Василь Кучер - Плещут холодные волны
— Все! — ответил дежурный и пожал Крайнюку на прощание руку. Радист закрыл изнутри дверь, осмотрел ящики, тюки, весело крикнул Крайнюку:
— За комфорт не поручусь, но скорость будет та, что надо. Лайнерская. Вы садитесь вот здесь, у самой кабины, потому что эти тюки на психику давят. А если что, забирайтесь к нам в кабину. Там, правда, сесть негде. Нас трое, а сидений больше нет...
— Спасибо, мне не привыкать. На войне и лежа приходилось летать, на кукурузнике...
— О! Хороша машина. Куда вертолетам до нее! Настоящий торпедный катер, — похвалил радист и исчез в кабине.
Заревели оба мотора, и самолет покатился по бетонированной дорожке. Оглянувшись на тюки, что качались за его спиной, Крайнюк снова не заметил тот миг, когда колеса оторвались от земли. Вот сколько уже поднимается в воздух и всегда прозевает: или разговорится с кем-нибудь, или задумается.
Под крылом качнулись яркие киевские огни, а потом земля утонула в глубокой темноте.
Некоторое время Крайнюк наблюдал за миганием далеких созвездий — пролетали над Ржищевом, Каневом, над Черкассами. А за Черкассами, где самолет выгрузил часть тюков и ящиков, тьма стала глубже — начиналась украинская степь.
Крайнюку стало скучно, и он решил заглянуть к летчикам. Приоткрыв дверь, он увидел необыкновенную картину. Радист сидел за своим столиком с радиоаппаратурой, штурман смотрел на карту, а летчик, молодой и веселый красавец с вдохновенным лицом, подняв вверх руки, громко пел высоким тенором:
...Чому я не сокил,
Чому не литаю?..
Альтиметр показывал семь тысяч метров высоты.
Крайнюк так и похолодел от неожиданности. Он боялся вздохнуть, чтобы не всполошить юного летчика, чтоб навсегда запомнить образ этого счастливого крылатого певца.
Радист заметил Крайнюка и что-то шепнул в микрофон. Летчик сразу встрепенулся, положил руки на штурвал и удобнее устроился в кресле.
— Заходите, пожалуйста! — закричал Крайнюку радист и показал на летчика. — Не удивляйтесь. Он в нашей самодеятельности поет. Первый солист...
— Молодец! — искренне похвалил Крайнюк.
— Где уж там! Раз ему нагорело за эти пения, — таинственно подмигнул радист, но летчик прервал его, завязав разговор о цели путешествия Крайнюка, о его книгах. Писателю было приятно убедиться, что его знают, читают.
Когда они с радистом вышли из кабины, чтобы покурить, Крайнюк попросил:
— Расскажите мне о своем летчике... из-за чего ему нагорело...
— Да понимаете, товарищ писатель, ошибка у нас вышла. Набрали мы высоту, легли на курс, он включил автопилот и давай петь. Поет да поет. Голос у него приятный, слушать одно удовольствие, да и веселее время идет. Но мы забыли выключить микрофон. Вот он полетел по эфиру, его голос. И прямо в аэропорт. А там как раз был начальник. Узнал голос. Вызвал нас и давай бомбить. А уж что было дома, и не спрашивайте... Если бы не подготовка к декаде в Москве, ох и досталось бы ему, а так только строгача влепили. Голос-то ведь какой!
— Может, он еще споет?
— Нет. Теперь и не просите. Вы его не знаете...
— Жаль, — покачал головой Крайнюк.
— Жаль, — сказал и радист, докуривая папиросу. — Вы простите, мне уже пора. Сейчас буду Николаев вызывать.
— А скоро?
— Скоро. Через двадцать минут. Готовьтесь. — И пошел в кабину.
Крайнюк и не заметил, как прошли эти двадцать минут, и земля внизу расцвела тысячами электрических огней. Улицы, очерченные огнями, были прямы, как струна, и широки. И писатель вспомнил виденный им указ царицы Екатерины о строительстве Николаева. Там говорилось приблизительно так: «Воздвигать град Николаев таким образом, чтобы все улицы были широкие и просторные, а также ровные, дабы сподручно было по ним возить корабельный мачтовый лес...» Крайнюк криво улыбнулся, потому что ведь не царица составляла этот указ, а русские инженеры. Она, наверное, только подписала его.
Крайнюк был в Николаеве года три спустя после окончания войны, когда еще работал в газете. Ездил в один из пригородных колхозов, председателю и нескольким колхозникам которого было присвоено высокое звание Героя Социалистического Труда. Осмотрел тогда город, поднимавшийся из руин и набиравший довоенный разгон.
Каким стал теперь Николаев? Почему именно сюда попал Заброда? Неужели именно здесь вынырнул он из морской глубины, если не с того света? Увидим. Уже недолго.
Самолет приземлился, радист открыл дверь и сказал Крайнюку:
— Вон вас, наверно, встречают. Какой-то моряк стоит. Может, это тот, что пропал без вести?
— А вы разве знаете?
— А как же! Нам говорили в Киеве, почему вы так спешите, — похвастался радист и крикнул в кабину: — Не выключайте прожекторы! Пусть горят. Счастливого пути, товарищ писатель.
Крайнюк сошел с трапа на росистую землю. В первое мгновение ему показалось, что это не Заброда: в ярком свете прожекторов перед ним стоял человек средних лет, немного грузный, в морской форме, с книгой в руке. Нет. Павло Заброда остался в его памяти стройным и высоким, с густыми волосами, вечно спадавшими на лоб, в брезентовых легких сапогах, с планшетом через плечо, набитым бинтами, индивидуальными пакетами и всевозможными лекарствами, всегда оттопыренными карманами. Глаза его неспокойные, быстрые, как молния. И весь он преисполнен движения вперед, вдаль, как ветер.
Но вот моряк рывком повернул голову, чтоб не так бил в глаза свет прожекторов от самолета, и Крайнюк узнал резко очерченный профиль, крутой подбородок и блеск глубоко посаженных под густыми бровями глаз. Да. Это Павло Заброда. Теперь уже никаких сомнений.
Крайнюк ускорил шаг и увидел, как Павло снял на какое-то мгновение мичманку и вытер платком вспотевший лоб. В лучах прожекторов холодно засветились его волосы, совсем белые, словно припорошенные снегом. Поседел. Когда же это он? Неужели там, в черной пропасти забвения, когда его все искали. Наверное.
— Павло Иванович! — крикнул Крайнюк, и старый чемоданчик выпал из рук и ударился об асфальтовую дорожку.
Крайнюк не обратил на это внимания. Он обнял Заброду и трижды горячо поцеловал. Заброда ответил ему тем же. А потом поднял потертый чемоданчик, подал Крайнюку.
— Ну, вот и порядок. И хорошо, что прилетели, — сказал он. — Потому что мне никак нельзя. Отпуск свой я уже использовал, а второго не дадут... Работы уйма... А как летелось?
— Спасибо. Спокойно...
— Только бы спокойно...
Крайнюк заметил у него в руке потрепанную и зачитанную до дыр книгу «Матросы идут по земле». Хотел что-то сказать, но к горлу подкатилась горячая волна и все слова исчезли.
— Спокойствие в нашем возрасте — залог здоровья, — продолжал Заброда. — Мне кажется, что именно от чрезмерного волнения и нервозности начинаются почти все неприятности в организме человека.
Ну что ты скажешь? Каким был, таким и остался. Медицина, охрана здоровья человека у него на первом плане.
— А зачем эта книга? — наконец спросил Крайнюк.
— Я думал, что будет много пассажиров и встречающих. И может, мы не узнаем друг друга. Вот и взял книгу.
Прожекторы на самолете погасли, и их обступила непроглядная темнота. Но глаза скоро привыкли к ней, засинело и высокое небо, на горизонте проступила бледно-желтая, постепенно краснеющая полоса, наконец вспыхнувшая густым кровавым багрянцем.
Заброда и Крайнюк прошли через небольшой, еще пустой зал и вышли на площадь, остановились у широкой дороги, ведущей в город. Закурили. Павло еще раз снял мичманку и вытер платком выступивший на лбу пот. Крайнюку снова бросились в глаза его густые седые волосы. А ведь он еще молод...
— Ну, так как же вы живете теперь? — спросил Крайнюк.
— Спасибо, Петро Степанович, сейчас живу хорошо. Лучше и не надо. Женат, две дочки уже: Наталочка в пятом классе, а Галинка только в первый пошла.
— А я уже дважды дед, — улыбаясь, похвастался Крайнюк.
— Знаете, кто у меня жена? — спросил Заброда.
— Да откуда же мне знать, если я о вас вон как долго ничего не знал!
Павло печально улыбнулся и помолчал, словно что-то припоминая.
— А вы помните семью Горностаев в Севастополе, сестер Ольгу и Оксану?
— Еще бы! — горячо откликнулся Крайнюк. — Такие, как Варвара Горностай, не забываются. Интересно, где они теперь?
— Старики в Прибалтике. Платон Григорьевич работал там на одном из заводов, сейчас уже пенсионер... А Оксана погибла... Замучили в гестапо... Радисткой работала.
— «Чайка»?! — взволнованно выкрикнул Крайнюк.
— Да, «Чайка»... А у Ольги жених Сашко погиб под Ленинградом. Горе еще крепче сблизило меня с этой семьей. Короче говоря, когда меня через некоторое время перевели в Кронштадт, я поехал туда не один, а с Ольгой. Поженились мы...
— Так вот оно что... — задумчиво протянул Крайнюк.
В это время подошел автобус и из него вывалилась толпа пассажиров на первый самолет, что скоро должен был вылетать на Киев через Херсон. К автобусу спешили с ночной смены служащие аэропорта, техники, мотористы и еще какие-то люди, что жили здесь, поблизости, а работали в городе.
