Отто Скорцени - Неизвестная война
— Я оказался в деликатной ситуации, — сказал мне Шелленберг. — Рейхсфюрер, выполняющий приказ фюрера, хочет, чтобы к адмиралу отнеслись с уважением. В данной ситуации мне кажется верным решением иметь в своем распоряжении подразделение из вашей части. Оно будет моей охраной на случай, если мне придется выполнять миссию, от которой я охотно отказался бы. Необходимо также принять в расчет возможность сопротивления.
Я ответил Шелленбергу, что если дело касается только задержания Канариса, то для этого достаточно одного офицера и водителя.
В 1946 году, в Нюрнберге, Шелленберг просил меня сказать, что якобы он 20 июля был в лагере заговорщиков. Я отказался. Зачем мне давать ложное показание? Безусловно, в 1946 году выгоднее было находиться в оппозиции, чем в 1944. Я не уверен, но мне кажется, что бывший министр труда Франц Сельдте сделал Шелленбергу свидетельство «оппозиционера», что дало ему возможность при случае доказать, что он и сам принадлежал к заговорщикам.
То, что я узнал от Шелленберга о Канарисе, было слишком серьезно и сенсационно, чтобы не рассказать это Фелкерсаму — ведь ранее он служил в дивизии «Бранденбург». Со времени приезда во Фриденталь он часто делился со мной сомнениями по поводу функционирования некоторых служб Абвера. Специальные подразделения попадали в необъяснимые ловушки, а использование дивизии «Бранденбург» в качестве полевого подразделения было для него в высшей степени непонятным. У меня также сложилось свое определенное мнение о Канарисе. Его рапорт о «решительной воле итальянского правительства продолжать войну вместе с нами» (30 июля 1943 года) свидетельствовал о недостаточной осведомленности. К счастью, фельдмаршал Кессельринг не поверил ему. «Добрый» адмирал хотел нас послать в окрестности острова Эльба на поиски дуче в то время, когда он находился на Маддалене. Однако же Кейтель и Гитлер поверили ему тогда!
— Можно ли, — спросил Фелкерсам, — выиграть современную войну, если руководитель разведки работает на противника?
Я сам неоднократно задумывался над этим. У меня часто возникал вопрос: что случилось бы, если бы вместо меня на Бендлерштрассе оказался замаскированный заговорщик?
Заговорщики в Берлине доказали свою абсолютную бездарность. Они должны были проверить, могут ли они рассчитывать на какие-либо подразделения, а затем в 14.00 привести в действие план «Валькирия».
Когда Ольбрихт приказал полковнику Фридриху Ягеру арестовать Геббельса, напрасно велись поиски жандармов, готовых выполнить этот приказ. Так как майор Ремер не хотел об этом и слышать, Ягер обратился к резервистам, которые от этого открутились, а затем к курсантам пиротехнической школы. Они тоже отказались!
В то время несчастный Гепнер утверждал, что он приказал задержать 300 000 человек. Кто должен был это сделать? Пиротехники?
Войска СС должны были войти в состав вермахта, это значит находиться в подчинении «высшего командования» фельдмаршала фон Витцлебена. Любой офицер, любой солдат, отказавшийся ему подчиняться, был бы признан «предателем» и немедленно расстрелян, вероятно, курсантами-пиротехниками.
Карл Герделер видел себя уже канцлером Третьего рейха, а Штауффенберг — генерал-майором и статс-секретарем в военном министерстве, которое они намеревались воссоздать. За портфель министра иностранных дел соревновались два человека. В случае переговоров с Западом его получил бы Ульрих фон Хасселль, а с Востоком — безработный посол, эффектный граф фон дер Шуленбург. Разве что никто из их числа не слышал о безоговорочной капитуляции, которая касалась также и заговорщиков!
Несомненно, что смерть Гитлера могла явиться причиной хаоса. Такого мнения придерживались адмирал Дёниц, фельдмаршалы фон Рундштедт и фон Манштейн, генерал-полковник Гудериан и все фронтовые генералы. После 20 июля адмирал Хейе сказал мне: «Вы знаете, что я монархист. Однако я принял присягу на верность фюреру. У нас на флоте нет обычая бросать в воду командира, если корабль наскочит на риф. Он остается на палубе первым после бога до спасения экипажа, и только лишь позже предстанет перед трибуналом. А впрочем, нет необходимости ставить себя в положение, когда нужно убить 23 человека, чтобы устранить одного. Это обычаи бандитов, а не офицеров».
Те из числа заговорщиков, кто действовал, не имея скрытых намерений, с целью (хотя и утопической) спасения Германии, безусловно, заслуживают уважения, так как они поставили на карту свою жизнь. Однако результаты их деятельности были катастрофическими.
Необходимо признать, что Гиммлер не знал ничего, кроме абсолютной власти над полицией. Он очень поздно сориентировался, что покушение было сигналом к путчу. Первоначально он считал, что бомбу подложили рабочие, чинившие поврежденный, по всей видимости, во время ночной бомбардировки с 19 на 20 июля бункер Гитлера[203].
У фюрера было иное мнение. Сразу же после взрыва он приказал разыскать Штауффенберга, но не с целью его допроса или ареста — он опасался, что полковник лежит где-нибудь раненый и без сознания. Уже в 15.00 действия и поведение Штауффенберга были признаны подозрительными. Тогда считалось, что он направился в сторону советских позиций, находящихся в 100 километрах на восток от Кентшина. Если Гиммлер и приказал шефу гестапо Мюллеру отправить доктора Пиффрадера на аэродром в Рангсдорфе с целью ареста выходящего из самолета полковника, то он не был в этом совершенно уверен. Однако же автомобиль со Штауффенбергом и Хефтеном разминулся с машиной Пиффрадера на дороге, ведущей из аэропорта в город.[204]
Многие заговорщики были втянуты в эту мрачную аферу, не зная ее целей и настоящих руководителей. Воображение заговорщиков не отвечало реальности, они считали, что после устранения Гитлера возникнет возможность договориться с западными союзниками. Я хотел бы привести в качестве примера полковника фон Фрейтага-Лорингховена, бывшего руководителя II отдела Абвера (саботаж и диверсия), перешедшего затем под мое начало в качестве руководителя отдела «В» Amt Мил.
Родом из старой и очень уважаемой семьи, Веззель Фрейгерр фон Фрейтаг-Лорингховен, с которым я тогда познакомился, позволил себя использовать заговорщикам. Возможно, что именно сам Канарис приказал ему доставить Ольбрихту и Штауффенбергу в конце 1943 года взрывчатое вещество английского производства и взрыватели к нему. Лорингховен не имел понятия, для чего оно предназначено. 22 июля он покончил с собой.
Принадлежавший к старой и озаренной славой семье майор Людвиг граф фон Леонрод оставил перед смертью письмо: «Я не достоин быть одним из Леонродов. Надеюсь, мое имя вычеркнут из истории нашей семьи, так как оно замарало ее. Только бы мой брат смог лучше защитить честь семьи и оказался не столь наивным, как я».
Самое худшее то, что Ольбрихту удалось отправить на фронт приказы, которые как на Востоке, так и на Западе внесли дополнительное замешательство и деморализовали солдат. Четырнадцать офицеров, скомпрометировавших себя участием в этой мрачной афере, покончили жизнь самоубийством. Среди них были фельдмаршал Эрвин Роммель, Гюнтер фон Клюге, а также генерал Карл Генрих фон Штюльпнагель, командующий войсками во Франции[205].
Решение о лишении офицерского звания участников заговора принадлежало Почетному военному суду.[206]
Председателем суда был фельдмаршал Герд фон Рундштедт, в его состав вошли фельдмаршал Кейтель, а также генералы: Гудериан, Шродт, Крибель и Кирхгейм. Только разжалованные офицеры предстали перед Народным трибуналом.
Говорилось о тысячах приведенных в исполнение приговоров. Согласно данным правительства ФРГ, их было 140.[207]
Изучение подоплеки покушения обнаружило тот факт, что заговором руководили офицеры, принадлежащие к «Красной капелле». К такому выводу пришел в 1966 году доктор Вильгельм Риттер фон Шрамм, профессор истории политехнического института в Мюнхене. Профессор Шрамм и Вальтер Герлиц в издаваемой в Гамбурге газете «Ди вельт» подтвердили, что участвовавшие в заговоре генералы Фриц Тиле, Гельмут Штифф, Герман Фери и Рудольф Герке являлись также информаторами швейцарской сети Ресслера.
Покушение очень сильно повлияло на Гитлера — оно сломало его не столько физически, сколько морально. Недоверие, питаемое издавна к некоторым генералам, переросло в открытую враждебность, даже в отношении людей, совершающих ошибки без злого умысла. Он понял, что Канарис, Остер и Лагоузен уже давно были изменниками. Факт, что фельдмаршала Роммеля назвали одним из заговорщиков, подействовал на него удручающе. Его преследовала мысль, что предатели действовали в вермахте на самом высоком уровне. Без сомнения, ему не помогло лечение, проведенное личным врачом, шарлатаном доктором Морелем. Он все более поддавался влиянию Мартина Бормана.
