Георгий Марков - Отец и сын
Скобеев выслушал новость с большим вниманием.
— Хорошо, правильно, Алексей-душа, поступил, что не полез на него, сдержался. Для коммуниста личная месть и расправа унизительны. Тем более что кара рабочего класса скоро настигнет и Ведерникова, и его дружков. Без вас приходил Лавруша. Отысканы еще двое из убийц: Отс — Отсбург и Кибальников. Их Ведерников приютил у себя в аппарате «Сибпушнины» на руководящих постах. Вопрос о пребывании Ведерникова в партии тоже будет решен в ближайшие дни. А вот о Матрене надо подумать. И ты, Алеша, не сердись на нее. Она же ничего не знает! И вполне может быть, что любит его, этого белогвардейского гада. Нужно помочь ей понять все и перебороть свое несчастье! Давай-ка, Алексей-душа, зазывай ее к нам. Поговорим с ней по-дружески, расспросим, обо всем расскажем.
Не откладывая дело в долгий ящик, Алешка сбегал в общежитие, оставил Мотьке записку: «Матренушка-Марьюшка! Зайди завтра вечерком, проведай братца по сиротской жизни. Есть что сообщить. А еще угощу тебя кедровыми орешками с Васюгана и всякой рыбой. Адрес знаешь, но на случай, если забыла, повторяю: Приречная, 6, Алеха-братуха».
Ожидая Мотьку, все очень волновались, не исключая и Скобеева. Он ходил из угла в угол, закинув руки за спину, и все о чем-то думал, думал. Вдруг остановился, сказал:
— А все-таки, Алексей-душа, лучше, если разговаривать с ней будешь один на один. Ты и она как брат с сестрой, у вас друг с другом свои отношения, свои счеты, свои суды-пересуды. Вы можете и пошуметь и покричать — и все по-свойски. А мы с Надей для нее чужие, незнакомые. Оттого, что в ее тайну будут посвящены посторонние люди, ей может стать во сто крат тяжелее. Короче: ты оставайся, веди с ней беседу, угощай, а мы с Надюшкой в кино отправимся.
Алешка и сам чувствовал, что разговаривать с Мотькой один на один проще и легче, но были у него и некоторые опасения.
— А вдруг, дядя Тихон, она не поверит, заартачится?
— Ну, что ж, это вполне возможно. Вот тогда-то и я пригожусь, и Лавруша, и Надя. Наконец столкнем ее лицом к лицу с фактами. Они же теперь в наших руках.
Скобеев и Надюшка торопливо собрались и ушли. А через полчаса послышался стук в дверь. Алешка поспешил в сени.
Мотька вошла оживленная, розовощекая с мороза. На ней были ботинки со шнурками, юбка-клеш и коричневое полупальто с меховой оторочкой. На голове — мужская шапка-ушанка. Именно в этой одежде Алешка и увидел ее впервые в клубе молодежи как-то ранней весной.
— Ты что же, братишка, приехал и глаз не кажешь? — крепко сжимая Алешкину руку, сказала Мотька.
— Как это глаз не кажешь? Я был у тебя три раза. Первый раз — не застал: ты на лесозаготовки махнула. Второй раз — не зашел потому, что ты с ухажером миловалась, а третий раз — записку оставил. Ну, садись за стол, чай давно готов, тебя жду.
Мотька присела к столу и с удовольствием принялась за еду. Уплетая за обе щеки, она пожаловалась на свою студенческую жизнь.
— Как правило, у всех девчонок последние дни перед стипендией голодные. Даже стрельнуть не у кого.
— А я тебя выручу, сестренка. Сколько тебе? Десятки хватит? — И, не дожидаясь ее согласия, он вытащил из кармана новый бумажник, лихо открыл его, кинул на стол десять рублей.
— Верну, Алешенька-братец, не раньше двадцатого. Вот девчонки обрадуются! А то ведь сегодня и хлеба даже не покупали.
— Возвращать не надо, Мотя. За лето я неплохо подзаработал. А скоро ремонт базы. Опять деньги пойдут. Ну, теперь слушай внимательно. Наказ твой поклониться могилкам на Белом яру не исполнил…
Мотька удивилась:
— Почему так?
Обстоятельно, со всеми подробностями Алешка рассказал о том, что произошло с могилой их отцов.
Мотька насупилась. Хотя живой образ отца все тускнел и тускнел в ее памяти, тягостно было услышать такую новость.
— Уж что ж это дядя Иван Солдат! Куда он смотрел? Не мог, что ль, выбрать места понадежнее? И другие мужики тоже…
— Да ведь реки капризные, Мотя! Кто же знал, что Васюган начнет грызть яр с такой силой?
— А вот насчет памятника дельно вы придумали. И меня в пай на расходы включите. Сейчас не внесу, не из чего, а вот доктором буду — в долгу не останусь.
— Да разве кто тебя осудит?! Что ты!
Они замолчали: разговор хочешь не хочешь настроил их на печальные воспоминания.
— Моть, ты не серчай только. Хочу давно тебя спросить: откуда ты знаешь этого… ну, ухажера своего? — волнуясь, спросил Алешка.
— Как откуда?! Познакомилась. Он ходил в клуб молодежи, и я ходила. Приметила я — посматривает он на меня. Ну как-то подошел, спрашивает: где учитесь, где живете, кто ваши родители? Когда узнал, что я сирота, дочь погибшего коммунара, еще внимательней стал. «Вот, говорит, дочь героя революции вы, а ведете себя тихо, скромно».
«Сволочь!» — мысленно выругался Алешка.
— И как же у вас? Ну, одним словом, любовь или так себе — препровождение времени?
— Ой, братишка, скажу тебе откровенно: полюбила я его. Как только перейду на последний курс, сразу поженимся.
— Это что же, ты так решила или он так хочет?
— И он и я. И одна у него забота, чтоб была у меня специальность.
— Так, так. Видать, весной ты его слова мне повторяла: «Комсомол — помеха ученью, и самое основное в жизни — иметь специальность и хорошо получать…»
— Не скрою — его слова! А что, разве это не правильно?!
— Задурил он тебе голову, Матренка!
— Ну, бросим об этом… Не твое это дело. Я сама знаю, с кем мне дружить.
— Нет, не бросим, никак не бросим…
— Да уж ты что-то начинаешь грозить, Аника-воин!
— А ты постой, погоди, Моть. Ты его не спрашивала, зачем он к нам в коммуну в двадцать первом году приезжал? Не спрашивала?
— Что ты чудишь-то, Алешка! В коммуну приезжал! Скажет тоже! Он сам из Ленинграда, там учился в университете, потом с Пятой Красной Армией в Сибирь пришел. Здесь остался по случаю неудачной женитьбы. В Томске доучился, в университете, диплом получил. Партийный он. Я сама партбилет его видела. Теперь на ответственной работе. Вон какими делами ворочает! «Сибпушниной» управляет!
— Так вот, Матренушка, знай и не спорь: был он у нас в коммуне три раза. Вначале под видом Порфишкиного племянника, чтобы разнюхать, что это за коммуна, легко ли ее с Белого яра сковырнуть, потом приезжал за Лушей Черемисиной. Ее сманил, полюбовницей сделал, сгубил… И наконец…
— Ты давно это выдумал? Ну и фантазер, Алешка!
— Нет, нет, подожди, не перебивай меня, дослушай! И наконец в третий раз он приезжал… убивать наших отцов и Митяя Степина! Их было пятеро, бандюков. И коммунист он липовый, и в Пятой армии не был, он всех обманул и тебя тоже обманул! И от кары он не уйдет, как и его приятели не уйдут…
Алешка говорил с такой горячностью и с таким искренним волнением, таким правдивым гневом горели его глаза, что Мотька притихла, сжалась, глядела на него исподлобья.
— Ты сам все это где-нибудь узнал или еще кто? — спросила она, и румяное, раскрасневшееся от горячего чая, круглое ее лицо стало белым, как скатерть.
— Что я один бы сделал?! Разве смог бы! Вся партийная ячейка плавбазы по этому делу работала. Живую свидетельницу нашли. Привез я ее с Тыма. Чуть не застыл вместе с ней. Зима там раньше ложится…
— А кто она, Алешенька? — сдерживая слезы, спросила Мотька.
— Надюшка Исаева. Вроде внучки приходилась Порфишке. И все-то, Матренушка, она знает, все до капельки! И Ведерников этот самый… убийца и прохвост, и ее-то хотел со света сжить…
— Алешка! Алешка! Ну зачем же ты мне все это сказал? Зачем?! — зарыдала Мотька, уткнув мокрое от слез лицо в ладони.
— Зачем?! А затем, чтоб знала ты правду, чтоб знала, в какой капкан попала. И перестань нюнить, перестань рыдать… Он, подлец, твоей слезинки не стоит… Был он врагом наших отцов и нашим врагом остался…
— Алешка! Братишка! Ну как же это?! Любимый… мог стать мужем… И вдруг убийца отца! Какие же у него нервы! Какая же черная совесть! Ну ты подумай! Вообрази все это, представь! Кровь стынет!
Мотька рыдала на весь дом. Испуганный Алешка брызнул на нее холодной водой, поднес чашку ко рту. Зубы ее стучали о края, но пить она не могла.
Вернувшись домой, Скобеев и Надюшка без слов поняли, что произошло. Они бросились к Мотьке, с помощью Алешки довели ее до дивана, тепло укрыли, а когда она, вконец измученная, забылась, долго сидели в прихожей, шепотом советовались, как ей помочь на первых порах.
Прошло с того вечера три месяца.
Партячейка плавбазы в полном составе была вызвана в райком. Впереди шагали Лавруха и Еремеич. Чуть приотстав от них — Скобеев и Алешка. Предстояло обсуждение дела управляющего «Сибпушниной» Ведерникова и результатов расследования гибели партийцев васюганской коммуны.
— А что, дядя Тихон, как ты думаешь, дадут мне слово? — Алешка заглянул Скобееву в лицо.
