Юлий Анненков - Штурманок прокладывает курс
Сигнальщик на левом крыле мостика закричал:
— Вижу шлюпку! Слева — тридцать! Дистанция пятнадцать кабельтовых!
Я кинулся к визиру, навел его в направлении, указанном матросом, и тут же увидел моторный барказ примерно на полпути от теплохода к фрегату. Двигатель на нем, вероятно, заглох, и волны нещадно швыряли суденышко. Но чей это барказ? С «Густава» или, может быть, с английского корабля? А если так, то успели ли англичане снять часть людей с теплохода или только направлялись к нему?
Фрегат погружался. Задранная корма временами показывалась за гребнями волн. Рыжебородый влепил ему еще один залп.
— Хватит, командир!—сказал я. — Фрегат пойдет ко дну через несколько минут. Займитесь теплоходом. Готовьте шлюпку.
Он рассмеялся прямо мне в лицо:
— Во-первых, откуда вы знаете, когда он пойдет ко дну? А во-вторых, я спущу шлюпку при такой погоде, только если вы сами возьметесь командовать ею.
Он явно издевался, а я думал в этот момент уже не об агенте «Меркурий», а об экипаже теплохода и о тех англичанах, которые погибают, как положено настоящим морякам, не спуская своего флага.
Снаряд с тонущего корабля разорвался у нас под бортом. Каскад воды обрушился на мостик. Это привело рыжебородого в ярость. Он приказал снова открыть огонь. Англичанин был не далее чем в двадцати кабельтовых. Я видел, как там пытались спустить шлюпку, которая тут же перевернулась, едва коснувшись воды. Нам на «Ростове» приходилось спускать плавсредства и не в такую волну. Я снова подошел к командиру:
— Герр командир, если этот агент погибнет, пойдете рядовым на Восточный фронт. В пехоту! Становитесь лагом к волне, спускайте шлюпку с левого борта! Я буду ею командовать.
Шлюпочная команда уже занимала места. Косой Франц, стоя в дверях рубки, кричал мне:
— Покажи им, Макс, что такое настоящий моряк!
Сам он, конечно, не собирался лезть в шлюпку.
Меня охватило знакомое чувство схватки с морем на равных. Сбросив реглан на руки матросу, я прыгнул в шлюпку:
— Боцман, мат! На талях! Отдавать только по моей команде!
Корпус эсминца прикрывал нас от волн. Шлюпка висела почти над самой водой. Сейчас опаснее всего был удар борта корабля. Я выбрал момент. Левый борт наклонился над водой.
— Отдавать!
Шлюпка резко ударилась об воду, и тут же ее подхватила волна, а борт корабля начал выпрямляться, поднимаясь вертикально.
— Весла — на воду!
Матросы гребли изо всех сил. Они поверили в мое умение и знали, что от меня зависит их жизнь.
Фрегат погрузился. Скрылись под волнами верхушки мачт. И теперь я увидел тот самый барказ. Он не был уже таким беспомощным, потому что там сумели запустить двигатель. На корме можно было ясно различить британский военно-морской флаг. Барказ кружил на месте гибели фрегата и вылавливал из воды уцелевших.
Мы подошли к «Густаву»; Вся кормовая часть уже была под водой. В носовой части, поднявшейся высоко вверх, сгрудились, вцепившись в поручни, несколько человек. Я закричал им, чтобы они спустили штормтрап, и они не замедлили сделать это. Нижний конец штормтрапа повис на высоте трех метров над водой. Отталкивая друг друга, люди стремились спуститься вниз. Я кричал им по-английски и по-немецки, приказывал, просил, чтобы они спускались по очереди, но они не слушали меня. Они раскачивались на трапе, ударялись о борт, срывались и падали в воду. А в это время другие уже перелезали через фальшборт и тоже цеплялись за трап. В конце концов он оборвался и рухнул. Нам удалось втащить в шлюпку только семь человек. Некоторые были без сознания. Один разбил себе голову, вероятно, о борт.
Теперь нельзя было ни секунды оставаться у тонущего судна. Мы были уже метрах в ста от «Густава», когда он завалился на правый борт и тут же пошел ко дну. Не знаю, куда девались остальные члены экипажа и пассажиры. Многие, наверно, погибли при взрыве торпеды, а другие спаслись на том самом барказе, который теперь быстро уходил от нас на норд-ост. А что, если мой агент там? Я приказал передать семафором на корабль, чтобы они догнали и подняли на борт барказ. Сигнальщик разворачивал свои флажки, когда раздались два пушечных выстрела. Снаряды прошуршали над головой, и я увидел два всплеска, накрывшие английский барказ. Видно, командир решил, что я выполнил свое задание, и, вместо того чтобы попытаться спасти англичан, предпочел расправиться с ними без риска и без хлопот.
Моя шлюпка была перегружена. Матросы устали, и все труднее становилось бороться с волнами. И все-таки я не мог возвратиться на корабль, не попытавшись спасти тех, кто еще, может быть, держится на поверхности воды. Мне вдруг представилось очень ясно, как я сам лежу на скользкой доске, отворачивая лицо от захлестывающей меня констанцкой зыби.
Мы приближались к месту гибели барказа, и мне то и дело казалось, что я вижу головы, мелькающие среди волн. Но это были только обломки, доски, ящики, всплывшие, когда погрузился фрегат.
Двоих англичан мне все-таки удалось спасти. Один держался на плаву, схватившись за пустой бочонок, второго выручил надувной жилет.
Эсминец шел нам навстречу. На гафеле грот-мачты развевался гитлеровский военно-морской флаг. Я взглянул на шелагуровский хронометр. Около часа я провел в этой шлюпке. И весь этот час делал то, что должен был бы делать настоящий офицер кригсмарине, будь он на моем месте. Возможно, он не стал бы спасать этих англичан, но все остальное он, вероятно, сделал бы точно как я. И чем точнее я выполняю свои обязанности гитлеровского офицера, тем лучше выполняю тот долг, который принял на себя в прохладном коридоре училища, произнося слова военной присяги.
Прежде чем подойти к борту корабля, уже не надеясь на то, что задание фон Ригера выполнено, я спросил:
— Есть тут герр Хедвиг Ангстрем? Герр Ангстрем, вы меня слышите?
Один из лежавших на дне шлюпки, тот самый, который разбил себе голову, спускаясь по штормтрапу с борта «Густава», приподнялся на локтях.
— Это я — Ангстрем, — прохрипел он.
Когда нас подняли на борт, командир сказал мне:
— Прошу прощения, герр корветен-капитан. Вы — моряк.
— Очень благодарен. Однако вы поступили далеко не так, как полагается моряку. И ответите за это.
— За что?! — закричал он. — За эту вонючую английскую шлюпку?
— Но ведь герр Хедвиг Ангстрем мог находиться там?
Ко мне подошел один из спасенных англичан, судя по нашивкам на мокрой фланелевке — старшина.
— Никогда не поверил бы, — сказал он, — что немцы способны рисковать жизнью ради англичан.
Что ответить этому рослому парню со смелыми глазами? Через несколько дней он станет хефтлингом в концлагере.
Я протянул ему руку:
— Спасибо. Что бы с вами ни случилось, помните: немцы бывают разные.
Герр Хедвиг Ангстрем лежал на палубе без сознания. Я приказал отнести его в мою каюту. Косой Франц угрожал корабельному врачу:
— Если не придет в сознание, будете иметь дело с гестапо!
Когда агент открыл глаза, я наклонился над ним и четко произнес:
— Морицбург.
— Меркурий... — еле слышно ответил он. — Слушайте меня внимательно. Записывать не надо...
Мы оставили агента в госпитале в Вильгельмсхафене. Врач категорически запретил везти его в поезде. На следующий день я доложил фон Ригеру:
— Контейнер с документами пропал. Вот микрофотопленки. Агент «Меркурий» передал, что переговоры с американцами не состоятся. Рузвельт одержал верх. В последних числах этого месяца в Тегеране начнется конференция глав правительств Соединенных Штатов, Советского Союза и Англии.
Я не мог скрыть это от шефа, потому что косой Франц присутствовал при разговоре с агентом. Но теперь мне было известно, с какой целью Динглингер и Скорцени направляются в Тегеран.
Еще на корабле, по пути в Вильгельмсхафен, я мучительно думал о том, как сообщить нашим о готовящемся покушении на глав правительств. Никогда в моих руках не было такой жизненно важной информации. И никаких средств для передачи!
Только одна слабая надежда: Дрезден, Эрих Бауэр, антифашисты. Может быть, у них есть какая-нибудь связь с нашими?
Глава тринадцатая
ДВЕ ГЕРМАНИИ
Немецкое радио не сообщило о том, что 6 ноября советские войска освободили Киев. Но в доме на Вальштрассе это стало известно немедленно. Я пытался представить себе, как пехота и танки форсируют Днепр. Танки подымаются на крутой берег, бойцы в мокрых шинелях видят высоко над обрывом золотые купола Лавры. И вот наши уже идут по разрушенному Крещатику, по бульвару Шевченко, по Владимирской, и бронзовый Кобзарь приветствует их среди облетевшей листвы университетского сквера.
Но, несмотря на радостное известие, я был в отчаянии. На службе, дома, на улице я думал только о Тегеране.
Прошло две недели после встречи с Эрихом Бауэром. В прошлое воскресенье я находился в море. Может быть, Эрих приходил в парк к зеркалам смеха? Придет ли он еще раз?
