Анатолий Азольский - Берлин — Москва — Берлин
«Материалы мне на Андерса и Сикорского!» — приказал он им весело, я улыбался в темноте, хотя веселенького было мало. Рымник, я чувствовал, уже завелся, он уже за той чертой, на которой решают, убивать или не убивать, он уже переступил через нее, он — в будущем, и осматривается там; когда-то, до будущего, убивать кого-то наповал вынуждали его обстоятельства, над которыми он был не властен, но теперь-то он — творец будущего, и если он распорядился судьбою Сталина, то вправе знать, какие трансформации претерпят государства и люди. Той же ночью я встал, осторожно спустился вниз, Антон озабоченно похаживал вокруг карты на столе, глянул на меня без удивления, будто я обеспокоен тем же, что и он, и сказал, что Сталин явно дешевит, давно пора потребовать от союзников официального признания того, что Прибалтика — неотъемлемая часть СССР, пусть они вытурят из своих столиц эмигрантские правительства; пора решать вопрос и с Силезией, между немцами и поляками должна постоянно тлеть вражда. Силезия в составе Польши вполне сгодится, будет фитилем выгодных СССР конфликтов, надо повнимательнее присмотреться к армянам, туркам, болгарам и прочим. Европе нужен истинно новый порядок, не тот, идиотский, придуманный немцами, приспичило им покорять страны, не терпящие насилия над собою, и, спросил он, где на карте та земля, откуда пошли все русские монархи, Гольштиния, что ли?.. Зачем? Да затем, что вопрос о монархии в России еще не закрыт, история делает спирали, и так далее, и ни одного словечка о Вере, а раньше вспоминал о ней часто, особенно первую встречу в кинотеатре, находил некую предопределенность в том, что именно там познакомились, он будто с утра знал, что в жизни его произойдет что-то великое, — нет, теперь не вспоминал он Веру, другая женщина была на уме — мамаша того внука, лекарство для которой добывал, бегая по Москве, завистливый австрияк Почему, спрашивал Антон, мамаша не хлопочет, не подменяет старика, уж не подкуплена ли, — да, да, Антон Рымник стал очень подозрительным, я рекомендовал ему утяжелить нагрузки на тело, он теперь упражнялся с ним пять-шесть раз на дню, выкручивался на перекладине, гнулся на шведской стенке, жонглировал гантелями, сосредотачивался психологически на каком-нибудь внутреннем видении, проваливался в полное забытье и возрождался, кормил я его хорошо. Антон порылся в гардеробе хозяина виллы и нашел охотничью куртку, а она, известно, с разными побрякушками военного назначения, так в ней и ходил в доме, в ней он и принял Клауса и Роберта, прибывших с материалами на членов Комитета национального возрождения. Антон полистал их, погрузился в раздумья, не предвещавшие ничего хорошего, взгляд его полон был ледяного презрения. Антон заорал: «Немецкие свиньи! Почему сведения устаревшие? Почему тянете волынку с Москвой?» Торчи я на кухне, Клаус и Роберт саркастически хмыкнули бы, списав клоунаду на сволочной славянский характер да на выкрутасы бывшего циркача, но я-то — навытяжку стоял по правую руку Рымника, по стойке «смирно», по немецкой стойке, одетый в форму хильфсваффе, — и немцы приняли эту же стойку, молчали почти подобострастно, взгляд Римнека лишал их возражений, наконец Клаус не очень уверенно начал оправдываться, у них, мол, не было времени подготовиться, у фюрера по два раза в сутки совещания, им приходится докладывать, фюрер очень привередлив, решается все-таки судьба Германии, это уже добавил Роберт, и тут Рымник выругался еще хлеще. «Идиоты! Кретины! — произнес он так убежденно и просто, что шефы припрятали обиды. — Когда же до вас дойдет, что не Гитлер, не Сталин, не Рузвельт и не эта скотина Черчилль решают судьбу Германии и всего мира! Не они! Я! Я, черт вас возьми!» Выругался — шефы попятились, только теперь пелена сошла с их глаз, они прозрели, пятились, пятились и задами уперлись в дверь, и я, глядя на их смятение, испытывал легкий… как бы тут выразиться… порхающий страх, и на меня волнами накатывало воодушевление, подъемы чувств чередовались с падениями, все мы — я, шефы, Антон — пребывали в безвременье, находясь сразу и в будущем, и в прошлом, да было от чего свихнуться, мне история всегда представлялась полноводной рекой, плавно текущей в русле, заданном природой навечно, по реке плыли, на плотах и лодочках, государства и народы, посматривая на далекие берега, временами случались непредвиденные задержки, мели, перекаты и водопады, плоты разбивались о пороги, их вновь сколачивали на спокойной воде; заплывавшие далеко вперед лодочки гибли первыми, предупреждая, однако, вслед плывущих, конца и края не было этой реке, и вдруг четверка безумцев вознамерилась направить реку в другое русло, и неизвестно, по каким ущельям и равнинам потечет отныне история, не обрушится ли водный поток в бездонный провал, не полетят ли государства и народы в тартарары… Жуткое ощущение, господа, надо быть большевиками, чтоб не испытывать головокружения от бездны, да и что ожидать от двух немчиков, едва опомнившись, они пробормотали какие-то глупые извинения, сели в «Хорьх» и подудукали мне, подошел я, а они смотрят на виллу, как на небесное знамение, — еще бы, историческое место, такое же, как Белый дом, Даунинг-стрит, Кремль и рейхсканцелярия, позначительнее даже, потому шефы и проявили необычное внимание к бытовым мелочам, спросили, достаточно ли угля для отопления, как с продуктами, и покатили готовить доклады сразу для двух фюреров; трудились всю ночь напролет, утром робко приблизились к вилле, я как раз прокладывал дорожку в снегу, шефы поинтересовались, в настроении ли гауптман и как по-русски звучит обращение к человеку, который занимает некую должность, законодательством не предусмотренную, и с ответом я медлил, дрожь была в коленках, как в приемной Орджоникидзе, когда нарком буйствовал, но и понимание комизма, что ли, вопроса, висящее на языке «ваше превосходительство» я проглотил, чтоб ненароком не выскочило «мой фюрер» или «товарищ Сталин», несуразица усугублялась тем еще, что Антон Иванович был у немцев капитаном, гауптманом, Роберт же получил недавно полковника, а Клаус по эсэсовской линии дослужился до штурмбаннфюрера, вовремя припоминалось, что Гитлер и Сталин бравировали откровенным небрежением к чинам и регалиям, поэтому я отклонил «господин Римнек», формула обращения звучала так: «Господин Антон-Иоганн», и шефы ее приняли, потоптались у входа, тщательно вытерли ноги, чуть ли не на цыпочках вошли в самую большую комнату первого этажа, там сидел, то есть стоял над картой Антон Иванович, руки шефов едва не вздернулись для «хайль», почтительно доложили: такие-то и по такому-то вопросу прибыли, первым заговорил Роберт: обрисовал ход арденнской операции, группа армий «Б» генерал-фельдмаршала Моделя успешно продвигается вперед, американцы панически отступают, Брэдли потерял управление войсками и так далее. Рымник внимательно слушал, карандаш его двигался по карте вместе с танковыми колоннами, затем описал дугу и вонзился в Эльзас, в седьмую американскую армию, готовую ударить по правому флангу группы армий «Г» и раздробить тылы пятой танковой армии Моделя, тут подключился Клаус, бодро сообщил, что в ночь на Новый год по Эльзасу будет нанесен удар, с седьмой американской армией будет покончено, к наступлению привлечены лучшие силы, будут атакованы с воздуха все аэродромы союзников в Голландии, Бельгии и Франции, и ход подготовки был Антоном одобрен, как и оборонительные бои в Прибалтике. Карандаш очертил окруженную русскими курляндскую группировку: «Сражаться до последнего, но активных действий по деблокировке не предпринимать, чем меньше волнений Сталину, тем нам лучше!» Шефы обещали не предпринимать, Рымник глянул на них испытующе, спросил меня — по-русски, заметьте, ни Клаус, ни Роберт его не знали, и в последующем часто обращался ко мне, что-то уточняя, — Павел Николаевич, спросил он едко, можно ли доверять этим прощелыгам, и я ответил, что, пожалуй, можно, но с оглядкой, затем последовали новые вопросы Клаусу и Роберту, где фотографии Арбата, что со стариком, не изменился ли маршрут поездок Сталина, ответы мало удовлетворяли склонившегося над картой Рымника, полковник и штурмбаннфюрер получили вдруг задание чрезвычайной важности: узнать, когда вступит СССР в войну с Японией — после чего визитеры были отпущены, они, как всякие чиновники, сделали попытку уклониться от поручения, сказали, что никакими данными пока не располагают, и тем не менее данные они обещали, как всякие чиновники, и через три дня привезли карту Дальнего Востока и Азии с оранжевыми островами Японии, этой картой накрыли ту, европейскую, с Турцией и северной Африкой, с этого дня началась серия совещаний по японскому вопросу, не оставалась без внимания и Европа; арденнская операция начала захлебываться, карту с нею повесили на стену, я вскрыл детскую комнату, нашел школьные ранцы, пеналы, макеты самолетиков и танков, но нужного мне предмета так и не увидел, а требовался… только не смейтесь… да, да, глобус, как у Чаплина, о нем Антон даже не заикался, но я-то, секретарь при «господине Антоне-Иоганне», чувствовал, как хорошо будет соответствовать эта школьная принадлежность геополитическим рассуждениям Рымника, ему одним взором надо было охватить весь земной шар, не прыгать же от карты к карте, да сведения, приносимые Клаусом и Робертом, носили глобальный характер. Роберт, в частности, доложил, что вся агентура активизирована, агент «Михайлов» уже внедрен в самый мозг Красной Армии, скажу сразу, что никакого агента «Михайлова» не было, ни в Генштабе, ни в Ставке, и зачем врал Роберт — не стоит гадать, на совещаниях высокого ранга действовали свои правила игры, их навязывали участникам совещаний оба фюрера, тот и другой не хотели слышать ничего реального, грубого, оскорбляющего их гениальные видения и прозрения, поэтому-то и врали им, и Антону лгали эти немчики, нагло, беспардонно, внуку старика, сказал Клаус, послан самолет с детским питанием, старик занял свой наблюдательный пост и контролирует весь транспорт на Дорогомиловке, что же касается Японии, то война СССР с нею крайне маловероятна. Сталин никогда не нападет на Японию, денонсировать заключенный с Японией пакт о нейтралитете не осмелится, он ведь Гитлера обвиняет в вероломстве, в том, что тот пренебрег таким же пактом с подписью Риббентропа, — нет, нет, ни при каких обстоятельствах даже такой коварный политик не обрушится на страну, не напавшую на СССР в самые критические недели войны… Иосиф Сталин, почтительно напомнили немцы, один-единственный раз в жизни провожал иностранного дипломата, им был Мацуока, и как может Генштаб или Ставка разрабатывать планы вторжения в Японию, если сами американцы не помышляют пока о десанте, еще ведь силен императорский флот, да и на совещании в Тегеране вопрос о Японии не ставился… «Дурачье!» — взревел Антон и обрушился на немцев, обзывая их лентяями, заявил твердо: Сталин обязан напасть на Японию, обязан! Он, господин Антон-Иоганн (Рымник уже говорил о себе в третьем лице), знает Сталина лучше, чем кто-либо в Германии, в Европе, в мире, так работайте, ищите, подтвердите готовность Иосифа оккупировать остров Хоккайдо, Кюсю и Хонсю пусть уж американцы захватывают, жду ваших докладов, господа!.. Думаю, этот бзик японский у Рымника — все-таки от мести, япошек он возненавидел в тот момент, когда узнал о казни Калинкиных, и все более утверждался в мысли, что нечего миндальничать с ними, все трудоспособное население переправить в Сибирь на рудники и лесоповал, остатки рассредоточить по островам Малайского архипелага, с чем охотно соглашались Клаус и Роберт, поддакивали новому фюреру, отваживались и на еще более решительные кары, Клаус предложил перевезти императора Хирохито в Москву, выставить его в японском павильоне на Сельскохозяйственной выставке, смешно вспоминать и горько… Клаус и Роберт забегали, однако на совещаниях у Гитлера они трусливо помалкивали, а тут вознамерились «господина Антона-Иоганна» посадить в лужу, доказать ему свою правоту, и — перестарались, при очередном докладе чуткое ухо Антона уловило фальшь, он вгляделся в немцев, картинно отшвырнул карандаш, сдавленным, злобным полушепотом спросил: у вас, господин полковник, глаза, я вижу, бегают, ваша совесть не чиста, вы что-то скрываете, да?.. А у вас почему, штурмбаннфюрер, голос дрожит, руки трясутся, вы боитесь мне что-то сказать?.. Немцы потупили глаза, виновато молчали, Антон же начинал свирепеть и добился своего, Роберт признался, а Клаус это подтвердил, что господин Антон-Иоганн прав, вторжение русских на Японские острова готовится, тому есть неопровержимые свидетельства. Где они, заорал Антон, доставьте мне их сюда, и немцы умчались в Берлин, через два часа они привезли помощника военного атташе Японии, подтащили его к столу, где карта с оранжевыми островами, доверия живое свидетельство не внушало, помощника выдернули из бочки с горячей водой, прервали его японскую сиесту, укутали в просторное кимоно, накинули шинель, нахлобучили шапку, япошка, сильно напуганный, со страха временами говорил на ломаном русском языке, почему — не знаю, сообщил же он нечто умопомрачительное для немцев, для Клауса и Роберта: да, в Генштабе Красной Армии создан отдел для разработки планов нападения на Японию, сообщение получено из Квантунской группировки, перехвачен русский офицер с документами, достоверность которых сомнения не вызывает, русские высадятся на Хоккайдо двумя армиями, уже подсчитано, сколько авиации потребует эта десантная операция и каково военно-морское обеспечение. «Так я и знал!» — воскликнул Антон, испепеляюще глядя на немцев и срывая с кителя Роберта Железный крест, тут же навешивая его на кимоно японца, истинного самурая, как заявил Антон, «банзай» тоже прозвучало. Клаус и Роберт быстренько подхватили япошку, чуть ли не бегом понесли его к машине, уехали, Антон же обессиленно опустился на стул, не мог он не поверить услышанному не так уж давно выяснилось, леди и джентльмены, что да, существовал план оккупации Хоккайдо, отменили его в последнюю минуту. Рымник протянул руку, наложил ее на оранжевые острова, а потом — или мне это показалось — подмигнул… кому-то третьему за столом, Фрейда бы на эту виллу, всех психоаналитиков, они бы развели турусы на колесах, сам же Антон после молчания, становящегося нетерпимым, печально промолвил о том, что большевики, знать, правы, мы и впрямь рождены, чтоб сказку сделать былью, а уж в обратном превращении — собаку съели.
