Норберт Фрид - Картотека живых
— Пардон, коллега, — галантно сказал Хорст, — разреши попросить твою даму об услуге? Вы не вызвали бы сюда Беа?
Скуластая девушка молча кивнула и побежала к бараку.
Диего не начинал разговора.
— Сигарету? — галантно обратился к нему Хорст. Он был из того сорта людей, что не теряются в любой обстановке, если у них есть в кармане портсигар и безотказно работающая зажигалка, которые можно открывать и защелкивать эффектным жестом кинематографического сыщика.
Диего не отказался.
— Gracie, — поблагодарил он и наклонился к огоньку зажигалки. Организовал курево на стройке?
— А где же еще, могильщик? У твоих голых покойников сигарет не найдешь. Но эти у меня последние. Самое время завтра уезжать.
— Под бомбы? — испанец кивнул в сторону Мюнхена, где на фоне низко нависших туч виднелось зарево пожаров.
«Не следовало бы мне тут вести разговоры с этим коммунистом», подумал Хорст, но вслух сказал: — Пока что еще ничего не известно, насчет призыва не было приказа. Мы опять собираемся на стройку.
Диего кивнул большой головой.
— Ах, вот как! Никст воевать? А выдержишь ты тут, so ein grosser Patriota?
— Не патриота, а патриот, — поправил Хорст, сдувая пепел с сигареты. «Патриот» склоняется, как «идиот» и тому подобное. Понятно? Никак ты не научишься правильно говорить по-немецки!
— Я бы выучился, если бы на нем сейчас велись умные речи, — усмехнулся Диего. — А словам Гитлера — грош цена. Может быть, и тебе не мешало бы научиться какому-нибудь языку, например венгерскому.
«Не надо было мне ввязываться в разговор с ним, — сказал себе Хорст. Уже начинает меня агитировать. А впрочем, это неплохая идея — не терять Беа из виду после войны. Такое знакомство может быть полезно в первые, самые трудные дни…»
Като вернулась. Вслед за ней уже бежала стройная Беа. Она прижалась к забору и поцеловала Хорста в выпяченные губы под щегольскими усиками: пусть Като видит! Все равно она будет меня честить, так по крайней мере не за выдуманные грехи.
Като оперлась о забор чуть подальше, глядя только на Диего. Ей было стыдно за соотечественницу, и она искала какую-нибудь нейтральную тему, чтобы продолжать разговор.
— Вы курите? — шепотом спросила она. Испанец тоже смутился и поддержал эту тему.
— Вам это не нравится? Курево — единственная вещь, которая одинакова и в лагере и на свободе. Поэтому мы все курим. Э-э нет, погодите, — вспомнил он. — Я знаю одного, что не курит. Это Фредо.
— Тот самый грек?
— Товарищ! — настойчиво поправил испанец. — Он хороший человек, хотя немного чудак. Например, с курением. А меня он ругает анархистом.
— А разве вы не анархист? — Като сделала круглые глаза.
— Я? — Диего прижал руку к груди и обиженно посмотрел на нее. — Это все, видно, потому, что обо мне рассказывали, как я в монастыре на Гвадераме… А впрочем, лучше не говорить вам. об этом. А то вы всерьез подумаете…
— Расскажите!
— Не стоит! — он покачал головой. — А Фредо прав, хотя иногда он перегибает. Например, в Буне он не позволил мне поджечь бочки с бензином… а как потом сам обрадовался, когда… Только вы об этом никому не говорите, ладно?
— Какие такие бочки? И что такое Буна?
Он улыбнулся.
— Хорошо, что вы не знаете. По крайней мере скорее забудете.
Като обиженно вскинула голову, а Диего прошептал:
— Не думайте, что я вам не доверяю. Наоборот. А насчет этих дел я нарочно упомянул, чтобы вы поняли, что они иногда бывают нешуточные.
— А вы думаете, меня интересуют только шуточки? Я пришла потому, что вы пообещали…
— Только потому?
Он прижался к забору, но Като тотчас отодвинулась. Рядом тихо хихикала Беа.
— Да, только потому, — повторила Като. — Хватит с меня того, как ведет себя вот эта. А что вытворяет в кухне Юлишка. Не скажу, что я совсем не думаю о мужчинах. Но когда я вижу этих шлюх, то каждый раз клянусь себе…
— Потише! — предостерег ее Диего. — Порядочные девушки тоже встречаются с мужчинами и даже выходят за них замуж.
— В более подходящее время. Сегодняшняя ночь для этого определенно не годится. Говорите, что вы мне хотели сказать, и я пойду.
Диего рассказал ей о разговоре с Вольфи и Фредо. Кухня должна приложить все силы, чтобы улучшить питание заключенных, должна заботиться о том, чтобы продукты не крали и каждый получал законную порцию. Посуду нельзя раздавать по баракам; посоветуйте кюхеншефу каждый день делать проверку в бараках после ухода людей на работу. Посуда должна быть в кухне, это ускорит раздачу еды, и люди раньше пойдут спать. Надо поговорить с Лейтхольдом о том, нельзя ли выдавать ужин и во время воздушной тревоги, при свечке, или заканчивать раздачу после отбоя. Девушки, работающие в кухне СС и в казарме, пусть прислушиваются ко всем новостям, а также стараются стащить старые газеты и принести их в лагерь. Диего и его товарищей интересуег точная численность охраны, какие в ней происходят изменения, каково настроение солдат. И, наконец, такие девушки, как Като и Илона, должны позаботиться о том, чтобы в женском лагере не было ссор и склок, чтобы никто не терял надежды и коллектив сумел заставить всех без исключения подчиняться его решениям. В частности, и Юлишку. Надо ей внушить, что война не продлится вечно. Если она сейчас спасает себя ценой вражды с коллективом, то это потом выйдет ей боком. У нее есть некоторое влияние на Лейтхольда, надо это влияние использовать. Но Юлишка должна понять, что товарки следят за ней и что она не избавится от кары, если будет подличать.
— Ну, не хватит ли на сегодня?
— Да, пожалуй, — Като перевела дыхание, улыбка на ее лице сменилась сосредоточенным выражением. — Погодите, я быстренько все повторю. Значит, первое…
Было холодно, падал снег, но обе пары упорно не отходили от забора. У Хорста и его девушки пылали щеки, они строили фантастические планы на будущее и целовались все жарче.
Вдруг что-то прервало их воркование — в темном проеме дверей женского барака появилась стройная фигура. «Кис-кис, кис-кис!» — настойчиво звала она.
Като и Беа обернулись.
— В чем дело, Иолан?
Перепуганная секретарша выбежала в одной рубашке, она не ожидала, что встретит в темноте кого-нибудь.
— Она убежала… Вы ее не видели?
Все стали смотреть по сторонам. Като показала в сторону ограды.
— Вон там что-то виднеется. Только берегись, чтобы тебя не заметил часовой с вышки.
Иолан, не раздумывая, побежала в ту сторону. В самом деле, какой-то темный комочек подкатился ближе к ограде.
— Стой! — крикнула Като. «Боже!» — ахнула Беа. С вышки гаркнул голос: «Was ist denn los?».
Иолан была уже около самой ограды, но котенок карабкался вверх по столбу. «Кис-кис!»-позвала девушка.
Вдруг послышалось шипение, словно раскаленное железо погрузилось в воду. Иолан закрыла глаза руками, ноги у нее подкосились, и она упала в снег. Часовой на вышке включил прожектор и, пошарив лучом, навел его на лежавшую в снегу девушку. «Стой! Назад! Буду стрелять!» — закричал он в темноте, которая теперь казалась еще непрогляднее.
Като вбежала в круг света, подняла руки.
— Bitte, nicht schiessen!. Эта девушка в обмороке. Мы унесем ее. Беа, быстро!
— Я держу вас на прицеле, так что без глупостей. Los!
Като уже ухватила товарку за плечи, Беа, осмелев, подбежала и взяла ее за ноги. Луч прожектора проводил их до двери и погас, только когда три девушки исчезли в землянке.
В тени высокого барака Хорст прошептал испанцу:
— Как ты думаешь, она прибежит сюда еще раз?
— Едва ли, — проворчал тот. — А завтра утром устрой, чтобы комендатура на минуту выключила ток. Если мы этого котенка не снимем с проволоки, наши девушки с ума сойдут.
* * *Да, это была недобрая ночь. Бомбежка кончилась, огни на ограде зажглись, ветер стих, но людям в занесенном снегом лагере спалось плохо. У сотен узников была лихорадка, она захватила их, как бурный поток. Иногда спящие блаженно улыбались, хотя этого никто не замечал. Им слышался серебряный смех, им казалось, что они уже умерли. «Как мы вас провели! — И они показывали язык докторам своего детства и всему миру. — Мы провели вас, мы умерли, ха-ха!»
Сиплое дыхание слышалось в бараке. «Это дыхание лагеря, я сторожу дыхание лагеря», — твердил себе Зденек, ворочаясь с боку на бок. Ему не спалось. Он еще здоров, он еще не заразился тифом, но Оскар сказал, что это никого не минует… Эпидемия сыпняка захватит всех, ни у кого нет иммунитета, кроме тех, кто уже переболел. Тиф разносят вши, больные вши. Они сами заражаются от больного и умирают, но прежде переносят тиф на людей. Наши судьбы связаны с этими насекомыми, мы умираем из-за них, а они из-за нас. Написать бы сказку — старая вошь наставляет молодую: «Избегай дурного общества, не ходи к людям, еще заразишься»…
Нет, это плохо, это ведь не сказка о животных, а сказка для животных. А почему бы в самом деле не написать книжку сказок для животных? Чтобы было все наоборот… Например, старый вол рассказывает: «Жил однажды человек, который умел мычать по-нашему»… — «Что ты, дедушка, — вмешивается теленок. — Люди же не умеют мычать, как мы», — «Не спорь, мальчишка, обрывает его старый вол. — В сказке все возможно…» Ну, хватит, какие там сказки для зверей, ты же не писатель, не лезь в чужое ремесло! Юная Иолан ждет от тебя фильм. Уж если писать, напиши сценарий. А как его начать? «На голой ладони края лежит лагерь…» Бр-р-р, это еще похуже сказки для животных! Долой литературщину, нужны факты, документальность! «Полоса грязи среди леса, на ней лагерь. Ограда с током высокого напряжения, низкие крыши бараков, ночь». Это неплохо. Начну с ночного пейзажа. «Снеговые перины покрыли темные треугольники крыш…» Перины? К черту банальные образы приятных вещей, здесь им не место. Пиши, оскалив зубы, сурово, зло… Нет, это не годится, так начинать нельзя. Беспощадная точность придет потом, когда возникнет общая картина и можно будет давать оценки. Вначале должен быть хаос, мрак. Изнуренные люди, шатаясь, выходят из освенцимского транспорта. Словно их случайно уронили с лопаты, на которой уже несли к жерлу газовой печи. Им еще суждено катиться куда-то и жить… Волчий туман вначале, волчий оскал в конце. Это неплохо. Завтра начну писать… Щеки у меня горят. Может быть, уже… Нет, я не умру от тифа, у меня слишком много дел. Надо позаботиться об Ирке, и все прочее. Фредо, Гонза, картотека живых и, наконец, сценарий. Должен же кто-то написать его. «Когда вы выйдете на свободу, у вас все уже будет готово», — предсказала юная венгерка, и глаза у нее блестели…
