Джеймс Джонс - Только позови
Дрер обвел взглядом камеру и кивнул.
— Мы, естественно, знаем, что напишет капитан Мейхью. Лейтенант Превор даст, разумеется, похвальный отзыв. Остальные, естественно, тоже. К тому же мы решили максимально учесть ваши интересы и пожелания. Поэтому нам хотелось бы знать, в каком духе писать.
— Я вас не совсем понимаю.
— Проблема в том, к чему вы сами склоняетесь — остаться в армии или демобилизоваться. Нам нужно знать это, чтобы подать факты соответствующим образом.
— Это вы придумали?
— Как сказать… Идея носилась в воздухе. Я лишь сформулировал ее.
Лэндерс поглядел в окно. С того места, где он сидел, не было видно командного корпуса, зато он хорошо различал множество раскинувшихся вдали бараков.
— Я и сам не знаю, — удрученно ответил он. — Честное слово, не знаю.
— Но нам нужно знать. Иначе как напишешь?
— Можете дать мне время?
— Это не от нас зависит. Характеристики должны быть поданы завтра. Поэтому я и пришел.
Лэндерс долго молчал, глядя в потолок.
— Хорошо, — сказал он наконец, вздохнув, — пишите в том духе, что я склоняюсь к демобилизации. Хватит сидеть в одном дерьме с разными мейхью.
— Боюсь, что мы никогда не отделаемся от таких, как Мейхью, — усмехнулся Дрер. — Что вы хотите от людей? Увы, они далеки от совершенства, мягко говоря.
— Никогда? — рассмеялся было Лэндерс, но спохватился и замолк.
Дрер смотрел на него с некоторым недоумением.
— Но вы убеждены в этом? Убеждены, что хотите именно этого?
— Нет, не убежден. — Лэндерс старался сдержать вспыхнувшее раздражение. — Понимаете, лейтенант, тут тактическое соображение. Если я вдруг в последний момент передумаю, то на комиссии лучше сказать, что я решил остаться в армии, а не наоборот.
— Пожалуй, вы правы. Значит, я так и передам товарищам? Чтобы они написали в том духе, что вы хотите уйти из армии?
— Да.
Дрер сделал какую-то заметку на листке и собрал бумаги в портфель. Его аккуратность действовала Лэндерсу на нервы. Он встал. Дрер тоже поднялся и протянул руку.
— Тогда я пойду. — На лице у него появилось несвойственное ему застенчивое выражение. — Знаете, Марион, вы в роте стали настоящим героем.
— Да уж, герой! — пробурчал Лэндерс.
— И все-таки приятно это знать, — продолжал Дрер. — Со своей стороны я тоже рад, что мне довелось служить с вами.
Тяжелая дверь захлопнулась за лейтенантом, и Лэндерс пожалел, что не сказал ему других, более теплых слов, хотя вряд ли они нужны Дреру.
Лэндерс поражался, как быстро переменилось к нему отношение в тюрьме. Никто не изучил механизм распространения слухов. Каким-то чудом узнавал один и передавал другому, тот — третьему, и пошло. Здесь действовала такая же система тайной связи, как и в любом подразделении. Лэндерс не проронил никому ни слова, но к вечеру все знали: парень демобилизуется, увольняется честь по чести, с хорошими бумагами.
Лэндерсу было противно, тем более что он сам не знал, хочет ли уйти из армии. Его зауважали даже заматерелые штрафники. Остальные глядели на него как на знаменитость, как на олицетворение и образец типично американского успеха. Надзиратели тоже заметно подобрели. Ночной дежурный предложил вместе просмотреть Лэндерсову историю болезни — нет ли там чего, что может пригодиться ему на медкомиссии. Лэндерс наотрез отказался. В уголке сознания шевелилась мыслишка: а вдруг это очередная пакость, подстроенная хитроумными докторами.
Все произошло скорее, чем предполагал Дрер, — не через десять дней, а через неделю.
В понедельник пришел дежурный и, доброжелательно скалясь во весь рот, объявил, что завтра Лэндерсу на комиссию. Утром ему выдадут новую больничную пижаму и тапочки.
Процедура была так похожа на ту, что Лэндерс прошел в Килрейни, что у него возникло странное ощущение: было, все это уже было. Такая же строгая затемненная комната, такой же длинный стол, и за ним — пятеро мужчин штатского вида, но увешанные воинскими знаками и наградами, та же атмосфера судилища. Лэндерсу безумно захотелось бежать из армии.
Спектакль явно повторялся — повторялся с той единственной разницей, что сейчас, когда перед ним другой враг — добропорядочные любезные буржуа, мощный средний класс Америки, — он знает то, чего не знал раньше, полон горечи и никому не верит. Все их красивые слова, все распрекрасные торжественные обещания обратятся в пустой звук, как только он снова попадет на фронт, в реальный, а не выдуманный мир. Они, может быть, и не знали этого, но он, Лэндерс, знал, теперь знал, и ждал подходящей минуты, чтобы сказать, что желает остаться на военной службе.
Но подходящая минута не выпала. С одной стороны, им вроде бы только того и надо было, чтобы он изъявил такое желание. С другой — с каждым их словом это желание улетучивалось. Его спрашивали о том, что он умеет и намерен делать. Говорили, что хотят использовать его знания и опыт. То же самое спрашивали и говорили в Килрейни.
В конце концов сидевший посредине круглолицый полковник с квадратным подбородком и в очках — очевидно, главный среди трех полковников за столом — спросил с некоторым недоумением:
— Скажите, сержант, в каких частях вы хотели бы служить в армии дальше?
Весь подобравшись, едва сдерживая звенящий от злости голос, Лэндерс сказал то, что только и мог сказать.
— Я вообще не хочу служить в армии, сэр, — твердо ответил Лэндерс.
— Хорошо. Можете идти, — заключил очкастый.
Весть дошла до отделения едва ли не прежде него самого. Лэндерс был отчислен. Комиссия единогласно решила демобилизовать его. В глазах товарищей по заключению это была большая победа. Они гурьбой бросились поздравлять его, хлопали по спине, орали, так что в конце концов Лэндерс огрызнулся и пугнул их как следует.
После этого он вообще сделался притчей во языцех. Мало того, что он вырвался на волю, а им еще тянуть лямку, так он же и оскорбляет, хотя они к нему с чистым сердцем. С той минуты к нему вообще никто не подходил.
Но ему уже было все равно. Начались бесчисленные формальности, которые отняли целых пять дней — если считать с заседания медкомиссии и до того момента, как Лэндерс вышел за ворота военного городка свободным человеком. Колеса раскручиваются туго, но уж когда раскрутятся — только поспевай. Большую часть оставшегося времени Лэндерс проводил вне отделения, так что он не успел почувствовать отверженности. И вообще плевать он хотел, пусть думают, что хотят.
Он побывал в финансовой части — получил расчет, сдал на склад обмундирование и имущество, аннулировал в страховой конторе солдатскую страховку, чтобы как можно меньше связывало его с армией. Остальные дела были в канцеляриях самого госпиталя.
Согласно положению, его всюду сопровождал вооруженный конвоир. Лэндерс еще считался заключенным. Правда, конвойный понимал его особое положение, перебрасывался с ним шутками и вообще не следил за арестованным в оба глаза. Кто вот-вот будет на гражданке, не сбежит.
Последние пять дней вылились в фантастическую беготню. Утром на шестой день Лэндерс поставил последнюю роспись — в получении чистенького белого тисненого свидетельства об увольнении из рядов Вооруженных сил США с положительной характеристикой. Церемония происходила в главной канцелярии госпиталя.
Лэндерс опомнился только тогда, когда стоял уже за воротами госпиталя — в форме, с потертым синим полупустым вещмешком в руке. Свободный человек, иди куда душе угодно.
Он прошел три квартала до автобусной остановки и опустил вещмешок с пожитками на мерзлую землю, зажав лямку в кулаке. Скоро должен быть автобус на Люксор. День стоял сухой, холодный, слегка мело снежком. Солдатская шинель грела плохо. Он поежился.
Перед ним по шоссе шла колонна из вновь прибывшей пехотной дивизии. Кто в рабочей одежде, кто в полевой форме, тяжело шагали солдаты с усталыми озабоченными лицами. Колонна была большая, Лэндерс смотрел и смотрел, мысленно перебирая места, куда он волен податься, а эти ребята — нет. Скорее всего, он вернется домой, в Индиану, к своей ненаглядной семейке. Мысль о доме полоснула горячей болью. Хорошо еще, что можно не спешить.
Вообще-то надо было бы заглянуть в «Пибоди», повидаться с Джонни-Странью. Но Стрейндж сообщил, когда навещал его, что через пару-тройку дней выписывается из Килрейни. Получил назначение куда-то сюда, в Кэмп О'Брайер. Чтобы разыскать его, надо идти в командный корпус, к Уинчу, и разыгрывать сцену прощания. На это у него сейчас не хватит духу. Можно, конечно, пока остановиться в «Пибоди», хотя Стрейндж предупредил, что отказывается от номера, поскольку деньги все вышли.
Хвост колонны сворачивал с шоссе на изрытую выбоинами грунтовую дорогу. Из-за колонны появился гражданский автомобиль, но с гарнизонным номером. Прекрасно смотрится — женщина за рулем.
