Виктор Некрасов - Судак
Вергасов подъехал к штабной землянке – аккуратному немецкому блиндажу с нарисованной черной краской на двери летучей мышью. Это был опознавательный знак стоявшей здесь немецкой части – мышь наляпана была буквально на всем, даже на уборной.
У блиндажа на корточках сидел Пастушков, рассматривая разложенные на земле штаны и, очевидно, обдумывая, как поставить заплату. Увидев комбата, он не спеша встал и свернул штаны.
– Серка расседлывать? – спросил он, и в самом тоне вопроса, и в том, что за ним не последовало обычных других, Вергасов отметил что-то новое, не такое, как бывало всегда.
Сидевший в землянке за очередным донесением писарь посмотрел на него тоже как-то необычно, боком, начштаба же поднял лишь голову и спросил: «Ну, что там нового?» – повернулся на другой бок и сразу же захрапел.
Вергасов молча вышел. У входа, уткнувшись лицом в сумку от противогаза, спал батальонный почтальон. Вергасов остановился над ним.
– Другого места не нашел? Под самым штабом развалился.
Солдат суетливо встал, одергивая гимнастерку. Взгляд Вергасова скользнул по его растерянному, не проснувшемуся еще лицу и упал на летучую мышь на дверях.
– Сотри ее… К чертовой матери! – и посмотрел опять на почтальона. – А то дрыхнут, дрыхнут, круглые сутки дрыхнут.
Вергасов прошел на кухню, в обоз, забраковал кашу, отчитал помпохоза за неподкованных до сих пор лошадей, вернулся в рощу, постоял над Межуевым, который рисовал карикатуру на потерявшего лопату бойца третьей роты – лопата была почему-то в два раза больше бойца, но солдатам карикатура нравилась, и они весело над ней смеялись, – и лишь тогда направился к Ильину.
Ильин сидел на патронном ящике и брился. Увидев комбата, встал.
– Продолжайте, продолжайте, – сказал Вергасов и после небольшой паузы добавил: – Красоту наводите?
– Тороплюсь, пока совсем не стемнело.
Вергасов сел на пенек. Ильин, сморщившись, брил губу.
– Вы безопасной бреетесь? – спросил Вергасов.
– Угу, – не открывая рта, ответил Ильин.
Больше они не произнесли ни одного слова до самого конца бритья. Когда бритье кончилось и кругом на полверсты запахло тройным одеколоном, Вергасов вынул из кармана сложенный вчетверо листок и протянул его Ильину.
– Прочитайте.
Ильин развернул листок. Это был приказ по дивизии. Он читал его долго, все время кивая головой, видимо одобряя.
– Что ж, очень приятно. Ничего не скажешь, очень приятно, – он даже слегка покраснел. – Только вот машинистка у них не очень-то. Ваша фамилия разве через "ы", Выргасов?
Вергасов, не глядя, положил в карман приказ. Долго застегивал пуговицу. Потом сказал:
– Я не буду его зачитывать перед строем.
– Почему же? – удивился Ильин. – Такой приказ и не зачитать? Ведь солдаты…
– Вам должно быть ясно, почему я не могу его читать.
– Нет, не ясно.
Вергасов исподлобья посмотрел на Ильина.
– Я хотел вас отстранить от командования ротой, – глухо сказал он. – Знаете вы это или нет? И именно за то, за что вы… и я, – добавил он совсем тихо, – получили сегодня благодарность. – И помолчав: – Теперь ясно?
– Если из-за меня, – тихо сказал Ильин, – то не стоит. Я не придаю этому никакого значения. Я понимаю, что…
– Нет, не понимаете. В том-то и дело, что не понимаете. И очень многого не понимаете. – Вергасов искоса, не поворачиваясь, глянул на Ильина. – А я, оказывается, и того больше…
Он наклонился, поднял с земли гильзу от патрона, некоторое время ее разглядывал, потом размахнулся и запустил ее.
– Когда бросаешь, надо бросать всем телом. Ясно? И вообще… Пошли ко мне, а?
Ильин сразу даже не понял:
– Куда?
– Ко мне. У меня коньяк трофейный есть.
Ильин сконфуженно улыбнулся.
– Я же, вы знаете, товарищ капитан, не очень-то…
– А кофе вы пьете? – перебил Вергасов, и в глазах его появилось то веселое, мальчишеское выражение, которое так нравилось всегда Ильину.
– Кофе пью.
Вергасов рассмеялся.
– Севрюк-то наш, повар, целый мешок кофейных зерен раздобыл. И не знает, что с ними делать. Целый час, говорит, варю, варю, и ни черта не получается. Сергеев! – крикнул вдруг Вергасов так, что сидевший неподалеку солдат испуганно обернулся. – Или кто это там сидит? Будут спрашивать командира роты, скажешь, что у комбата, коньяк пьет…
1958
