Михаил Дмитриев - У тихой Серебрянки
— Правду в мешке не утаишь! Аж на душе легче стало от этих листков… Ну и что, ежели бои в Подмосковье? Никогда не сдастся Москва. Никогда, вот поверь мне, старику, никогда! — Кирчевский вдруг повернулся, кивнул на речку. — Вот скоро мороз скует ее. А вода и подо льдом течет! Так и тут: сколько бы «бобики» ни подбрехивали фашистам, люди знают правду. Правду ничем не задушишь. Она, как наша тихая Серебрянка, и подо льдом течет!
Безусловно, Змитрок Кирчевский не знал, что сводка Совинформбюро и листовка — дело рук моих товарищей, нашей организации.
Радостно было у меня на душе, что люди в тот день повеселели. Женщины подолгу простаивали у колодцев, мужчины чаще ходили друг к другу выкурить цигарку. Будто это был праздник, а не обычный день…
Пришла из Кормы Катюша. Она завязала знакомство с Николаем Купцовым, Титом Мятниковым, Михаилом Мельниковым и Александром Руденко, которые работали в кормянской типографии. Катюша была хорошо знакома с учителем Исаком Павловичем Костюченко. Он составлял и редактировал листовки. Купцов, Мельников и Руденко с большим риском для жизни набирали и печатали их в типографии, а в это время Тит Мятников стоял на посту. Готовые листовки Купцов на велосипеде привозил к Катюше. Она их прятала в тайнике, оборудованном в сарае с сеном.
Катюша рассказала, что в Корме гитлеровцы начали расстреливать евреев, причем семьями. В Серебрянке работали четыре сапожника из Сверженя. Мы их предупредили об опасности, но спасти не смогли. Вскоре фашисты во рву возле Сверженя расстреляли всех евреев, даже грудных детей.
Продолжали принимать молодежь в подпольную организацию. На очередном собрании точно определили обязанности каждого. По рекомендации коммунистов моим заместителем стала Нина Игнатьевна Левенкова, кандидат в члены ВКП(б), учительница. Боевая, острая на язык, она могла одной лишь едкой шуткой поставить на место недисциплинированного. Михаил Прохоров отвечал за сбор и учет оружия, Иван Титович Потапенко — за работу с бывшими красноармейцами, осевшими на зиму в деревнях. Екатерине Савельевой поручили разведку в Кормянском районе, а Марии Потапенко и Нине Кудасовой — в своем, Журавичском. Михаила Лукашова обязали собирать информацию о деятельности полицейских, старосты и бургомистра (его родственник Яков Янченко служил в полиции и мог выболтать нужные нам сведения). Собирать такую же информацию и передавать ее через Нину Левенкову должен был а Яков Яковлевич Якубов, человек уже в годах, но постоянно сотрудничавший с нашей комсомольской организацией.
На этом же собрании по рекомендации Левенковой приняли в члены нашего подполья Валентину Кондратенко, которая проживала в деревне Маленик Довского сельсовета. Договорились и о подготовке к приему в организацию Михаила Комарова. Он был неразговорчив, но замкнутость эта от природы да еще от лютой ненависти к оккупантам и их приспешникам. Михаил отличался самостоятельностью суждений, давал точные характеристики людям. Вскоре он стал хорошим подпольщиком.
4В середине декабря школа закрылась. Настали холода, а помещение к зиме никто и не думал готовить: не хватало дров, не было чем застеклить окна. Я уже не говорю о тетрадях, карандашах, ручках и чернилах. Их теперь днем с огнем нельзя было отыскать, а «новые власти» и пальцем не пошевельнули, чтобы чем-то помочь школе. В последнее время на занятия в класс приходили по 3–4 человека. Но вот настал день, когда ни один ученик не явился в школу.
Никто не горевал из-за того, что двери школы теперь перекрестили две старые доски, приколоченные огромными гвоздями, никого не беспокоил и высокий сугроб, заваливший школьное крыльцо. Правда, одно было плохо: теперь запросто не пойдешь в Свержень, не встретишься с Журавлевым, а также с Татьяной Федоровной Корниенко. А надо, ох как не терпится: вдруг она уже принесла радиоприемник.
Да, она выполнила задание. В деревне Красница встретилась с коммунистом Алексеем Ивановичем Шукевичем, бывшим судьей Журавичского народного суда. Он познакомил Татьяну Федоровну с учительницами Прасковьей Шантуровой и Брониславой Кохановской, а также с Иваном Порываемым, который, выбравшись из окружения, остался на зиму в Краснице. Радиоприемника у них не было, но они подсказали, что в Гадиловичах проживает радиолюбитель Ваня Макарчиков, который, возможно, сохранил аппарат.
Татьяна Федоровна пошла в Гадиловичи. Мария Козодоева, ее тетя, познакомила с семьей Макарчиковых. Подросток Ваня имел приемник, но в нем сгорели лампы. Их можно было достать только в Рогачеве. Туда отправилась Прасковья Шантурова, связная. Ей удалось достать лампы. Но как пронести их через мост? Гитлеровцы тщательно обыскивали и старого, и малого. Если же поехать на лошади, то перероют всю поклажу, растрясут даже солому.
И все-таки Прасковья Алексеевна решилась.
Длинная вереница людей и подвод выстроилась перед контрольным пунктом. Рослый полицейский в коротенькой черной шинели неторопливо делал свое дело. Чуть в стороне, подпрыгивая от мороза, дымили сигаретами два немца.
Вот и ее очередь. Шантурова широко распахнула полы пальто, лукаво подмигнула:
— Ну давай, дружок, пообнимаемся!
Полицейский хмуро взглянул на нее и стал ощупывать буквально всю. Цепкие пальцы прошлись даже по воротнику, залезли под платок. Об одном забыл рьяный служака — о ватных полах длинного пальто…
Сегодня последний день этого черного 1941 года Как встретить Новый год? Не до веселья, не до радости, когда по шоссе проносятся немецкие тупорылые тягачи — прямо на восток. Не до веселья, но не сидеть же одному при смоляках, которые вместо лампы горят на припечке, — керосина давно уже нет. Пойти к Прохорову: все-таки вдвоем веселее. А там, может, заглянет еще кто из наших.
— Разве он не к тебе пошел? — удивляется Броня, отвечая на мой вопрос, где Миша. — Даже карты захватил на всякий случай.
Я заторопился домой, но сестра Прохорова удержала меня. Если, мол, ушел не ко мне, то он скоро вернется. Посидим, поговорим, а там и Новый год встретим.
Только я присел на скамью, как на краю деревни, у шоссейной дороги, раздался выстрел, за ним — второй.
— Он брал с собой пистолет? — вскочил я и, не дожидаясь ответа, бросился к двери.
Мне казалось, что Михаил что-то задумал и уже открыл стрельбу. Но больше не стреляли. На улице ни человека, лишь во дворе старосты раздавались крики, почему-то мычали коровы. Я подошел ближе, притаился у плетня.
Артем Ковалев на чем свет стоит ругал полицейского Янченко:
— Ну что я теперь скажу коменданту, сволочь ты паршивая? Да повесят же тебя ни за понюшку табака! Это же самоуправство, самосуд настоящий!
— А что он на моем участке распоряжается? — возразил полицейский. — Кто тут власть: я или он?
— Я власть, вот кто… — Староста выругался, закрыл ворота. Слышно было, как громыхнула железная щеколда. — Иди, дурак, проспись!
А сам пошел к мосту, где вот уже несколько недель обосновался немецкий пост. В последнее время Артем Ковалев явно трусил и часто ночевал в дзоте, вместе с охранниками моста.
Полицейский же направился в мою сторону. Я прижался к плетню, затаил дыхание. Но он был в таком состоянии, что даже ясным днем не заметил бы меня.
— Я тут власть, а не ты. У кого пистолет, у того и власть… продолжал ворчать Янченко, спотыкаясь на ровной стежке, проходившей метрах в трех от меня.
Вдруг позади полицейского увидел темную фигуру. Да это же Прохоров. Точно! Он шел тихо, крадучись.
— Миша!
Он вздрогнул, остановился и сунул руку за пазуху.
— Не узнал?
— Черт тебя носит по ночам, — незлобно проворчал Прохоров. — Я к тебе иду.
— Почему же не с той стороны? Ты откуда?
— Да тут такое было, смешно прямо-таки…
Оказывается, вечером из Кормы пригнали стадо коров и телок. У нашего старосты большой двор, и скот загнали туда. Стариков-погонщиков оставили на ночь в ближайшей хате. Но тут явился Янченко. К нему начал приставать полицейский, который сопровождал стадо. Слово за слово — и оба схватились за оружие. Первым выстрелил Янченко и убил наповал кормянского полицая. И еще выстрелил, уже вверх — для порядка.
— Так вот я и думаю: придется нам с тобой распорядиться этими коровами и телками, — улыбнулся Михаил. — Один полицай убит, второй пьян, погонщики спят вповалку на полу, а сам староста потопал к охранникам. Ну соглашайся, Михаил нетерпеливо тормошил меня за рукав. — Значит, не хочешь преподнести господам немцам новогодний подарок?.. Ну что ж, тогда я один.
Прохоров пощупал на груди пистолет: он всегда совал его ствол в нагрудный карман — так, мол, удобнее выхватывать.
— Ладно, — согласился я, глазами Арсена Бердникова глядя на будущую операцию. Нет, кажется, он ругать не станет.
Пришлось ждать еще часа два, пока в окнах не погасли желтые блики от смоляков на припечках. Глубокой ночью мы отбросили тяжелую щеколду на воротах двора старосты. Под открытым небом скот прозяб, поэтому послушно пошел на улицу. Мы закрыли ворота железной щеколдой. Стадо направили по шоссе в сторону Хмеленца. Пусть коровы и телки разбредутся по кустарнику и лесу. Потом их подберут крестьяне — не дадут погибнуть…
