Игорь Шелест - Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла.
Но в ту же ночь случилось непредвиденное происшествие: самолёт, на котором друзья, как было известно их жёнам, вылетели в экспедицию, пропал без вести… Правда, вскоре выяснилось, что он приземлился вынужденно в тундре и все участники экспедиции живы-здоровы и готовы следовать дальше, о чём газеты, радио и телевидение тут же оповестили, а для спокойствия семей на голубом экране даже появились их лица… Только ни Тонкого, ни Толстого среди них не было.
И вот, пока весельчаки уютненько сидят в подвальчике за кахетинским, их благоверные со слезами на глазах врываются в почтенное учреждение, где и узнают ещё более ошеломившую новость: в составе экспедиции их мужья и не значились.
С минуту длилось молчание, прежде чем у одной вырвался вопрос:
— Господи, так где же они?!
Ответственный работник взглянул красноречиво:
— Это уж, простите, вам лучше знать!..
И, как ни странно, именно эта усмешка вмиг оживила женщин: заявлено в милицию, начинается розыск… Но дни проходят, а сведений нет… В самом деле — ищи иголку в сене!
А между тем в Гагре идёт фестиваль самодеятельных танцевальных ансамблей. И наши беглецы, конечно, там, где гремят с утра оркестры, где сотни юношей и девушек в экзотических костюмах шествуют по набережной, поют, танцуют, кружатся в вихре карнавала, позируя вездесущим кинохроникёрам…
Теперь, Юрик, представь, сидят безутешные жены у телевизора в родном городе и видят, как молодёжь беспечно веселится на курортном карнавале… Все больше арлекины, гномы, черти, предводители воинственных племён в перьях и с копьями, амуры, нимфы и русалки… И среди них толстый Бахус и тонкий сатир, держа бочонок вина, потчуют веселящихся… Тут будто кто кольнул сидящих у экрана женщин: пригляделись… Ещё получше протёрли глаза… Да, вне всякого сомнения, то были их мужья!.. А к Толстому и Тонкому все тянутся русалочьи руки…
Ой, Юрик!.. Меня в дрожь бросает, когда я пробую себе представить всю ярость этих милейших жён!.. Брр-р!.. Порублены в лапшу мужнины куртки, брюки… Растоптаны портреты…
Но, к счастью, время и не такое лечит. Через несколько дней незадачливые муженьки «вынырнули» как ни в чём не бывало в своём городе. Тут… Нет, мне не хватает красок, чтобы живописать умопомрачительные сцены их встреч с разъярёнными супругами: здесь я полагаюсь на фантазию режиссёра.
Тонкий, как договорились с Толстым, продолжал упорствовать, клянясь, что ни в какой Гагре не был, что был в Арктике, страдал, боролся с невероятными невзгодами, умирал от голода, съел свои рукавицы и чуть было не попал на зубок Толстому, если б под руку не подвернулась нерпа, которую они вместе и растерзали. При слове нерпа жена почему-то пришла в ещё большую ярость: «Ах, это с ней я тебя видела в киножурнале?!» А Тонкий, ползая на коленях, грозился сжечь себя на костре и доказать ложность чудовищных обвинений.
В этот самый момент и входит Толстый. К великому удивлению Тонкого, в отличнейшем настроении, с сигаретой в зубах, в великолепно отглаженной рубашке, при галстуке. Тонкий бросается к другу, заклиная его подтвердить, что они были в Арктике. На что Толстый спокойно возражает:
— Да будет тебе, право… Сознайся!.. Видишь, моя Дуся мне уже и курить разрешила!
Майков взялся за графинчик:
— Занятно. Но критика подвергла бы остракизму такую кинокомедию: не отражён трудовой энтузиазм Толстого и Тонкого, не говоря уж об их жёнах; в неправдоподобной коллизии подвергнута осмеянию первооснова благополучия семейных отношений.
— Юрик, а шут с ней, и с критикой, и с первоосновой!.. Ведь смешно бы могло получиться, а?
— Да. Только я не желаю быть ни Тонким, ни Толстым перед твоей Ларисой, когда она станет наводить о тебе справки.
Серафим прыснул в руку:
— Б-р-р!.. Боюсь Ларисы пуще отвесного пикирования на сверхмаксимале!
— Ну давай!
— За что?
— Чтоб преодолел и этот страх.
— Будь здоров.
— Кстати, о страхе: хотелось бы узнать твоё мнение.
— Относительно полётов?
— Разумеется. О страхе перед Ларисой мне уже слушать надоело.
Серафим опять с трудом сдержался, чтоб не расхохотаться.
— Хм… Как бы тебе это сказать?.. Страха в обычном понимании, тем паче с растерянностью, я за собой что-то не замечал. Но чувство опасения, конечно, испытывал не раз. Заметил, что испытания, связанные с малыми скоростями — любые эволюции, срывы, — серьёзных опасений во мне не вызывают. Другое дело — скоростные испытания, испытания на прочность. После имевших место разрушений в воздухе — помнишь?.. — стал сильно спасаться их… С превышением скорости шутки плохи!
— Логично. Да и парашют не любит больших скоростей, — заметил Майков, имея в виду опыт Отарова в парашютных прыжках.
Серафим усмехнулся:
— Знаешь, меня как-то спросили об этом… как, мол, я отношусь к спасению повреждённой машины? А я ответил: нужно заботиться о спасении приборов — они все объяснят… Но «главный прибор» — все же лётчик-испытатель… И он не должен терять времени, когда с машиной явно неблагополучно — должен покидать её. Ибо лётчик зачастую способен раскрыть первопричину повреждения. А когда стали расходиться, один ко мне подходит, от смежников, и говорит: «Ты что, Отаров, за чушь здесь плёл? Настоящий испытатель сделает все, чтобы спасти машину!»
Серафим рассмеялся громче, чем от него можно было ожидать. Майков воспользовался случаем и положил ему на тарелку кусок заливной рыбы, заметив, что он совсем не ест.
— Спасибо, спасибо, я ем, ем… И ещё к разговору о страхе. В юности мечтал я стать киноартистом или хотя бы дублёром-трюкачом и решил испытать себя на смелость: повиснув на руках на мостовой ферме, перебрался на другой берег. Пожалуй, метров двадцать до воды было… Теперь не стал бы этого делать. А тут как-то идём с Тамариным по мосту — черт меня и дёрнул вспомнить об этом. Жос цап меня за плечи: «Во!.. Давай, Серафим, сиганём, проверим, кто смелей?!» — валится на перила, забрасывает ногу… Что делать?.. «Постой, — говорю, — а может, там, внизу, сваи ?!»
— Подействовало? — Майков отхлебнул боржоми.
— Не сразу. После убеждения, что лучше сделать это утром: прийти, проверить, а потом уж… Ай, Юрик, как я тебя люблю!
Майков хорошо знал склонность Серафима в таких случаях к преувеличениям, а все же расплылся.
— Ни пуха ни пера тебе, Сим, на «Иксе»!..
— Тс-с! — Отаров склонился над едой. — Что я?.. Этим больше занимается Хасан.
— И Стремнин… Но, думаю, и тебе хватит на нём работы.
Помолчали. Потом Отаров рассмеялся:
— Вспомнил потешный случай. Произошёл у нас с Хасаном в командировке… — Отаров положил вилку, заглянул в глаза Майкову. — Истинная правда, клянусь памятью матери!
Майков буркнул с ухмылкой:
— Уж будто?
— Не веришь? Выдался у нас с Хасаном день свободный, и надумали мы пойти на охоту. Идём вдоль берега моря, обрывающегося кручей. И пришло мне тут в голову заглянуть под кручу: мамочка родная!.. Там стая диких голубей. Увидел их, лёжа на животе и свесив голову с кручи. Только как ни прикидывал — выстрелить по ним не могу. Тогда прошёл я немного вперёд и увидел стелющийся колючий кустарник на самом гребне. «Что, если зацепиться за него ногами?» Попробовал — вроде бы получается. И только я свесился с кручи, чтобы выстрелить, как, чувствую, тянет меня кто-то за ноги. Оборачиваюсь — Хасан, а лицо свирепое!.. Только я привстал — он хрясь меня по физиономии. «Ты что, — говорю, — сдурел?» А он как закричит: «Это ты сдурел!.. Если хочешь шею свернуть — делай это без меня! Я не хочу, чтоб люди потом подумали, что Хасан тебя сбросил. Кому докажешь, что сам, кретин, сверзился головой с кручи?! Подумают, что мстил тебе!» — «За что, — кричу, — мстил?!» А он: «За что?.. Фантазии богаты. Ну хоть… Что я влюблён в твою Ларису, начальнику её выбил зубы, да и тебя решил прикончить!»
Майков расхохотался. Отаров схватил его за руку:
— Клянусь! Чтоб мне провалиться на этом месте!
— Погоди… Да верю же я, — бормотал Майков, силясь побороть смех. Отаров, однако, клялся здоровьем всех своих близких, что все рассказанное им — истинная правда. Только появление официанта со счётом несколько успокоило обоих.
— Стремнин с Хасаном у меня трудятся на пилотажном стенде «Икс» чуть ли не каждый день… А ты когда сможешь примкнуть? — спросил Майков.
— Когда закончу, тогда уж.
— А сейчас куда?
— К скульптору.
— Лепит?
— Лепит.
— И как?
— А шут его знает!
— То есть?
— Ничего не могу сказать пока.
— На себя-то похож?
— Говорю: не знаю, — рассмеялся вдруг Отаров.
— И всё же идёшь?
— Иду.
Майков взглянул на часы, прогундосил:
— «Она по проволоке ходила…» Без двадцати пяти восемь. Я в метро. Ну будь! Да, вот что: когда станешь жене сознаваться — скажи, что расстались мы именно в это время. За остальное в ответе скульптор.
— Ах, Юрик, друг ты мой!..
