Александр Косарев - Картонные звезды
— Да ты что! — воскликнул я, задетый таким совершенно нелепым намеком. — У нас даже и деления по национальностям, собственно говоря, и нет. То есть в паспортах пишут, кто у нас какой национальности, но, но существу, это дела не меняет. У нас все равны и одинаковы. Да и какой смысл делиться? В моей стране этих самых национальностей чуть ли не 150. Как выбрать кого-то плохого? Нет, у нас все равны.
— А пошли купаться, — вдруг остановилась она посереди дороги.
— Ночью? — удивился я.
— Ты что, никогда не купался по ночам?
— И куда же мы пойдем? Море далеко, а речка здесь слишком маленькая.
— Она не такая уж и маленькая. Есть место, где она даже немного разливается и на ее поворотах есть довольно глубокие места, не знаю точно, как они называются по-русски.
— Омутом называется такое место, — уточнил я.
— Там мне по горлышко, — провела она себя ладонью под подбородком.
— А крокодилов у вас, случайно, не водится? — поинтересовался на всякий случай.
— Нет, только ужи, — звонко засмеялась она, — но они опасны только для лягушек.
Не мог же я испугаться каких-то водяных змей! Поэтому я мужественно откашлялся и заявил, что всю жизнь мечтал с ними покупаться. Про себя-то я, разумеется, надеялся искупаться только с Лау Линь, но а всякие там ползучие твари… Впрочем, я их столько уже съел, что они должны только при одном моем появлении разбежаться, в смысле расползтись, кто куда.
Пока мы шли к реке, из-за холма выглянула луна, и вся местность вокруг приобрела поистине фантастический вид. Подобные пейзажи я неоднократно видел на лаковых миниатюрах, развешенных на лавке местного художника, но никогда не предполагал, что нечто подобное может увидеть на самом деле. А вот и река. Спускаемся по достаточно крутой тропинке, держась за руки, словно школьники. Небольшой настил с плотно переплетенной решеткой посередине на несколько минут разделил нас. Скинув одежду, кроме, разумеется, трусов, я осторожно спустил одну ногу в угольно-черную воду. Нагретая словно парное молоко, она была так неожиданно приятна, что я с громким шумом свалился в нее, презрев все надуманные мной опасности. Вынырнув только после того, как достиг дна, я увидел, что моя спутница тоже спускается в воду. В несколько мощных гребков я подплыл к ней поближе и, не зная, что, собственно, предпринять для установления более интимных взаимоотношений, играючи окатил ее водой. Какое-то время мы плескались, словно маленькие дети, а затем поплыли вдоль берега явно искусственного прудика, обсуждая какую-то ерунду. С правой руки вдруг показался какой-то свет, и, подняв голову, я увидел маленький костерок, возле которого сидело несколько ребят. Они явно что-то пекли, поскольку у двоих в руках были палки, которыми они помешивали угли. Лау Линь тоже заметила ночных дежурных и, едва один из них начал подниматься на ноги, стараясь рассмотреть, что происходит в воде, тут же повернула обратно. Наша столь приятная беседа оборвалась, и вскоре мне пришлось выбираться на скрипучие доски самодельной купальни.
— Что случилось? — поинтересовался я, подавая девушке руку. — Мальчишек, что ли, испугалась?
— Нет, — торопливо забежала она за разделительную изгородь. — Просто не хочу, чтобы всякие ненужные разговоры распространялись…
— Что же тут такого? — удивился я. — Мы ведь и днем вместе гуляем.
— То днем, — немедленно нашлась она, — а то ночью. Здесь так не принято.
* * *Утром на связь с полком мы опять не выходим. Во-первых, потому что сообщать особо нечего, а во-вторых, потому как возможности наши столь незначительны, что как-то показать нашу деятельность в выгодном свете просто-напросто невозможно. Тупо принимаем два местных направления, удивляясь про себя обильным вылетам разведывательной и тактической авиации, и уже с нетерпением ждем возвращения наших офицеров, понимая, что столь скоро их ждать бесполезно. Проходит еще один душный и скучный день. Совершенно обалдевший от безделья Камо дважды порывается в урочное время сесть за передатчик, но мы его отгоняем. Поговорив с Федором, решаем, что проведем только один сеанс — вечерний. Так и материал хоть какой-то наберется, да и будет меньше шансов на то, что на город вновь устроят сокрушительный налет. От вынужденного безделья все свободные бесцельно толкутся у ворот, озирая доступное взгляду пространство. Сразу видно, что городок потихоньку оживает. Создается даже впечатление, будто все его многочисленное население разом высыпало на улицу. Все чего-то делают, будто объявлен городской субботник (вот оно, зримое преимущество социализма). И малыши, и взрослые что-то тащат, копают, красят и ремонтируют. Чисто строительных возможностей у городских властей явно маловато, и вся народная деятельность сводится в основном к засыпке воронок и уборке мусора. И уже к обеду город вычищен до блеска, даже тротуары подметены. Понемногу оживают и городские службы. Открывается даже рынок, на который мы со Щербаковым и отправляемся в самый полуденный час. Харчевня все еще закрыта, и поэтому надо подумать о хлебе насущном. Весь путь туда и обратно озираюсь по сторонам, в надежде увидеть Лау Линь, но все напрасно, ее нигде не видно.
— Не грусти, — подбадривает меня Анатолий, — вечером прибежит твоя вьетнамочка. Ну, как вы вчера погуляли-то? — пытается он меня разговорить. — Целовались уже небось?
Мне неловко отвечать на его расспросы, и я отделываюсь неопределенными междометиями. В мои привычки не входит хвалиться победами на женском фронте, тем более что никаких побед и нет. Не вижу в этом ни достоинства, ни доблести. Лишь хвастовство и невоздержанность. Наконец-то наступает долгожданный вечер. Офицеров все еще нет, и нам поневоле приходится вновь выходить на связь самостоятельно. Разом повеселевший Камо быстренько отбарабанивает выжимку из дневных перехватов и переключается на прием. На сей раз указания из центра точны и немногословны. От нас требуется все внимание уделить авиабазе Камрань. И, к счастью, нет ни малейшего упоминания о том, что Воронин должен немедленно выйти на связь при появлении. Мы, в свою очередь, делаем вид, что у нас все хорошо.
Близится ночь. Плавно сгущается духота, да так, что начинает болеть голова. Остальные мои товарищи устроились с пивом в саду, а я целый час нетерпеливо маюсь у ворот, надеясь на то, что появится моя подружка. А вот и она, правда, на сей раз не одна. С ней еще двое. Пара ее друзей, с которыми я уже знаком. Узнаю, что на сей раз планируется маленькая вечеринка у Лань Бао Ши, у которого есть совершенно невообразимая роскошь — транзисторный приемник и все идут его слушать. Пока мы идем, троица моих спутников всячески обучает меня изъясняться на вьетнамском. Метод выбран все тот же, какой применил некогда Робинзон в отношении Пятницы. Кто-то указывает на предмет, после чего следует озвучивание. Пытаюсь повторить, но получается это у меня так смешно, что мы заливисто хохочем. Но мне, несмотря на столь веселый урок, все-таки хоть что-то удается запомнить. Обучение мое продолжается и когда мы добираемся до места. В крошечной каморке Лань Бао я узнаю, как произносятся слова «стол», «стул», «чай» и «кружка». Включается музыка, появляются сухарики и моченый подсоленный горох. Садимся играть в домино. Домино необычное — китайское. Во-первых, оно не пластиковое, а деревянное. И, кроме того, оно украшено не тривиальными точками, а удивительно художественно выжженными барельефами всевозможных птиц, рыб и зверей. Играем с азартом, каждый за себя. На кону леденцы в цветастых фантиках, которые целыми горстями переходят из рук в руки. Но вскоре все они оказываются в руках хозяина дома. Откуда-то набегает целая толпа голопузой детворы, и приходится отдать большую часть конфет. Пользуясь моментом, прошу самого старшего из детей принести из лавки десять бутылок пива. При этом в качестве наглядного образца вручаю ему пустую бутылку с еще не смытой этикеткой и остатки денег. В ожидании напитков я, поиграв второй подобной бутылкой, пытаюсь научить своих знакомых игре в «бутылочку». Но все они, вскоре разобравшись в смысле игры, были крайне озадачены.
— Понятно, что парень и девушка могут обменяться поцелуем, — глубокомысленно изрекает Лань Бао, — но как же быть, если придется целоваться мужчине с мужчиной?
«И здесь неудача, — думаю я, быстренько пряча бутылку под стол, — придется с поцелуями заходить с другой стороны».
За разговорами возникла идея читать собственные стихи. Первому читать выпало мне, и вся компания с интересом обратилась в мою сторону. Что было делать? Ударить в грязь лицом для советского солдата было делом недопустимым, и я бодро завел мгновенно вспомнившееся начало Русланы и Людмилы (да простит меня Пушкин). Бодро отбарабанив про кота на златой цепи и выходящих из морской пучины богатырей, гордо выпятил грудь и некоторое время принимал незаслуженные поздравления. Но и остальные участники импровизированного концерта в грязь лицом тоже не ударили. Особенно запомнились строки, произнесенные Лау Линь, которые она перевела специально для меня. Точные слова я теперь не вспомню, но общий смысл передать постараюсь, поскольку уж очень трагично они прозвучали, по сравнению с «моими» бодряческими сочинениями.
