Адий Шарипов - Фронтовые повести
Штаб генерала Рихтера принял экстренные меры, чтобы устранить ужасающие повреждения, причиненные той памятной бомбежкой. Генерал понимал, что разгром авиабазы, конечно же, значительно облегчил русским задачу их непредвиденного контрнаступления под Москвой. Понимали это и выше, генерал не жаловался на служебные взыскания из штаба Кессельринга, хотя и сознавал, что сам он ничем не мог помешать русской авиации в ее неожиданном опустошительном налете.
В эти дни генерал Рихтер жестоко поссорился с шефом гестапо Зихертом. Это их дело, негодовал генерал, обеспечить безопасность базы! Он пригрозил Зихерту, что будет жаловаться в Берлин. Каждый должен вносить в дело победы свой вклад! Генерал нарочно подчеркнул слово «свой».
Поражение под Москвой породило в немецкой армии множество тревожных слухов. И Валя Фролова, по-прежнему обслуживавшая генерала с его ближайшим окружением, и Нина Карпова, с безучастным лицом сновавшая в шумной офицерской столовой, улавливали обрывки разговоров о том, что Гитлер обвинил в неудаче неспособных командующих на Восточном фронте. Крах быстротечной кампании в России, на которую надеялись все — от солдата до фельдмаршала, — вызвал в Берлине настоящую истерику. Все настойчивей поговаривали о том, что уже смещен командующий сухопутными силами рейха — Браухич, а также фон Бок, командующий группой армий «Центр». Тревожное положение складывалось в военно-воздушных силах. Берлин в этом отношении не скупился на слухи. Офицеры-летчики шептались о таинственном самоубийстве генерал-полковника Удета, правой руки самого Геринга. Поговаривали и о гибели знаменитого полковника Мольдерса, гордости «люфтваффе».
Поэтому понятна нервозность, которую проявил в разговоре с шефом гестапо обычно невозмутимый генерал Рихтер. Разгром на базе, а более того тревожные слухи о судьбе высших чинов «люфтваффе», среди которых были знакомые, друзья, покровители генерала, вывели бы из равновесия и более сдержанного человека.
Рихтер понимал, что в создавшейся ситуации нельзя оставаться в положении безгласного. После ссоры с Зихертом он обратился в Берлин и, что удивительно, Берлин поддержал его. Привыкнув тонко улавливать оттенки столичных настроений, Рихтер догадался, что его жалоба попала в точку, — у спесивого гестаповца Зихерта где-то вверху, несомненно, находились недруги. «Вот и пусть расхлебывает!»— злорадно подумал генерал, не в состоянии забыть того оскорбительного хладнокровия, с каким разговаривал с ним Зихерт. Следовало признать, и самолюбивый генерал признавал это в глубине души, что гестаповец лучше владел собой. Его ледяной тон и заставил генерала сорваться. Поэтому-то Рихтер, получив неожиданную поддержку в Берлине, испытал хоть и небольшое, но все же мстительное удовлетворение. Этих господ из гестапо время от времени следует щелкать по носу! А иначе они совсем на голову сядут…
Обезопасив себя таким образом от «грома сверху», генерал Рихтер рьяно принялся за восстановление своего хозяйства.
Разбитая авиабаза оборудовалась заново. Рихтер сам занялся маскировкой аэродрома. Крыши ангаров размалевали под лесопосадки. Отремонтированные взлетно-посадочные полосы покрасили в цвет поля, поперек их изобразили мнимые проселочные дороги. Затем на самом аэродроме были сооружены крыши изб, амбаров и сараев. Самолеты теперь рассредоточивались на большой площади и маскировались сетями и деревьями. Кроме того, верхние плоскости машин красились оливково-зеленым аэролаком: самолет сливался с зеленью полей, лесов и маскировки. Сотни военнопленных, пригнанных из лагеря на Взгорье, спешно рыли котлованы под новые бомбоубежища и другие сооружения.
В довершение всего генерал позвонил Зихерту и потребовал от гестапо усилить внешнюю охрану базы.
В разговоре с ним Зихерт снова показал образец выдержки и самообладания. Он ничем не выразил своего недовольства по поводу неприятных замечаний из Берлина. После этого разговора у генерала остался неприятный осадок. От такого человека, как Зихерт, можно было ожидать ответного удара. Торопиться сводить счеты Зихерт не станет, но уж, уловив удобный момент, возможности не упустит. «А, к черту!»— отогнал он неприятные мысли.
Зихерт слов на ветер не бросал. После разговора с генералом гестапо приняло строгие меры. Появление посторонних в окрестностях базы было запрещено под страхом смерти. Валя сама слышала однажды, как Рихтер назидательно заявил своим офицерам: «Осторожность — мать фарфоровой посуды». Он отдавал должное стараниям своего затаенного недруга, каким считал шефа гестапо. Подчиненные генерала могли убедиться в полной беспристрастности своего командующего.
Восстановительные работы удалось закончить в предельно сжатые сроки. Генерал остался доволен. И никому было невдомек, что все ухищрения по оборудованию заново отстроенной авиабазы скрупулезно заносятся на самодельный план, терпеливо вычерченный Владимиром Ольховым по указанию генеральского повара Вали Фроловой.
Ссора с генералом Рихтером мало расстроила шефа гестапо. Хладнокровно отнесся он и к выговору из Берлина. Зихерт догадывался, какую роль сыграл в этом генерал и надеялся с течением времени «уравнять счет». Беспокоило Зихерта другое. Несмотря на принятые меры, захватить группу с радистом не удалось. Выброска прошла для диверсантов благополучно. Более того, Зихерт имел неопровержимые доказательства, что радист проник в самый город и обосновался где-то здесь: с некоторых пор в Велиславле стала работать рация. Зихерта обнадеживало, что радист работал на каком-то одном, постоянном месте и выходил в эфир в один и тот же час. Рано или поздно такое постоянство должно было выявить его местонахождение. А уж тогда!.. И Зихерт, как ни владел собой, плотоядно потирал руки. Тогда он покажет этим господам, как нужно работать для победы! Ведь подумать только, до чего докатились немецкие офицеры! Этот Рихтер, заносчивый и невыдержанный, как барышня из пансиона, держит возле себя русского повара, девчонку. Когда Зихерт попытался намекнуть ему на недопустимость подобного факта, генерал чуть ли не закатил истерику. Или взять коменданта: тоже спутался с какой-то девчонкой. Хольбер вообще ведет себя позорно. Влюбился, что ли?.. Нет, господа, гестапо не даром ест свой хлеб. И вы скоро об этом узнаете…
Рация, не дававшая покоя шефу гестапо, работала систематически. Регулярно, в назначенный час Петр спускался в подвал и надевал наушники. На Большую землю летела пулеметная очередь морзянки: цифры, цифры. Расшифрованная и отпечатанная разведсводка сообщала советскому командованию о последних передвижениях вражеских войск.
Однажды утром обитателей домика, где жили разведчики, разбудил грохот: по улицам города двигались танки. Как выяснилось, в Велиславль для отдыха и переформирования отводилась с фронта танковая дивизия, потрепанная в последних боях.
— Сейчас солдаты кинутся занимать дома, — проговорил Алексей, стоявший босиком у окна.
— Оборони господь! — перекрестилась хозяйка. Радист Петр молча взглянул на своего товарища. Оба они подумали об одном и том же: о запрятанной в подвале рации.
Через час в домик вломилось несколько солдат с офицером. Став на пороге, офицер быстро окинул взглядом помещение и что-то коротко сказал солдатам. Те бросились в горницу и, не обращая внимания на хозяев, стали вытаскивать в кухню комод, швейную машинку. Понятно было и без слов, что танкисты облюбовали для себя горницу.
Офицер ушел, солдаты остались устраиваться. Один из них, высокий, рыжий, на ломаном русском языке пояснил хозяевам домика, что они могут располагаться на кухне — не помешают.
— И на том спасибо! — ядовито поклонилась хозяйка и незаметно сплюнула. — Нет уж, пойду жить к сестре. У меня сестра здесь, — пояснила она Петру и Алексею. — Пересижу у нее. А этих, глядишь, черти скоро унесут.
— Не думаем, чтобы они надолго, — успокоил ее Алексей.
Солдаты долго мылись, чистились, гладили новое обмундирование. Спать они улеглись вповалку на полу. Рыжий танкист, с трудом говоривший по-русски, сказал Алексею, что им обещан недельный отдых.
Поздно вечером, когда все обитатели домика уснули, Петр спустился в подвал. Алексей остался караулить на кухне. Скоро Петр вылез из убежища и весело подмигнул товарищу:
— Оказывается, это только на пользу! — и кивнул на спящих в горнице солдат.
Утром танкисты поднялись чуть свет. Рыжий солдат взял ведро и спросил, где берут воду. Алексей проводил его к колонке во дворе.
Умывшись, солдаты отправились завтракать в столовую на вокзале. Рыжий на пальцах объяснил, что вернутся они часа через два.
— Гут, — кивнул Алексей. — Мы будем дома.
Но как только постояльцы ушли, он отправился к Рае Беловой — следовало рассказать о сложившейся ситуации Нонне.
