Борис Витман - Синдром удава
Нас посадили в грузовик и после недолгого пути разместили в здании тюрьмы на Холодной горе (так называлось место в городе).
Лежа на нарах, я обдумывал варианты побега, отрабатывал легенду для передвижения йо дорогам, для предстоящих действий. Вынужденное безделье способствовало заживанию раны. Это продолжалось целую неделю. Потом нас снова погрузили в машины. После нескольких часов пути, когда уже начало темнеть, высадили на опушке леса у кирпичного сарая. В лесу, как выяснилось позже, размещалась саперно-вспомогательная часть. В сарае была разостлана солома. После жестких, голых нар тюремной камеры и долгой тряски в кузове грузовика она показалась пуховой периной.
Утром звякнул замок, ворота сарая открылись, и всем приказали построиться. Пожилой унтер-офицер на смеси немецко-чешко-русского языка перечислил наши обязанности, предупредил о необходимости их выполнения. Сказал, что за добросовестную работу мы будем получать двухразовое питание в виде порции хлеба и миски супа.
После завтрака из чечевичной похлебки и куска хлеба нас разделили на две группы. Одну отправили пешком в сопровождении конвоя и повозки с лопатами и кирками, другую, где оказался и я, посадили на грузовик и привезли в карьер. Здесь добывали гравий и щебенку для дорожных работ. Целый день на солнцепеке или под дождем надо было нагружать грабарки или дробить камни, превращая их в щебенку. В карьер нас доставляли на грузовике, но обратно чаще всего приходилось шагать пешком. Конвой из пожилых резервистов привык к моему прихрамыванию и не очень подгонял нас.
Каждое утро унтер-офицер отбирал одного или двух пленных для работы на пищеблоке. Они должны были заготавливать дрова, подносить воду, чистить котлы. Подошла и моя очередь поработать на кухне. Повар, немолодой баварец по имени Клаус, был незлобив, но сердился, если пленные его не понимали. Очевидно, он полагал, что все должны знать немецкий язык. При всем этом он относился к пленным сочувственно и даже подкармливал тех, кто поступал в его распоряжение. Порой украдкой от конвоя он давал мне кусок колбасы или хлеба с маргарином. Скрывая знание немецкого языка, я, разумеется, понимал все, что говорил Клаус, и точно выполнял все его распоряжения. За это повар проникся ко мне особым расположением и хвастался, что ему попался очень сообразительный русский.
Клаус договорился с унтер-офицером, и меня стали часто посылать на кухню. Это было весьма кстати для восстановления сил. Повар иногда давал что-нибудь из продуктов с собой, и тогда была возможность поддержать товарищей.
Но самым ценным было то, что, находясь при пищеблоке, я имел возможность слышать разговоры солдат и офицеров. Самые свежие военные новости не миновали кухню. При этом упоминались номера и названия полков, дивизий вермахта, фамилии их командиров и многое другое. Все это, с учетом моего обостренного восприятия, фиксировалось в памяти и в дальнейшем очень пригодилось для легенды и в поединке с нацистской контрразведкой...
Не раз приходилось наблюдать раздачу пищи на полевой кухне. Солдаты подходили строем с котелками. Обед состоял из двух блюд и кофейного напитка на третье. Этим же напитком наполняли личные фляжки. Местную воду солдаты не пили. Холодный кофе хорошо утолял жажду в жаркие летние дни. Больше всего удивляло то, что и рядовые, и офицеры, включая полковников, получали пищу из общего солдатского котла. Однажды пришлось наблюдать, как генерал подошел с котелком в руках к кухне, и ему налили того же супа, что и всем. У нас на походной кухне питались только рядовые солдаты и сержантский состав. Средний и высший комсостав имел отдельных поваров. Еда доставлялась денщиками. И это все несмотря на то, что мы называем генерала товарищем, а они — господином!..
5. Побег
Однажды нас не вывели, как обычно, на работу. Целый день продержали взаперти, а вечером, когда стемнело, построили возле сарая. Саперная часть уже растянулась в походном марше по дороге. Нас пристроили в хвост колонны. Замыкали ее несколько повозок с шанцевым инструментом и другим имуществом. По бокам и сзади шагали конвоиры. Это были те же солдаты-резервисты, сопровождавшие нас на работу. Обычно немцы перегоняли пленных только днем. На этот раз ночной переход, видимо, диктовался условиями маскировки переброски войск.
Хорошо понимая, что другого удобного случая может не представиться, я решил бежать этой ночью. Вначале обстановка не благоприятствовала побегу. Светила луна, и небо, как назло, было чистым. Прошло не менее двух часов, когда наконец появились тучи. Луна скрылась, и стал накрапывать дождь. В этот момент колонну нагнало несколько грузовиков. Была дана команда остановиться и сойти на обочину. Воспользовавшись этим, я присел на землю, делая вид, что поправляю портянку. Оглянулся на конвоира. Он смотрел на проезжавшую мимо машину. Лучшего момента не придумать. И в то же время отчетливо, словно это уже произошло, представил себе развязку в случае неудачи. Страх парализовал меня, но, понимая, что конвоир каждую секунду может повернуться в мою сторону, я наконец решился. Припав к земле, скатился в кювет и замер, уткнувшись лицом во влажный грунт. Неистово колотилось сердце, заглушая шум проезжавших мимо автомашин. Но вот рокот моторов стал отдаляться. Послышалась команда, и строй зашагал дальше. Я плотнее прижался к земле и затаил дыхание, ожидая, что вот-вот на голову обрушится удар приклада или спину прошьет автоматная очередь. Слышно было, как совсем рядом с кюветом прошел конвоир, потом еще один. Проскрипели колеса повозок. Одна, вторая, третья... Медленно наплывала тишина.
Еще не веря, что уцелел, я пополз в сторону от дороги, но не в силах сдерживать ликующую радость, вскочил и устремился в темноту навстречу ветру и пьянящей свободе. Бежал, не останавливаясь, не чувствуя боли в колене, пока ноги не подкосились от усталости. Упал в траву совершенно обессилевший и счастливый. Сердце снова колотилось, но теперь уже от быстрого бега и радости освобождения. Кругом было тихо. Дождь кончился, и небо на востоке слегка зарозовело. Я поднялся и зашагал дальше.
Первое селение обошел стороной. Уже наступило утро, когда снова показались дома. Подойдя ближе я спрятался в кустах и стал внимательно наблюдать. Никаких признаков присутствия немцев не обнаружил. Из ближайшего дома во двор вышел старик. Спустя некоторое время, появился парнишка лет десяти. Я подождал немного, вышел из укрытия и вошел во двор. Долго объяснять, кто я и как оказался здесь, не пришлось. Старик, Иван Тимофеевич, не докучал расспросами. Он подтвердил, что фронт отодвинулся далеко на восток и находится уже где-то под Сталинградом. На то, чтобы пробраться через линию фронта обратно к своим, потребовались бы месяцы. Пройти сотни километров пешком, без документов, по буквально нашпигованной оккупантами территории — нет, такое решение представлялось бессмысленным.
Оказавшись на этот раз в тылу гитлеровских войск волею непредвиденного хода фронтовых событий, я должен был теперь сам решить, что делать дальше: переждать где-нибудь в «примаках», пока не погонят фрицев обратно, или продолжить борьбу, используя владение немецким языком, а также некоторый опыт и знания, приобретенные мной в разведгруппе при штабе армии и в полковой разведке.
Я выбрал второй путь, добровольно взвалив на себя столь нелегкий и опасный груз, весьма приближенно представляя всю невероятную сложность и ответственность поставленной перед самим собой задачи.
Трудно сказать, что определило тогда мой выбор. Не думаю, что это было, говоря языком газетных передовиц, «проявлением высокого советского патриотизма». Тот крикливый, показной (или приказной) патриотизм, навязываемый нам уже с детского сада, подменивший любовь к родной земле любовью к «отцу всех народов, товарищу Сталину», имел скорее обратное действие. С первых же дней войны этот эрзац-патриотизм, с его призывами: «Вперед за Великого Сталина!» — лопнул, напоровшись на танковые ударные клинья гитлеровцев, как лопается детский воздушный шарик, наткнувшийся на что-то острое. Потребовалось время, чтобы возродился истинный патриотизм, тот что помогал нашим именитым предкам отстаивать свою землю. Спасибо им (нами же потом оплеванным), что оставили в наследство обширную территорию. Было куда отступать... А если бы Советский Союз по территории равнялся Германии или Франции?.. Ведь уже через три месяца после начала войны он перестал бы существовать — так лихо мы отступали, вдохновленные на Великие победы Вождем мирового пролетариата, гениальным стратегом и полководцем, руководимые непобедимыми и легендарными героями гражданской войны. Хотя к началу войны, как спустя много лет признали историки, мы имели более чем трехкратное преимущество в количестве танков и почти двухкратное — в самолетах. Уже на восьмой день войны численность Красной Армии почти вдвое превосходила численность гитлеровского войска. А наши производственные мощности по выпуску танков и самолетов были в полтора раза выше, чем у фашистской Германии[3]. И тем не менее мы отступали, неся огромные потери. Часто в окружении, а затем и в плену, оказывались не отдельные роты или полки, а целые армии. И не всегда они проявляли необходимое умение, должную стойкость и стремление бороться до конца. Слова Сталина: «Мы не боимся угроз со стороны агрессоров и готовы ответить двойным ударом на удар поджигателей войны, пытающихся нарушить неприкосновенность советских границ!» — оказались спесивой болтовней.
