Андрей Геращенко - Учебка. Армейский роман.
— Может и ему… Если только сержант простил ему тот случай с шифром. Но я думаю, что, скорее всего, присвоят Вурлако, Доброхотову, Албанову и Федоренко.
— А Лозицкому?
— Может и Лозицкому, но, скорее всего, тем, кого я назвал.
— Поживет — увидим, — философски заметил Игорь. — Кстати, сегодня ведь суббота. Гришневич назвал, кого завтра в увольнение отпускают?
— Назвал.
— Ну и кого, интересно? — в тайне Игорь надеялся, что сержант простил его и внес в списки увольняемых.
— Сегодня уже Албанов, Сашин и Гутиковский ушли.
— А на завтра?
— На завтра Фуганов, Доброхотов и Вурлако записаны.
— А-а, — Игорь не смог скрыть своего разочарования.
— А ты что — в увольнение хотел? — с улыбкой спросил Лупьяненко.
— А что — мне нельзя по твоему, да?! — обиделся Тищенко.
— Почему нельзя? Можно. Только пока все наши сынки офицеров сходят, мы и учебку успеем закончить. Ладно, мне не жалко ведь тебя в увольнение отпустить — чего ты обиделся?! Мы с тобой тоже еще туда сходим.
— Оно может даже и к лучшему, что меня в увольнение не отпустили.
— Это еще почему?
— Что бы я один в городе делал? А так мать с братом приедут, вот я с ними в увольнение и схожу, чтобы здесь не торчать.
— Что ж — может и так, — согласился Лупьяненко.
Игорь покривил душой, когда сказал Антону о том, что не жалеет, что не попал в увольнение. Хотелось надеть парадную форму и пройтись по городу, который был знаком Тищенко только по редким поездкам в баню.
Глава двадцать вторая
Химик-консультант
Валик стер ноги до крови. Лупьяненко получает неожиданное увольнение. Фуганов, по мнению Гришневича, похож на гестаповца. Лучшее времяпровождение в воскресенье — стирка. За что сержант Гришневич ударил курсанта Ворсинку. Тищенко учит кавказцев правильно отбеливать хэбэ. Стопов идет в столовую в рванье. Валика не стали ложить в санчасть. Щарапа вызывает из санчасти Мироненко и при всех воспитывает в казарме. Тищенко едва успевает в кино.
Игорь проснулся за пять минут до подъема и с внутренним напряжением ожидал команды дневального. Незадолго перед подъемом просыпались многие. За два месяца службы почти у всех выработался условный рефлекс. Крик дневального всегда неприятно действовал на нервы, а уж на нервы спящего человека в особенности. И мозг, чтобы лишний раз не подвергаться стрессу, находил выход — включался незадолго до команды. Каким образом он узнавал о времени, для автора и по сей день остается загадкой — возможно, работали «биологические часы».
Гришневич уже оделся и, зевая во весь рот, вышел из кубрика. «Интересно — заставит сержант подниматься Валика или нет?» — подумал Игорь, взглянув в сторону кровати своего земляка. Валик тоже не спал и нервно уцепился пальцами за край одеяла. Еще вчера Игорь узнал о том, что Валик до крови стер ноги, вечером едва ковылял позади строя, когда рота шла на ужин. В санчасть все равно не было смысла идти, потому что там не было ни одного врача. Нужно было ждать до понедельника. По грохоту, раздавшемуся с потолка, Тищенко понял, что в третьей роте произвели подъем. Приготовившись к команде, Игорь слегка приподнялся над кроватью и оглянулся по сторонам. За исключением крепко спавшего Туя все были готовы вскочить по первому зову дневального.
— Ро-та! Подъем! — заорал двухметровый Рысько, и казарма взорвалась топотом двухсот сапог.
Теперь курсанты уже почти всегда укладывались в сорок пять секунд, причем произошло это резко и как-то незаметно — то не успевали, то вдруг начали успевать. Подводили обычно только спящие, и на этот раз Туй немного отставал от остальных. Проскальзывая мимо тумбочки Петренчика, Игорь оглянулся на Валика. Валик тоже вскочил вместе со всеми и теперь пытался просунуть в штаны свои окровавленные ноги. Эти попытки вызывали у него дикую боль, и Валик вопросительно посмотрел в сторону Гришневича. Сержант, заметив состояние курсанта, коротко бросил:
— Валик, отставить! Не торопись. Одевайся с такой скоростью, с какой можешь.
— Есть, — с нотками благодарности в голосе ответил Валик и стал одеваться гораздо медленнее.
Не успели из-за спавших, а потому замешкавшихся Бытько и Кохановского, и Гришневич вновь отбил взвод. Раза два чувствительно ударившись во время всей этой беготни о металлические койки кроватей, Игорь уже с некоторой долей зависти смотрел на никуда не торопящегося, спокойно натягивающего сапоги Валика. Построив взвод, Гришневич тут же распустил его умываться и заправлять койки. Увидев Валика в сапогах, Гришневич удивленно поднял брови и спросил:
— Валик, ты в сапогах?!
— Так точно.
— Тебе разве не больно?
— Никак нет — больно.
— Зачем же ты тогда сапоги напялил?
— Виноват. Я думал, что нельзя форму одежды нарушать.
— Ну и дурак же ты, Валик! Форму одежды, конечно, нарушать нельзя, но и совать окровавленные ноги в сапоги может только двинутый! Сейчас же сними!
Скорчившись от боли, Валик стащил сапоги. На портянках отчетливо проступили свежие кровяные пятна.
— Ну вот, Валик, видишь, что у тебя делается?! Чтобы больше в сапогах не ходил, а в понедельник обязательно в санчасть пойдешь.
— А как же мне теперь, товарищ сержант, ходить? — растерянно спросил Валик.
— Ногами, естественно. В тапках.
— Я понимаю. А на завтрак?
— И на завтрак тоже в тапках. Или ты замерзнуть боишься?
— Никак нет.
— Тогда все в порядке. Любую рану лучше на воздухе держать — в сапогах она еще больше от пота разрастается, — назидательно заметил Гришневич.
В столовой Игорь съел свои два воскресных яйца и запил их чаем. Если раньше курсанты делили сахар по два-три куска каждому и затем бросали его, каждый в свою кружку, то теперь делали по-другому: чтобы никому не было обидно, весь сахар, полученный на стол, бросали в чайник и там размешивали. Но это имело и свои недостатки. Во-первых, сахар часто не полностью растворялся и оставался в чайнике, а, во-вторых, те, кто наливал последним, все равно пили более сладкий чай, чем первые. Но в целом вот уже второй месяц вся выдаваемая пища делилась курсантами абсолютно поровну.
— Рот-та! Выходи на улицу строиться! — заорал Гришневич и все, как обычно, бросились к выходу.
Становясь в строй, Игорь обратил внимание на парня, одетого по гражданке, который стоял возле самого входа в столовую. По «окультуренному» ровному кантику волос на затылке в нем легко можно было угадать солдата срочной службы, и Игорь удивленно подумал: «Во дает! Если в самоволку собрался, то не надо так припухать и торчать среди белого дня возле столовой в гражданке. А вдруг дежурный по части заметит?» Парень тем временем не проявлял и тени беспокойства и лишь напряженно вглядывался в лица курсантов, выбегающих из столовой. Наконец он радостно вскрикнул и выдернул из толпы Лупьяненко, на лице которого тоже появилась улыбка. Заинтригованный Игорь продолжал за ними наблюдать, совершенно забыв о построении. В это время из столовой вышел Гришневич и подошел к Лупьяненко. Парень в гражданке что-то быстро сказал сержанту и все трое засмеялись. Потом парень о чем-то попросил Гришневича и сержант, взглянув на Лупьяненко, согласно кивнул головой и пошел к роте. Построив роту, Гришневич повел ее в казарму, а Лупьяненко и его спутник остались возле столовой. Это было более, чем странно, и весь второй взвод украдкой в недоумении оглядывался назад.
Антона не было около часа. Как только всех рассадили в колонну по четыре смотреть сборник киносказок «Служу Советскому Союзу», сразу же появился Лупьяненко. Антон быстро подошел к Гришневичу и что-то сказал на ухо сержанту. Тот недовольно поморщился и отрицательно покрутил головой. Улыбка исчезла с лица Лупьяненко, и он принялся горячо убеждать в чем-то сержанта.
— Я сказал — сиди здесь, а я пойду с ним поговорю, — резко ответил Гришневич и пошел в сторону выхода.
Возле Игоря было свободное место и Лупьяненко сел на него с недовольным выражением лица.
— Что случилось? — шепотом спросил Игорь.
— Мой брат в отпуск приехал. Хочет попросить Гришневича, чтобы тот меня в увольнение отпустил, — тоже тихо ответил Антон.
— А что Гришневич?
— Не знаю. Сказал мне «Служу Советскому Союзу» смотреть, а сам вниз пошел.
— Прыкрыли рты! Лупьяненка, тебя на очки отправить?! — недовольно прикрикнул неизвестно откуда взявшийся Шорох.
— Виноват, — громко ответил Лупьяненко.
Когда Шорох отошел на безопасное расстояние, Лупьяненко буркнул на ухо Игорю:
— Самого бы его на очки отправить, чмошника!
Вернулся Гришневич, подошел к Лупьяненко и без особой радости сообщил:
— После просмотра можешь собираться в увольнение. У Шороха есть один бланк — мы тебе его и дадим. Смотри — чтобы никакого спиртного и чтобы вовремя вернулся! Ясно?
