Отто Скорцени - Неизвестная война
Генерал Донован должен был стать главным американским обвинителем на Нюрнбергском процессе, но в октябре 1945 года его отозвали в Соединенные Штаты, и его место занял судья Роберт Джексон.
В изданной в 1967 году книге «Geheimkommandos des zweiten Weltkrieges»[225] Вернер Брокдорф доказал на основании британских и американских документов, что существование американских рейнджеров, а также британских десантно-диверсионных отрядов и частей САС является столь же бесспорным, как и существование на немецкой стороне дивизии «Бранденбург» и моих подразделений.
Послевоенные военные трибуналы союзников в конце концов одобрили модификацию статьи 23 Гаагской конвенции 1907 года. Новый текст звучит следующим образом: «Задачей спецподразделений является не ведение наступательных операций в мундирах противника, а овладение без боя расположенными в тылу важными объектами, такими как мосты, перевалы, перегонные рафинировочные заводы и так далее, а также их защита от нападения противника и уничтожения.
Спецподразделения могут использовать мундиры противника только для задания без ведения боя, а также для достижения целей, находящихся в его тылу. Если они будут вынуждены вести бой, то до открытия огня они должны показать противнику свою настоящую воинскую принадлежность.
Спецподразделения, действующие в соответствии с указанными принципами, не нарушают международное право.
Любой член спецподразделения, захваченный в плен в мундире противника, будет считаться шпионом, если он пытался в этом мундире раздобыть или же получил разведывательные данные. Если же он участвовал в этом мундире в бою или открыл огонь, значит, он совершил военное преступление и может быть впоследствии за него осужден».
Поправка к статье 23 Гаагской конвенции 1907 года, упоминавшаяся выше, была условной и временной. Само право еще не было модифицировано.
Хотелось бы еще напомнить, что конвенция также имеет статью 31, определяющую, что со шпионом, вернувшимся в свое подразделение, но позже захваченным противником, должны обходиться как с военнопленным, и он не должен отвечать за ранее совершенные шпионские действия. Этот параграф, конечно же, может применяться к любому члену спецподразделения, проникшему за линию противника, а затем, после добычи данных, вернувшемуся к своим.
С целью сооружения нового троянского коня под названием «Гриф» Верховное главнокомандование обещало мне двадцать танков «Шерман». Я получил два, из них можно было использовать только один. Мы достаточно примитивно замаскировали двенадцать наших «Пантер», которые разве что издалека и в потемках могли обмануть молодых солдат противника. Трудности возникли и с приобретением необходимых мне 23 пулеметов, 247 джипов, 32 гусеничных бронетранспортеров и 193 грузовиков. Приходилось импровизировать, надеясь, что во время наступления мы сможем использовать трофейную технику и оснащение.
Необходимо добавить, что найти 3300 англоязычных добровольцев мне оказалось нелегко. Во время моего нахождения во Фридентале по телетайпу пришел приказ за подписью одного из начальников Верховного главнокомандования вермахта следующего содержания:
«ОКВ / ВФСт / Оп(Х) Запад / а № 0012759/44 — Секретно — Операция — 25.10.1944.
Все части Западного фронта представляют до X… октября офицеров, унтер-офицеров и солдат, готовых к добровольной специальной миссии на западном театре военных действий. Добровольцы должны здоровы, отлично владеть навыками рукопашного боя, бегло говорить по-английски. Желающих направлять во Фриденталь, в распоряжение унтерштурмфюрера Скорцени».
Этот приказ, вероятно, был размножен штабами дивизий и послан в полки, батальоны и роты. Разведка американской армии держала его в двух руках через восемь дней после отправки. Первоначально американцы не сделали необходимых выводов из этого приказа ОКВ, но позже он их встревожил. Что касается меня, я чуть не задохнулся от злости. Вначале я полагал, что подобный идиотизм невозможен, и мне пришла в голову мысль о явном саботаже. Сегодня я думаю, что это была глупость, которая хуже предательства.
Считая противника умнее нас, я думал, что план «Гриф» сделался невыполнимым. Я решил поставить Гитлера в известность о причинах этого. Здесь в дело подключился представитель Гиммлера при Гитлере, генерал-лейтенант войск СС Герман Фегелейн. Эго был салонный лев, тщеславие которого граничило с комизмом. Вскоре он женился на одной из сестер Евы Браун. Ночью с 26 на 27 апреля 1945 года он сбежал с поста, и был задержан в предместье Берлина при попытке побега в штатском платье, с чемоданом, набитым иностранной валютой. Через два дня его расстреляли в одном из дворов канцелярии рейха.
Фегелейн задержал мой рапорт, заявив, что Гитлер ни в коем случае не должен знать об этом «неприятном инциденте». Генерал Йодль, тоже встревоженный, сказал мне, что подготовку необходимо продолжить. Подобное мнение выразил и Гиммлер, именно тогда желавший начать бомбардировку Нью-Йорка снарядами «V-1»! Характерно, что ни рейхсфюрер, ни обергруппенфюрер СС и генерал полиции фон дем Бах-Зелевски не были солдатами в прямом значении этого слова. Кто направил Баха-Зелевского с чудовищным «Тором» в Будапешт? Фегелейн, по крайней мере, не хотел ничего бомбить.
600 добровольцев было проэкзаменовано по-английски. Из них 40 человек говорили достаточно хорошо, 150 можно было понять, 200 говорили на ломаном языке, а 200 оставшихся могли только точно сказать «yes» или «по». Создать «англоязычную бригаду» в таких условиях было невозможно. Верховное главнокомандование вермахта согласилось с этим. Мы определили, что бригада будет иметь американские мундиры лишь в случае полного отступления неприятеля. Это дало мне возможность сохранить людей, лучше других говорящих по-английски, для специальной роты. Это подразделение, разбитое на малые группы, должно было выполнить задание № 2. Командовать я назначил капитана Штилау.
С целью выполнения первого задания я потребовал от ОКВ создания дополнительных частей, которые вместе с двумя батальонами моего «Охотничьего подразделения» и остальными 600 добровольцами имели бы численность примерно 2000 человек.
Бригада была послана для подготовки, проходившей под руководством оберштурмфюрера войск СС Хардика, на полигон Графенвер, а затем на оставшиеся дни в Ван вблизи Кельна.
Окончательно было отобрано 120 добровольцев, которые должны были выполнять роль так называемых «speakers» («ораторов»); остальным было приказано молчать. Они должны были участвовать в возможных разговорах лишь с помощью ворчания или высказывания отдельных слов. Все прошли интенсивный курс «американизации». Никто из них, ни 600 добровольцев, прибывших во Фриденталь, ни офицеры и солдаты моих подразделений и дополнительных частей не имели понятия о цели операции «Гриф». Командующий 6-й танковой армией СС, обергруппенфюрер и генерал-полковник войск СС Йозеф Дитрих узнал об операции только в конце ноября, а командиру I танкового корпуса СС стало известно о ней всего лишь за несколько дней до начала наступления.
Конечно, о задаче, стоящей перед специальной ротой, ходили самые невероятные и фантастические слухи. Во время проверки, проводимой в начале декабря 1944 года, капитан Штилау потребовал встречи со мной.
— Мне известно, — сказал он, — о действительной цели нашей миссии. Мы должны похитить Эйзенхауэра!
Я осторожно подошел к двери и затем резко открыл ее, чтобы убедиться, что за ней никого нет и в коридоре тоже.
— Мой дорогой, — ответил я капитану. — Пожалуйста, говорите тише. Вы попали в точку, но пожалуйста, сохраняйте тайну. Мы запретили любую связь с внешним миром, но, несмотря на это, оберштурмбаннфюрер Хардик сообщил мне, что один из наших людей умудрился отправить письмо своей невесте. Вы видите, какая опасность подстерегает нас!
— Я знаю, господин оберштурмбаннфюрер! Вы можете на меня полностью положиться. Мне хотелось бы вам сказать, что я знаю Париж и его окрестности, как собственные карманы, и я мог бы быть вам полезен…
— Несомненно. Но задумывались ли вы о риске во время подобного похода?
— Конечно, господин оберштурмбаннфюрер! Я только об этом и думаю. По-моему мнению, это все выполнимо.
Он подробно изложил мне свой план. В той форме, как это было им представлено, шансы на успех представлялись один к тысяче. Я оставил его с иллюзиями.
— Пожалуйста, верьте мне, — сказал я, — когда наступит время, я, без сомнения, вас вызову.
Штилау говорил мне об Эйзенхауэре и Париже задолго до этих откровенностей. Я уверен, что он после нашей беседы образцово хранил тайну, отвечая на вопросы: «Вы понимаете, я не могу ничего сказать. Но оберштурмбаннфюрер обещал забрать меня с собой. Мы сыграем в этом деле очень важную роль» и так далее. Он, наверно, делал это с миной человека, знающего тайну, которая никого не могла ввести в заблуждение.
