Григорий Коновалов - Истоки. Книга первая
Убранство кабинета было скромное, даже суровое: стол, стулья, у изголовья жесткой, под солдатским одеялом кровати стояла этажерка с книгами, среди которых были любимые Гитлером приключенческие романы плодовитого писателя Майя. На полу зеленел ковер с очень высоким и упругим ворсом, мягко, будто отросшая отава, шуршавшим под ногой. Этот пружинивший зеленый ворс, сделанный специально по желанию Гитлера, напоминал ему мирную изумрудную лужайку на родине, в Австрии, у Браунау. Гитлер уединился в кабинете, чтобы обдумать речь, с которой намеревался обратиться к генералам.
За девять лет правления перед ним не раз вставала задача: сейчас или позже начать «дранг нах остен». Накануне вторжения в Чехословакию, отвечая на тревожные запросы членов рейхстага, не приведет ли аннексия к столкновению с Россией, Гитлер говорил: «Я пойду далеко и решительно, но не утрачу чувства меры».
Это было три года назад. Теперь совсем иное положение занимает Германия, сокрушившая почти всю Европу. И все-таки что-то беспокоило Гитлера, мешало собрать волю в железный кулак.
План одновременных массированных ударов по трем стратегическим направлениям – на Киев, Москву и Ленинград – еще год назад был разработан в генеральном штабе. Недавно Гитлер снова пересмотрел и одобрил его. Отборные танковые, моторизованные и стрелковые дивизии подтянулись к исходным рубежам атаки, уже несколько суток летчики дежурили у самолетов, танкисты – у танков. Геббельс приготовился засыпать Россию листовками почти на всех языках народов Советского Союза. Назначенные в восточные пространства гебитскомиссары твердо знали, как поступить с заводами, шахтами, рудниками и народами завоеванных земель. Послу в Москве Шуленбергу дано шифрованное указание вручить наркоминделу ноту об объявлении войны в час ее начала. В последние дни вместе с инспекционной группой генералов Гитлер побывал в войсках. Солдаты встречали его восторженно-бешеным ликованием. Было видно, что победы в Европе окрылили как офицеров, так и рядовых, заразили их верой в мистическую мудрость фюрера. Гитлер очень хорошо чувствовал этот высокий воинственный дух своих солдат и охотно представлял его таким же и у своих союзников: финнов, румын, венгров, итальянцев. Начальник генерального штаба Финляндии Гейнрихе еще в декабре минувшего года заверил в преданности финской армии.
В дивизии СС «Мертвая голова» молодой солдат по его желанию показал ему содержимое своего ранца. Кроме обычных предметов солдатского обихода, тут была еще памятка. В ней говорилось, что солдат получит в России землю и бесплатных работников. Видно было, что солдат крепко сроднился с этой мыслью, он даже вытащил из ранца карту России, чтобы показать облюбованное им место для поселения, но Гитлер, похлопав его по плечу, двинулся дальше вдоль строя автоматчиков.
Все необходимое для молниеносной победы было сделано. Гитлер еще 30 мая на совещании начальников отделов обороны страны наметил день и час ураганного натиска на огромном пространстве от Черного моря до Ледовитого океана с участием миллионов здоровых, «сознающих свое расовое превосходство» солдат, с применением тысяч самолетов, танков, пушек и огнеметов. И все же что-то беспокоило Гитлера. Он потерял сон. Зудели руки и икры ног.
Гитлер, заложив руки за спину, остановился перед большой, во всю стену, картой Советского Союза. Долго ползал его взгляд от Украины до Чукотки, от Мурманска до Баку. Нужно раздавить русскую армию, выйти на линию Архангельск – Астрахань, загнать Советы в Сибирь. Там их добьют японцы. Японский посол в Берлине генерал Осима так и сказал ему об этом.
– Какая жестокая несправедливость! – сказал Гитлер, сокрушенно качая головой. – Полмиром владеют ленивые анархические племена, а великая нация… – Не докончив фразы, он щелкнул пальцами, это получилось у него так громко, будто он расколол орех. – Я исправлю ошибки истории. Славянская империя будет сокрушена. Кроме меня, никто не сделает это.
Вместе с тем смутное подозрение тревожило его: если он не даст сигнала к штурму, то это сделают другие, например Геринг, а его, Гитлера, могут устранить, как устранили семь лет назад начальника штурмовых отрядов Рема… Залитый кровью цементный пол в подвале. Среди трупов расстрелянных стоит на коленях в изорванной, забрызганной кровью рубахе начальник штурмовых отрядов Рем. Судороги исказили полное лицо со шрамом, он рычит ожесточенно, что не виновен в заговоре. Офицер, заходя сбоку, стреляет несколько раз в его широкую, жирную грудь. Прежде чем упасть лбом в кровь, Рем выкрикивает, уже не в силах вскинуть руку вперед и вверх: «Хайль Гитлер!»
Воспоминание о гибели штурмовиков, при помощи которых Гитлер пришел к власти, обещая им покончить с крупными капиталистами, торговцами, евреями и коммунистами, пробудило в его душе страх за свою жизнь, породило подозрительность к своим заместителям, глухую ненависть к королям монополий. А разве шредеры, эссены, круппы, стиннесы остановятся перед его убийством, если придется спасать себя? Он вспомнил, как часами держали его в приемной президента Гинденбурга, как свысока смотрели на него все эти знатные, породистые фон папены, нейраты. И даже после совещания под Кельном, на вилле Шредера, когда короли капитала решили передать ему власть, много усилий потратил он, заменив старых министров своими. Сановники и сейчас не посчитаются с тем, что он живет для славы Германии, не приобрел ни акций, ни имений, как это сделали его министры, не курит, не пьет и не ест мясного. Ему хотелось напугать их, чтобы они бежали из Германии, как бежал Фриц Тиссен, и тогда бы он создал новую породу аристократов, всецело обязанных только ему одному.
«Не родись я вовремя, Германия давно бы была захвачена коммунистами. Я истребил коммунизм, я спас мир», – думал Гитлер, следуя за изменчивым течением своих мыслей. Так же как минуту назад он испугался за свою жизнь и пал духом, теперь он чувствовал себя веселым, сильным и независимым. Подпрыгнув, он сел на стол и, бойко болтая ногами в шевровых сапогах, подумал, растроганный:
«Мой бедный отец! Моя бедная мать! Вы бы сошли с ума от радости, если бы предчувствие шепнуло вам в свое время, что само провидение изберет вашего Адольфа орудием божественной воли».
Опираясь о стол пухлыми хрустнувшими пальцами, Гитлер спрыгнул на ковер и подошел к маленькому зеркалу.
– Мой бедный отец, моя бедная мать! – повторил он вслух со вздохом, моргая от навернувшихся слез. – Если бы вы знали!..
Теперь он не мог расстаться с любимой мыслью, окрылявшей и вдохновлявшей его даже в минуты самой беспросветной душевной подавленности: все-таки никто другой – не генерал, не дипломат, не потомственный политик, – а он, сын таможенного тирольского чиновника, простой ефрейтор Шикльгрубер, чуть не умерший от английских газов на Марне, стал вождем могущественной нации.
Чем ближе подступали сроки «дранг нах остен», тем охотнее верил Гитлер донесениям разведки и словам Геббельса о слабости Советского Союза, этого «колосса на глиняных ногах». Он до судороги в скулах смеялся, слушая ядовитые анекдоты Розенберга, «лучшего знатока России», о том, как большевики тщетно пытаются сдружить между собой «всех этих духовно дряблых народцев тюркско-монголо-славянской расовой аномалии». Соль этих анекдотов состояла в том, что коммунисты отучали людей ходить на ногах и приучали ходить на голове. Гитлер, как это бывает с диктаторами, запугавшими даже своих ближайших сподвижников, не подозревал, что давно уже сподвижники смотрят на жизнь его глазами, говорят с его же слов, изыскивают такие факты, которые не противоречат его собственным взглядам. Разведчики видели и замечали только то, что хотел видеть и замечать сам фюрер. Успехи германских войск в Европе сделали его добродушно-самодовольным, и он, слушая донесения, хохотал, всхрапывая, шлепая себя ладонями по мягким, вздрагивающим ляжкам. Теперь же, в этот решительный час, ему хотелось разжечь в себе привычную ожесточенность, то злое, не контролируемое разумом вдохновение, в состоянии которого он нередко принимал важнейшие решения.
Никто, кроме адмирала Гагена, не обладал такой способностью раздражать Гитлера, доводя его до состояния бешенства не только умением говорить неприятное, но и своим внешним обликом. Потомственный аристократ, предки которого занесены в готский альманах наряду со знатными фамилиями, адмирал Гаген пережил Вильгельма, Веймарскую республику и надеялся, как сам он признавался шутя, пережить Гитлера. Держась в тени, он сорок лет кряду действовал в недрах германской разведки, хорошо был осведомлен о тайной жизни всех политических партий, знал, что думают и говорят в хижинах и дворцах, в военных кругах и даже в среде королей стали, угля, пушек, владык «с профилями римских императоров».
Гитлер вызвал Гагена. В кабинет вошел ветхий старик с гладко выбритым морщинистым лицом, с лысой длинной головой, сдавленной у висков.
