец. — Но, оказывается, жалобы врачей основательны. И уж кому-кому, а вам, Игнатов, как командиру, никак непростительно вести себя так. Придется вас всех усадить за изучение дисциплинарного устава Красной Армии.
— Вы не думайте, товарищ комиссар, что мы и впрямь несносные, — сказал Колесов. — Ведь мы как считаем: раньше вырвешься отсюда, значит, больше шансов в свою часть вернуться. Там же друзья, товарищи боевые, ну, вроде семья родная. Понимаете?
— Понимаю! — кивнул комиссар. — Я сам больше месяца пролежал в госпитале. До сих пор тоскую по стрелковому батальону, в котором сражался с первых дней войны. Перебросили его на другой участок фронта, а мне, как коммунисту, партия поручила работать здесь, в госпитале. Вот и работаю, выполняю приказ командования и партии.
Когда комиссар ушел, Рязанов сказал:
— Да, видно, не миновать нам распредпункта.
Колесов протестующе замотал головой.
— Нет, братцы, это дело неподходящее. Надо рапорт коллективный писать на имя начальника госпиталя и комиссара. Так, мол, и так, убедительно просим сократить срок нашего пребывания в госпитале и направить каждого, так сказать, по старой принадлежности, то есть в те части, откуда мы поступили на излечение.
