Сергей Поляков - Партизанская искра
«Трудно, чёрт возьми, — думал Изопеску, — куда труднее, чем строевому офицеру на фронте. Там знаешь, что перед тобой враг, которого нужно убивать. Вот и стреляй себе. А тут попробуй-ка!» — От этой мысли он даже вздохнул, но тут же спохватился и, подавив в себе эту пагубную склонность к размышлениям, начал с обычного вопроса:
— Фамилия?
— Моргуненко.
— Имя, отчество?
Моргуненко ответил.
— Профессия? До войны, конечно. Сейчас у вас другая специальность, — с оттенком иронии заметил префект, искоса взглянув на сидевшего.
— Я учитель истории.
— И, как видно, пользовались среди ваших питомцев большим авторитетом?
— Я могу только с гордостью подтвердить ваше предположение.
«Фу, дьявол, — подумал Изопеску, — однако, с чего же начать?» Он посмотрел в бумаги на столе и, наконец, зацепился.
— Скажите, как вам удалось воскреснуть из мертвых? — спросил он. — Ведь ваша жена сообщала нам, что вы погибли во время бомбежки еще в сорок первом году.
— Да, мы тогда потеряли друг друга. Как раз были сильные бомбардировки и обстрелы мирных колонн немцами. Ну, она и решила, что я вместе со многими другими погиб.
— А вы остались живы?
— Как видите.
— И вернулись обратно.
— Вынужден был вернуться, — поправил Моргуненко.
— В Крымку?
— Нет. В один из районов области, где меня не знают.
— В какой район?
— Это не столь важно.
— Но вы знали, что ваша семья находится в Крымке?
— Позже узнал.
— Почему вы боялись вернуться в Крымку к своей семье?
— По некоторым, очень веским соображениям.
— Именно?
— Это не подлежит огласке, да и ничего не даст вам.
— Все же мне, как представителю власти, не лишне было бы узнать, чем вы занимались в течение этих полутора лет.
— Если я скажу, что стремился расположить к себе румынские оккупационные власти, вы мне поверите?
Изопеску пристально посмотрел в лицо Моргуненко и понял, какой умный и непреклонный в своих убеждениях человек сидит перед ним. Он почувствовал, что окончательно потерял превосходство и власть над этим человеком, судьба которого сейчас зависела от него, Изопеску. Но отступать в его положении было нельзя. И он продолжал допрос.
— Вы знали о положении вашей семьи?
— Разумеется. Мне сообщили, что жандармы арестовали жену и старуху-мать и держали их в тюрьме как заложников за меня.
— И как же вы отнеслись к этому? — прищурив один глаз, спросил префект.
— Вы сами знаете, как должен относиться к вам человек, к которому в дом вошли чужие люди с намерением стать хозяевами, а настоящего хозяина, свободного человека, превратить в бесправного раба, в рабочий скот. Я считаю, что такой человек, не задумываясь, пойдет на любые жертвы, чтобы бороться и победить. Вот так думал и делал я. Так думают и делают миллионы советских людей, которым вы причинили зло. Советский человек, подчеркиваю, советский человек не выносит насилия над собой, поэтому он борется против вас и, несомненно, победит.
— Я боюсь, что из вашего пророчества ничего не выйдет, — префект криво усмехнулся. — Какими же средствами вы надеетесь победить Германию и ее союзников? Уж не с помощью ли Америки или Англии?
— Нет.
— Тогда на что же вы надеетесь?
— Только на свои силы. У нас их достаточно.
— Ваша армия выдохлась и дальше не в силах сопротивляться.
— А по-моему, положение на фронтах говорит другое. Немцы разгромлены под Сталинградом и отступают.
Префект приподнялся, нервно побарабанил по столу пальцами. Он заметно терял терпение. В его план вовсе не входило вести этот политический разговор. И он решил повернуть его круче.
— Послушайте, вы, фанатик, неужели вы не видите, что большевикам уже не вернуться к власти?
— Вы считаете? — иронически спросил Моргуненко.
— Не только я. Так думает каждый здравомыслящий человек. Сам ход событий показывает, что победит новый порядок в Европе под руководством Германии. Это сама история.
— Простите, вы тоже историк? — спросил Моргуненко.
— Нет. Я офицер румынской королевской жандармерии. Но я принимаю участие в создании этой новой истории.
— А вы знаете, что эта история совсем не новая?
Префект поднял брови.
— Да, да. Это очень старая история. Помните, ее пытались когда-то творить немецкие псы-рыцари, потом польская шляхта. Позже Наполеон. Теперь же, забыв все прошлые горькие уроки, эту «новую историю» пытается повторить Гитлер со своими подручными.
Префект постучал карандашом по столу.
— Прекратите пропаганду. Вы мне лучше скажите, как вы очутились в Крымке и именно в тот момент, когда конвой увозил оттуда арестованных подпольщиков.
— Накануне я узнал об аресте и хотел спасти неповинных юношей и девушек от зверской расправы.
— Вы считаете их неповинными?
— Разумеется.
— Потому что вы довели их до этого. — Изопеску повысил голос. — По вашему наущению они занимались преступлениями.
— Это не преступление. Молодые люди не хотели вам покориться, они привыкли к свободной жизни. У каждого из них было будущее, которое вы у них хотите отнять, превратив их в рабов. Вот они и борются против вас.
— И вы руководили этой борьбой?
— Я вам этого не говорил.
— Может быть, скажете? Учтите, что это единственная возможность получить свободу и сохранить жизнь.
Моргуненко едва заметно улыбнулся.
— Мы это сами знаем, — продолжал префект, — но кто вами руководил? Ведь не один же вы тут орудовали?
— О, это мы слишком далеко зайдем. Нам с вами пришлось бы потратить уйму времени, а у вас столько дел.
— А вы расскажите коротко, без философии.
Учитель пристально посмотрел на префекта.
— Неужели вы думаете, что я вам скажу о том, что для меня дороже жизни?
— Дороже жизни ничего не может быть, Моргуненко. Вы просто притворяетесь, — улыбнулся префект.
— Плохо вы нас знаете, а если и знаете…
— Вы лучше скажите мне, — перебил Изопеску, — руководство партизанщиной в Крымке шло отсюда? — он указал на карте зеленый массив савранских лесов.
— Да. И отсюда тоже, — подтвердил Моргуненко.
Изопеску прошелся несколько раз по тесному кабинету и остановился против учителя.
— Покажите место, где находится это осиное гнездо и жизнь вам и вашей семье будет гарантирована. Мы умеем благодарить людей, которые нам помогают.
— Но меня все равно убьют.
— Кто?
— Наши. За измену.
— Мы отправим вас в Румынию и там вы будете в безопасности.
Моргуненко недоверчиво глянул на префекта.
— Вы мне не верите?
Учитель пожал плечами.
— Клянусь офицерским мундиром.
— Слово офицера?
— Слово офицера, — ответил торжествующий Изопеску. — Ну? — с нетерпением бросил он.
Моргуненко молча кивнул головой, давая понять, что согласен.
Префект не верил себе, что так неожиданно повернулось дело. Он бросился к карте.
— Подойдите ближе, — позвал он, — и покажите на карте.
Моргуненко подошел.
— Показывайте, — торопил префект, держа наготове красный карандаш для отметок.
Владимир Степанович обвел рукой всю карту и, спокойно улыбнувшись, сказал:
— Но здесь, к сожалению, не все, господин префект. Это карта только Одесской области.
Лицо префекта Изопеску побагровело, вылезли из орбит оловянные глаза. Он шагнул к арестованному вплотную, держа руку на кобуре браунинга. Но ни выстрелить, ни ударить он был не в состоянии. Несокрушимая сила и спокойствие Моргуненко окончательно парализовали его. Он отошел к столу и сдавленным голосом прохрипел:
— Увести!
Глава 19
СВИДАНИЕ
Тюремный надзиратель Василиу, тот, которого заключенные в камере комсомольцы называли Василием, тайком передал Нине Давыдовне Клименюк записку от сына.
Миша писал:
«Дорогая мама!
Добейся свидания со мной. Я должен открыть тебе одну тайну. Добейся, милая мама, чего бы это ни стоило. Поклон тату.
Твой сын Михаил»Неровные, скачущие буквы, нацарапанные на клочке румынской газеты слабой рукой, откровенно говорили матери, в каком тяжелом состоянии был Михаил.
Нина Давыдовна несколько раз перечитала записку, стараясь угадать, что таилось в этих косых расплывчатых строчках. Спазмы душили ей горло, лихорадочно блестели покрасневшие от непрерывных слез глаза.
Мать тут же решила попытаться выпросить разрешение увидеть сына. Преисполненная материнской отваги, она бросилась к парадной двери, но перепуганный часовой встретил ее штыком и приказал сейчас же убраться прочь.
Обессиленная напрасными попытками, она побрела домой в Катеринку, не чуя под собою ног. По дороге она опять перечитывала записку, потом прятала ее за пазуху около сердца, но тут же доставала вновь и сквозь пелену слез слагала из разрозненных, как ей казалось, букв слова, наполненные тревожным смыслом.
