Юрий Костин - Немец
Бывало, Антон часами ездил по ночным московским улицам на своем видавшем виды «сто сороковом», возвращаясь к дому и вновь сворачивая в сторону. Меланхолия усугублялась грустными песнями Митяева. И чем больше он их слушал, тем хуже ему становилось, хотя иногда казалось, что душа от одиночества в компании хорошего барда становилась чище и светлей. На самом деле, Митяев его просто добивал, а он, неведомо по какой причине, с охотой окунался еще глубже в пучину апатии, бесплодного созерцания, светлых воспоминаний и безверия в лучшее будущее.
Иногда ему хотелось бросить вынужденное безделье и одиночество и махнуть в деревню, туда, где в детстве проводил все лето. Но что ждет его там, в заброшенном, как старуха дряхлом, гибнущем селе? Вот если бы, скажем, можно было вернуться в лето 1976-го или 1978-го… Только там, в том лете, осталась старенькая, но очень уютная хата, остались бабушка, мама, друзья, и еще очень-очень много разных добрых людей, среди которых ты словно ангелочек паришь на велосипеде «Школьник», и каждый тебе рад, и всякий зовет в гости угостить парным молочком или пирожками с луком и яйцом.
В сентябре 2001-го там уже не было ничего. И почти никого. Никогда еще не было ему так одиноко, итникогда еще он так сильно не хотел воскресить своих ушедших в лучший мир родных.
С тех самых печальных дней многое, слава Богу, изменилось. Благодаря стараниям и природному таланту, у Антона появилось небольшое, но достаточно успешное дело. Главное же состояло в том, что дело это было его, собственное. Он создал консалтинговую фирму, в которой к 2005 году работало уже человек тридцать, снял офис на любимых Патриарших прудах, спас половину вещей, сданных в скупку, и даже приобрел квартиру в модной многоэтажке на «Соколе».
Справедливости ради надо сказать, что чертова меланхолия периодически возвращалась. И тогда он снова садился в машину и ехал по любимым местам. Ехать никуда, не имея конкретной цели, иногда бывает приятно и чрезвычайно полезно — помогает собраться с мыслями и вновь вернуться к рабочему процессу.
Однажды, в самый разгар очередного «упаднического периода», во второй половине чудесного майского дня он оказался у Донского монастыря. Решил погулять под сенью куполов и кладбищенских деревьев. На деревьях уже распустилась листва, зацвела сирень. Со стороны надвратной колокольни светило яркое послеполуденное солнце.
Какой-то иностранец (на вид ему было лет 38–40) с путеводителем в руках, стоя напротив входа в Большой собор монастыря, пытался что-то выяснить у давно не мытого местного персонажа, то ли выполняющего функции дворника, то ли подрабатывавшего сторожем.
Антон решил от нечего делать помочь иностранцу, который, судя по обрывкам произносимых им слов, очень неплохо говорил по-английски, хотя и с акцентом, в котором угадывался уроженец Германии или Австрии.
—May I help you?— поинтересовался Антон у иностранца.
—Ich danke Ihnen…Thank you so much!— немец отозвался с такой радостью, будто узнал в Антоне своего старшего брата, с которым не виделся лет двадцать,— I am looking for some old high reliefs, removed from the first Church of the Christ the Savior after it had been destroyed by Stalin. Do you know where I can find them here?
—Горельефы с Храма Христа Спасителя? Могу показать, нет проблем. Идите за мной. Мы сейчас только обойдем Малый собор. Это собор… Донской иконы Божьей Матери…
—Мне кажется, я слышал что-то про эту икону. Или читал в путеводителе. Очень интересно. Это когда была война… Когда Гитлер наступал на Москву, говорят, с этой иконой самолет летал над городом. Собор старый? Ему уже… сколько ему лет?
—Думаю, четыреста. Можно спросить кого-нибудь. А насчет самолета не знаю. Может быть, и летал. Знаете… Я слышал, останки Тамерлана тоже летали над линией фронта. В бомбардировщике. Как раз зимой 1941-го. Или 1942-го…
—Я тоже где-то читал про раскопки в Средней Азии и проклятие рода Тамерлана… Это все больше интересно любителям мистики.
—Простите, но после того, как останки Тамерлана были перезахоронены, наши войска под Сталинградом окружили армию Паулюса. Что-то в этом есть.
Разговаривая таким образом, Антон и его случайный спутник обошли собор. Их взору открылись десятки старинных, основательных серо-черных надгробий. Солидный возраст охраняемых ими могил трансформировал эти мрачные конструкции в исторические памятники, так что их вид уже давно не внушал священного трепета перед неизведанным потусторонним миром прогуливающимся здесь людям.
Соборная колокольня вдруг словно очнулась ото сна… Гулко ударил колокол, и уже через десять секунд мир наполнился радостным перезвоном. Был большой православный праздник, и «на Москве» звонили повсеместно и от души.
Ральф и Антон подошли к восточной стене Донского монастыря. Они осторожно ступали по выложенной булыжным камнем тропинке, на которой в этот час не было больше ни одной живой души.
—Немного похоже на колокола наших церквей в Германии,— заметил иностранец, оглядываясь по сторонам в попытке обнаружить искомые горельефы.
—Так вы из Германии? Your English is perfect. Вы где в Германии живете?
—В Баварии, в красивом городе недалеко от Мюнхена. Но родился я не в Баварии, а в Вене, в Австрии. Хотя предки мои все из Ландсхута. Кстати, ваш английский тоже просто замечательный. За три дня моего пребывания в Москве я еще не встречал ни одного русского, который так говорит на иностранном языке.
Тропинка повернула круто влево.
—Спасибо. Ландс… Ландсхут? Это тот красивый город, где вы живете?
—О, да, Ландсхут. Очень красивое место. Там, на холме, есть…
—Так, секунду,— Антон прервал ностальгические воспоминания немца о родине.— Вот они, прямо перед нами.
Немец заметно оживился, спрятал путеводитель в карман коричневого вельветового пиджака с логотипом неизвестной фирмы. Он вертел головой, оглядываясь по сторонам, приподнимался на мысках ботинок, словно пытался заглянуть за пределы высокой монастырской стены.
—Почему вы искали эти горельефы?— спросил Антон, удивляясь тому, что до сих пор не покинул чужого человека.
—Честно говоря, ничего особенного. Просто в путеводителе это кладбище помечено как одна из достопримечательностей Москвы для, так сказать, вдумчивого туриста, которому недостаточно посмотреть на мавзолей Ленина или сходить в большой магазин на Красной площади…
—ГУМ.
—Да… ГУМ. И, соответственно, рассказано про эти скульптуры.
—Интересно, что у вас про них пишут?— Антон задал этот вопрос, решив для себя, что он станет завершающей точкой в их разговоре и его знакомстве с иностранцем, от которого уже начал уставать.
—Пишут, это единственное, что осталось от того, оригинального Храма Христа Спасителя, который взорвали… э… в декабре 1931 года. А также, что эта часть монастыря стала местом тайного паломничества русских диссидентов… Вы знаете, история для меня только хобби. Я в истории полный профан. Прочитаю — и сразу забуду. Я всю сознательную жизнь работал на радио в Мюнхене. Но мне нравится изучать другие страны и города изнутри, знать чуть больше, чем остальные иностранцы.
«Вот это да,— подумал Антон,— совпадение, однако».
Дело в том, что он тоже когда-то работал на радио и всегда охотно шел на контакт с бывшими коллегами. Вот и сейчас решил для себя, что расставаться с немцем рано.
—Вы знаете… Кстати, меня зовут Антон, а вас?
—Я Ральф. Из династии ландсхутских Мюллеров. Будем знакомы!
—Окей.— Они пожали друг другу руки.— Знаете, я вот историей всегда интересовался. Правда, после перестройки пришлось заново переучиваться. Вранье было в прошлом, да и новым враньем завалили прилавки всех киосков и книжных магазинов. Это была просто…— Антон не знал, как по-английски сказать «вакханалия»,— это был какой-то ужас. Ладно, это, как говорится, «из другой оперы». Про то, что мы с вами стоим на месте паломничества диссидентов, я вам ничего не скажу. У нас подобный факт, во всяком случае для большинства граждан, никогда не превратит место в достопримечательность. Эти самые горельефы, которые вы искали, разделили странную судьбу самого храма. Храм закладывали три раза. И за двести лет три раза… как это сказать, освящали его первый камень…
—Освещали? В смысле, einweihen — «освящать»? Религиозный термин?
—Да, точно. Первый раз, через несколько лет, после того, как закончилась война с Наполеоном, кажется, в 1817 году, храм заложили на Воробьевых горах. Это совсем другое место, с него нынешний Храм Христа Спасителя виден как на ладони. Строительство, вроде как, начали, но оно было приостановлено. Только в 1832 году Николай Первый, русский царь, утвердил окончательный проект.
—Антон, вы знаете, кстати, что для Европы обычное дело строить церкви и соборы сто и даже двести лет. Продолжайте, пожалуйста, вы очень интересно рассказываете.
—Хорошо, спасибо. Итак, Николай захотел еще и место для строительства подыскать самостоятельно. И его выбор, по непонятным для всех причинам, пал на место Свято-Алексеевского женского монастыря и церкви Всех святых, которые и были по приказу императора снесены. Церкви сносили и во времена воинствующего Православия. Достаточно было царской воли, потому что царь считался живым богом на земле. И Сталин был живым богом. Но одно дело снести храм, и совсем другое дело избежать ответственности за это, не навлечь беды. Легенда гласит, что некая послушница уничтоженного монастыря прокляла это место и все то, что на нем впоследствии будет построено.
