Богдан Сушинский - Путь воина
– Башня стоит того, чтобы загадывать подобные желания.
– Однако он все еще в пути, и кто знает…
– Но ведь вы верите, что путь его к замку уже недолог.
– Стараюсь верить.
– Именно верой я истолковывал вашу нетерпеливость, – мягко, по-отцовски пожурил ее фортификационных дел мастер. – Возможно, так оно и произошло бы: ваш граф появился бы здесь как раз в тот день, когда башня была бы завершена. Но вы слишком торопили меня и моих рабочих. Настолько торопили, что сумели опередить естественный ход событий. Разве такое невозможно?
– Что же мне теперь делать? – с мрачной иронией спросила Лили. – Приказать, чтобы ее взорвали и начали строить заново?
– Взрывать ее пришлось бы вместе со мной. Но только запомните мои слова: когда строят башни, то возводят их не из камней – камень всего лишь материал, – а из человеческого терпения, которое неминуемо передается затем самой башне, крепости. Адское терпение, пронизывающее каждый камень, – вот что превращает наши замки и крепости в цитадели вечности, в большинстве своем не поддающиеся разрушению.
– Это все о камне, мастер. Люди же разрушаются от своего собственного многотерпения. Вот почему они столь недолговечны.
– Вы так считаете? – настала пора растерянности мастера.
– Так «считает» сама жизнь. И вы прекрасно понимаете это.
Гутаг мрачно помолчал, прокашлялся…
– Я слишком долго общался с камнем. Прислушивался только к его голосу, – извиняющимся тоном признался обер-мастер. – Теперь хорошо знаю, как воспринимает этот мир камень, но совершенно забыл, как воспринимают его люди.
Уснула Лили только под утро. Но уже через час была поднята с постели своей горничной. Она доложила, что прибыл мальчишка, сын работника из заезжего двора, расположенного по ту сторону леса, с которым Отто Кобург договорился на случай появления французского обоза.
– И где же он, где обоз?! – не выдержала пытки медлительностью баронесса. – Я не каменная и не нужно испытывать меня библейской таинственностью!
– Поздно вечером обоз прибыл в деревню и заночевал у заезжего двора.
– Это действительно тот обоз, которого я жду?
– Мальчишка уверяет, что тот. Отец спросил у солдата, есть ли среди офицеров граф д’Артаньян. Мушкетер ответил: «Есть». И даже показал его.
– Братьев Кобургов сюда! – оживилась баронесса. – Немедленно седлать коней! Что делает мастер Гутаг?
– Спит. Ему тоже седлать?
– Не стоит. Просто передай, что я не зря торопила его. Мое женское предчувствие Господь приравнял к предвидению.
– Так и передам, – радостно заверила ее молодая горничная, знавшая, как баронесса истосковалась по этому своему бесчувственному графу-мушкетеру.
Лили, одетая в пурпурный плащ, тот самый, в котором встречала мушкетеров во время их прошлого визита в Вайнцгардт, уже выезжала из ворот замка, когда из домика для прислуги выбежал мастер фортификационных дел. Сонный, с непричесанными седыми волосами, в накинутой на плечи куртке, он торопился к подъемному мосту с такой поспешностью, словно хотел попросить прощения, что проспал появление в этих краях мушкетеров с их обозом. Но примечательно, что в руках мастера уже виднелись бутылка вина и бокал.
– Я неправ, баронесса! – на ходу прокричал он, не осмеливаясь надолго задерживать Лили. – Просто я всю жизнь имел дело с камнями и почти совершенно не знал женщин! Теперь я понимаю, почему вы торопили судьбу!
– Рада, что хоть чему-то сумела научить вас, мой умудренный жизнью и науками фортификационных дел мастер! – с милой снисходительностью успокоила его баронесса, чуть задержавшись у обводного рва.
– Но вы не знаете главного. По-настоящему башня рождается не тогда, когда ее закончит мастер, а когда родится первая легенда о нем. Так вот, – потряс он бутылкой и бокалом, – первая легенда «Башни баронессы фон Вайнцгардт», «Башни Лили» уже родилась. Как оказалось, в ночь, когда был заложен последний камень, баронесса, как и было ею загадано, дождалась своего возлюбленного! Ну и так далее. Все будет очень трогательно. Вы слышали когда-нибудь легенду, прекраснее этой, баронесса?!
– Прекраснее просто не бывает! – озорно воскликнула Лили, бросая коня на еще скрежещущий подъемными цепями мост.
– Тогда я пью за баронессу Лили, ее возлюбленного и легенду их башни!
41
Оказавшись по ту сторону обводного рва, баронесса осадила коня и оглянулась. Замок показался ей чужим, мрачным и неприступным. У нее было такое ощущение, что, покинув его сейчас, она уже никогда не сможет вернуться в его стены, ибо ворота этого каменного чудовища навсегда останутся закрытыми для нее.
Решив, что фон Вайнцгард заметила что-то подозрительное на опушке соснового леска, кирасиры-телохранители обошли ее и, выхватив сабли и пистоли, предстали между сосняком и баронессой. Однако Лили никакого значения их маневрам не придала. Загнав коня на небольшую подковообразную возвышенность и развернув его, она отыскала взглядом черный полукруг «башни Лили», который оттуда, из ложбины, отыскать не могла.
Творение мастера Гутага мрачно высилось на краю плато, самоубийственно засматриваясь в глубину каньона, порождавшую стремнину бурлящей реки. «По-настоящему башня рождается не тогда, когда ее закончит мастер, а когда родится первая легенда о ней», – вспомнились слова старого творца цитаделей.
Если окажется, что с обозом, о котором сообщил ей парнишка из ближайшего села, в самом деле прибывает граф – можно считать, что легенда уже зародилась, а значит, мастер Гутаг был прав. К тому же пророческим стало и ее предсказание относительно того, что лейтенант королевских мушкетеров появится именно тогда, когда завершится строительство башни. Видно, в очередной раз сработало женское предчувствие, приравненное Всевышним к провидению.
Преодолев небольшой лесок, подковообразно охватывающий подножие плато, всадники свернули с дороги и направили коней к Сторожевому холму, на вершине которого все еще бредили веками и вечностью руины дозорной башни. В былые времена на обведенной земляным валом башне постоянно находился дозорный, звуком боевых труб уведомлявший обитателей Вайнцгардта о приближении важных гостей и не менее важных врагов. Вспомнив об этом, баронесса решила, что традицию следует возродить, поскольку ни врагов, ни гостей у замка не уменьшилось.
– Кого ждем? – поинтересовался младший из братьев, Отто, придерживая коня на рассеченном ливнями пригорке неподалеку от холма.
– Графа.
– Какого еще графа?
– Французского.
– Какого «французского»? – невозмутимо допытывался Отто, давно привыкший к односложности ответов старшего брата.
– Королевского мушкетера, – почти по складам произнес Карл, выражая тем самым яростное неудовольствие тем, что брат задает вопросы именно тогда, когда задавать их совершенно бессмысленно.
– Неужели д’Артаньяна? – удивленно повел подбородком Отто, хотя удивлялся он крайне редко.
Он давно привык к тому, что жизнь, со всеми ее тревогами, усладами и нелепостями, проходит как бы мимо него, разбиваясь о сознание старшего брата, как морской прибой – о гранитную скалу. Самого Отто вполне устраивало бытие фантома: ему велели – он исполнял; на него нападали – рубился умело и почти виртуозно, одинаково хорошо владея копьем, мечом и кавалеристской саблей. Если же, захватив за талию одну из дев, Карл движением подбородка указывал на ее подругу: «Бери эту», мгновенно подхватывал и усаживал в свое седло или, когда действие происходило в трактире, – себе на колени.
– В прошлый раз баронесса дождалась этого француза на плато у замка, – безо всякого осуждения напомнил он Карлу.
– В прошлый раз – да. Вот только дожидаться его баронессе становится все труднее.
– Этого француза?! – легкомысленно не поверил ему Отто, скабрезно ухмыльнувшись в жидковатые рыжие усы. Он никогда не позволял себе осуждать решение баронессы, однако никто не мог запретить ему отвести душу на мушкетере. – Здесь, в благословенной Германии, где столько достойных рыцарей?! – что-то не складывалось в сознании кирасира. – Такого не может быть!
– Воля баронессы, как и воля Всевышнего, сомнениям не подлежит, – холодно возмутился старший из Кобургов. – Рыцарю это следовало бы знать.
– Даже когда воля баронессы противоречит воле Всевышнего.
Карл внимательно присмотрелся к ничего не выражавшему выражению лица брата: «Наконец-то взрослеет! Ему бы еще немножко поумнеть!».
42
Лес расступился неожиданно, и по ту сторону равнины, на возвышенности, возникли очертания могучего, хорошо укрепленного замка. Сверкая на солнце серебристой кровлей своих башен, шпилей и дворцовых строений, он восставал на высоком горном плато, как ниспосланная вернувшимися на землю атлантами корона, увековечивающая древний род Вайнцгардтов, германскую империю, мощь непоколебимого в своей воинственности и воинственного в своей непоколебимости тевтонского духа.
