Иван Падерин - Когда цветут камни
— Досадно, — с трудом произнес Алеша. — Войну-то пришлось заканчивать боями с этими проклятыми власовцами. Собственно, боев-то больших и не было. Как узнали они, что сталинградские полки на них направлены, так и пошли сдаваться. Самого генерала Власова в окружение взяли. На танках мы его окружили. Позавчера. Выскочили мы на одну высотку и видим: внизу по проселочной дороге вереница легковых машин маневрирует. Мы наперерез. Остановили, спрашиваем: кто такие, куда? Отвечают по-русски: дескать, с дороги сбились. И тут один шофер шепнул нашему капитану Лисицыну: «Власов здесь». — «Где?» Мы пошли по машинам. Власов уже успел переодеться в гражданское… Ну, в общем, взяли мы его, губы у него трясутся, смотреть противно. А потом и повалили к нам власовцы, с поднятыми руками со всех сторон. Туров, разведчик наш, один целую сотню взял в плен. На родину их, видать, потянуло или еще что, не пойму. Присмотрелся я к ним — плюгавые такие, в глазах пустота, и подумал: партизаны безголовые, трусы, потому и предатели…
— Да, в каждой трусливой душе живет предатель, — согласился Бугрин.
Варя стояла у окна, прислушиваясь к разговору Бугрина с Алешей Кедриным. Перед окном зеленела листва кленов. Чуть поодаль кудрявились акации. Вот-вот зацветет и сирень, над ее верхушками уже заголубел воздух. А там, между аллеями, точно солнечные диски, пламенели клумбы. Они цвели множеством ярких цветов. Любила Варя цветы, всегда улыбалась им, но сейчас ей показалось вдруг, что и клумбы и листва деревьев черные. Ей стало страшно. Она побоялась взглянуть на небо: а вдруг и солнце черное?
«Василий, Василий, что ты наделал?» — прошептала она.
Василий в это время был уже за Эльбой, в американской зоне. Американские солдаты отзывались о советских воинах так дружественно и уважительно, что назови он себя настоящим именем власовского офицера, они немедленно взяли бы его под конвой и направили на восточный берег для передачи в руки русской комендатуры.
Впрочем, Василию повезло: он попал под покровительство одного человека, назвавшего себя военным корреспондентом какой-то американской газеты. Корреспондент сказал, что ему нужны хорошие ребята, знающие русский язык. От него же Василий узнал, что батальоны РОА разбиты, а генерал Власов схвачен коммунистами и, конечно, будет расстрелян[6].
В голосе корреспондента Василий уловил нотки сожаления: по всему было видно, что в связи с генералом Власовым у него рухнули какие-то планы. И Василий сознался ему, что состоял при Власове адъютантом.
«Корреспондент» насторожился и повел себя так, словно попал в засаду, словно вокруг него были не американские, а советские солдаты. Приложив палец к губам, он дал понять: при солдатах об этом ни слова. С этой минуты и сидит Василий в комнате с занавешенными окнами, как волчонок в мешке, боясь показаться на глаза американским солдатам.
Где-то рядом, то ли в подвале, то ли за стеной, гудел радиоприемник. Кто-то все время старался поймать Москву и слушал много раз повторяющиеся сводки Совинформбюро. В этих сводках было ясно сказано, что Гитлер и Геббельс покончили самоубийством, что многие генералы и крупные чиновники германского правительства взяты в плен, что, по существу, вся немецкая армия разбита и пленена. В одном только Берлине взято в плен сто тридцать тысяч солдат и офицеров…
Прислушиваясь, Василий вспоминал, как ему удалось сбежать из госпиталя. Когда его повезли из полка Максима, он прикинулся душевнобольным, в дороге с ним «случился припадок эпилепсии», и его сразу доставили в особое отделение армейского госпиталя. Это было на восточной окраине Берлина. Перед окнами госпиталя, невдалеке за леском, пролегала дорога, по которой бесконечным потоком шли войска, машины, скрежетали гусеницы танков, тарахтели тракторы, тягачи тяжелых орудий, мотоциклы. Все это двигалось в Берлин. Медицинские сестры, больные, врачи часами простаивали у окон как завороженные. Прилипал к окну и санитар, которому было поручено следить за душевнобольным лейтенантом Корюковым. Воспользовавшись тем, что внимание санитара приковано к дороге, Василий вышел из палаты и черным ходом пробрался во двор к водоему. Оставив на берегу водоема халат и башмаки — дескать, стал умываться и утонул, теперь ищите утопленника, — он скрылся. В Карлхорсте ему удалось найти знакомого человека, которому отдал последний кусочек золота и получил документ бельгийского репатрианта. Кусочек золота, который долго носил, как крест, на груди, теперь, как он считал, помог ему спасти жизнь.
Выходила на берег
Катюша,
Выходила на берег
крутой… —
донеслось с улицы.
Это американские солдаты разучивали песню, готовясь к встрече с русскими.
И вдруг в городке, где стоял штаб американской дивизии, началось смятение. Покровитель Василия с шумом распахнул дверь в комнату.
— Быстро в машину, иначе смерть!..
Бросая телефоны, личные вещи и даже сейфы, штаб дивизии помчался на запад. Василий был напуган больше, чем американцы. Он боялся, что через Эльбу переправляется полк Максима. Теперь ему представлялось, что от Максима никуда не уйдешь. Сильный, проворный, от него не жди пощады.
Но, как потом выяснилось, паника была вызвана тем, что русские войска доставили к берегу Эльбы несколько понтонов, чтобы организовать переправу солдат и офицеров для предстоящей встречи.
Об этом Василий узнал уже далеко за Эльбой, когда его втолкнули в крытую машину с единственным окном под железной решеткой. Паническое бегство штаба передалось солдатам, и они тоже со страхом оглядывались назад.
«Американцы боятся русских. Значит, Советская Армия действительно грозная и сильная», — подумал Василий.
Трусливые люди всегда стараются держать сторону сильных. Вероятно, поэтому или, может быть, оттого, что события разворачивались круто, Василий, с сожалением смотрел на стремительно несущуюся из-под машины черную ленту асфальта, и ему виделись Громатуха, родной дом и полянка перед окном.
Но машина двигалась все дальше и дальше на запад.
Глава восьмая
ОТЦОВСКИЙ СУД
Вот она, зеленеющая полянка и недостроенный дом Корюковых.
Весна нынче на редкость ранняя и дружная, без утренних заморозков. Уйма цветов. И где только их нет! На днях брызнул по-летнему теплый дождь, и склоны гор, громатухинские увалы, полянки, долины заполыхали светло-синими кострами буйно расцветающей медунки, сиреневыми кындычками, серебристо-зеленой листвой борщовника, и в низинах уже выбросила лепестки выносливая черемша. Цветы, цветы… Нынче они, кажется, собираются расти даже на голых камнях.
Было ясное утро. Посреди полянки, на дорожке, посыпанной песком, лежала Дымка. В теплом собачьем меху ей было жарко. Уйти бы в тень, вздремнуть, да нельзя: перед окнами гуляют куры, а в небе — коршун.
«Ко-ко-ко-ко, ко-ко-ко», — переговариваются несушки, прохаживаясь возле Дымки. Собачье ли это дело слушать куриное «ко-ко»? Но ей приказано лежать тут и пасти кур.
Тень крыши отползла от дорожки к самой завалинке, а ни Татьяна Васильевна, ни Фрол Максимович не возвращаются.
Куры начали расходиться по гнездам: пришла пора нестись. Возле Дымки — одна пеструшка.
Наконец-то послышались шаги Татьяны Васильевны. Дымка кинулась было навстречу, и в это время над крышей засвистел крыльями коршун. Пеструшка с кудахтаньем кинулась к взвившейся на дыбы Дымке под брюхо.
— Ишь ты охальник! — крикнула Татьяна Васильевна. — Последнюю норовит сграбастать… Я тебе! — она погрозила коршуну лопатой.
Коршун сделал еще один круг над домом.
— Батюшки, да что же это он, чернокрылый, предвещает? — прошептала Татьяна Васильевна и боязливо перекрестилась.
Дымка, потершись о ее ноги, убежала к конуре.
Еще вчера вечером, уходя на работу в разрез, Татьяна Васильевна поставила в печку тушить картошку с глухарятиной. Накануне Фрол Максимович ходил на охоту и принес двух глухарей. Одного Татьяна Васильевна распределила соседкам — пусть полакомятся птичьим мясом, — а другого приберегла для себя. Сегодня последний день пасхи, и вот-вот должны объявить о конце войны, о победе. Приготовила она и луковую шелуху для крашения пеструшкиных яиц, да вот все не может осмелиться: обронишь ненароком крашеную скорлупу, а кто-нибудь из соседей узрит ее, и тогда с мужем греха не оберешься.
Однако сегодня она решилась.
Подкинув в загнетку сухих щепочек и поставив чугунок с моченой луковой шелухой, Татьяна Васильевна стала готовить стол к обеду. Кроме радиста должен прийти Захар Прудников. Теперь он уже почти родной. Варя пишет, что встретила на фронте Леню. Если встретила, то их теперь не разлучишь, да и Максим не глупый парень, полком командует, поймет, к чему дело идет. Почту на Громатуху теперь доставляют на аэроплане. Не сегодня-завтра жди письма от зятя.
