Николай Бирюков - Чайка
— Была судьба барыней — на мужике каталась, а мужик-то возьми и заверни в колхоз. «Слазь, — говорит, — барынька, накаталась! Теперь мы тебя в запряжку…» И запрягли! Ничего, не дюже брыкается. Теперь, кто ежели на судьбу жалуется, скажу: «Врешь, в твоих руках от судьбы вожжи! Куда ты правишь, туда она тебя и везет». Оно и соответствует.
На реке было не менее шумно и весело. В обе стороны, вспенивая волны, неслись лодки. С берегов с гиком и визгом прыгали в воду купальщики.
Маруся с гитарой в руках подошла к самой кромке берега. Мимо пронеслась шестивесельная лодка. Рыжеголовый парень лихо растягивал мехи баяна, а трое ребят и девушки, сидевшие в лодке, громко пели:
На диком бреге Иртыша
Сидел Ермак, объятый дума-а-ай…
Из-за деревьев выбежала и встала рядом девушка в желтом платье. Концы шелкового шарфа, обмотавшегося вокруг ее шеи, трепетали на ветру. Она скользнула взглядом по реке и радостно закричала:
— Катюша-а!
— Чайка-а!.. Лексей Митрич! — неслось с другого берега.
В приближавшейся лодке за рулем, приветственно махая фуражкой, сидел Зимин, рядом с ним — предрика Озеров. Гребли Катя и редактор районной газеты Коля Брагин, а на носу в обнимку пристроились агитпроп райкома комсомола Зоя Абрамова и Люба Травкина.
Никого из них Маруся не знала и смотрела равнодушно, скучающе, а стоявшая рядом с ней девушка закричала еще громче и радостнее:
— Чай с нами пить, Катюша-а!
— Нельзя! — отозвалась Катя. — Общественную нагрузку выполняю, — она легко взмахнула веслами. — секретаря проветриваю.
Маруся побрела обратно в лес.
Шум реки становился глуше, а звуки духового оркестра, игравшего вальс, громче, ближе. В просветах деревьев запестрела девичьими нарядами поляна.
Маруся остановилась, но позади тоже послышались голоса:
— Женька, сколько времени ты у нас, а все от своих «що» не отвыкнешь.
— А на що?
Обернувшись, Маруся увидела подходившую к ней большую группу девушек и невольно задержала взгляд на украинке в нарядном сарафане и с монистами на шее: она была чуть не на голову выше остальных. Под густыми бровями ее насмешливо поблескивали глаза — очень черные, похожие на спелые вишни. Монисты тихо звенели. Перебирая их рукой, она говорила:
— Кто хочет со мною дружить, тот и «що» поймет. Вот Катя понимает…
«Опять какая-то Катя! — с досадой подумала Маруся. — Дружбу ищут — выдумки книжные…» Она свернула в сторону и, пройдя несколько шагов, услышала умоляющий голос:
— Ну еще разок… один только…
За деревьями парень целовал девушку.
На душе становилось все тоскливей и горше… Вдоль реки она добрела до густых зарослей ивняка, сбегавших по берегу к самой воде, забралась в них поглубже и стала настраивать гитару.
«Любовь… дружба…» Губы ее покривились.
Вокруг она не находила ничего, что заставило бы потеплеть душу. А завтра? Послезавтра? Через год? То же самое будет — серенькая пустота!.. И тоска, тоска… Было светлое, был восторг впервые пробудившегося чувства. Все в жизни казалось розовым, пахло цветами… А теперь все это растоптано, опошлено… Будто солнечным днем шла по зеленому лугу и, не видя, полетела в черный овраг. А когда выбралась: нет ни луга зеленого, ни солнца — одна мгла, и ни конца ей, ни края…
…Небо блеском вышито,
Звездочки горят… —
донеслась к ней звонкая песня, которую сама она еще так недавно любила петь.
Посреди реки плыла лодка, в которой сидела Катя. Пели одни девчата, и чей-то голос фальшивил, забегая вперед. Круто развернувшись, лодка понеслась к берегу. Маруся слышала, как мягко ткнулась она в кусты, под смех остальных кто-то выпрыгнул из нее и, кажется, упал.
Маруся чуть повернула голову. Все, кроме Кати, с чемоданами и свертками были уже на берегу. Катя стояла в лодке — высокогрудая, полная, линии шеи плавным изгибом спускались к плечам. Загорелые руки с ямочками на локтях были и женственными и сильными. Лоб — чистый, светящийся. Между бровями лежала пухлая складочка, — не старя лица, она придавала ему резко выраженный волевой оттенок.
«Глаза красивые», — равнодушно отметила Маруся.
Компания расположилась на соседнем лужке. Вероятно, собирались выпивать и закусывать. Шесть человек, но слишком много от них было шума. Это раздражало, и Маруся сильнее защипала струны. Голос ее — сильный, грудной — легко поплыл над кустами:
Мой костер в тумане светит…
А сердце сжималось, ныло…
Ночью нас… —
пропела она и услышала, как совсем близко веселый голос подхватил:
…никто не встретит…
Замолчав, Маруся обернулась.
За её спиной, раздвинув кусты, стояла Катя и, посмеиваясь глазами, пела:
Мы простимся на мосту…
Марусе не по душе было это непрошенное вторжение, но на губах Кати проступала такая дружелюбная улыбка и глаза ее светились так приветливо, что девушка невольно предложила:
— Садитесь.
Катя села, обернув вокруг колен юбку.
— Хорошо ты играешь.
— А вы играете? — безразлично спросила Маруся.
— Немножко… Вальс один. А больше у меня ничего не получается, — призналась Катя.
Она взяла гитару и заученно стала перебирать струны.
— Так?
Маруся кивнула.
— А не вру?
— Немножко.
— Немножко, да вру, — огорчилась Катя. — Что же это мы сидим вместе, а как звать друг друга — не знаем.
— Я с хутора Красное Полесье.
— А имя?
— Маруся. А ваше — Катя?
— Катя. Только на «вы» звать меня не нужно. Я на «вы» только с теми, кто мне не нравится, чтобы подальше их от себя держать. В Красном Полесье я бываю, Маруся, а тебя почему-то не помню… не видела.
— Я училась.
— Где?
— В педагогическом…
— Учительница? Вот здорово! — радостно вырвалось у Кати. — Если бы ты знала, Марусенька, как нам учителя нужны!.. А почему ты одна сидишь? Ведь так скучно.
Маруся отвернулась, но Катя успела заметить сверкнувшие на ее глазах слезы. Перебирая струны, она чуть слышно пропела:
Все тихо кругом,
Лишь ветер на сопках рыдает…
И, как бы между прочим, спросила:
— Комсомолка?
Маруся отрицательно покачала головой.
— Почему же?
— Скучно.
— В комсомоле скучно? — От удивления Катя чуть не выронила гитару. — Почему же скучно?
Маруся пожала плечами.
— В техникуме я была комсомолкой. Мух ловить и то веселее.
— Что же вы делали?
Маруся не ответила, взяла гитару и хотела встать, но Катя удержала ее.
— Нет, все же… Ну, что-нибудь-то делали?
— Членские взносы платили. Изредка собрания бывали, а на них одни болтают, другие на часы смотрят: скоро ли кончится? Ни дел, ни веселья.
— Это, правда, скучно. А вот у нас комсомол веселый, Маруся! — Катя взяла ее за руку. — О чем ты грустишь?
— Так…
Зашелестели кусты, и к девушкам подошел Коля Брагин. На стеклышках его очков поблескивало солнце.
— Чаши наполнены, закуска нарезана. Послан делегатом — пожалуйте кушать, Екатерина Ивановна!
— За мной дело не станет, — засмеялась Катя. — Посидим, — обратилась она к Марусе. — Закусим, чайку попьем… Поиграешь, а мы послушаем.
— Спасибо, Катя. Я пойду.
— Куда торопишься? Сегодня же праздник.
— Итти далеко. До свиданья.
Катя отстранила протянутую ей руку.
— Я провожу тебя.
Они втроем вышли на лужайку, и Маруся настороженно оглядела незнакомых ей людей, сидевших вокруг скатерти, уставленной бутылками и закусками.
— Видишь, вся наша честная компания в сборе, — увлекая ее, весело сказала Катя. — Девушки — мои подружки. Вот этот дядя, — она указала на Озерова, — вполне хороший, но только до тех пор, пока у него денег не попросят.
— Тогда он — страшный, — добавил Коля Брагин, присаживаясь у кустов, чтобы завязать распустившиеся шнурки ботинок.
Все рассмеялись, а предрика укоризненно покачал головой.
— Другой дядя — мой отец. Не родил, не крестил — сам себя в отцы посадил. Ты все плачешь, Зимин: «Педагогических кадров не хватает». Вот и кадры появляются. — Катя смеющимися глазами взглянула на Марусю. — Наша будущая комсомолка.
— Почему комсомолка? — смутилась та, но Катя взяла обе ее руки и сильно сжала их.
— Будешь, Марусенька, комсомолкой, будешь. Мы тебе скучать не дадим… И сейчас зря торопишься. Может быть, закусим?
— Спасибо. Не хочу.
— Ну, ладно, пойдем. — Катя обняла ее и, не оборачиваясь, крикнула: — Не скучай без меня, отец! Я недолго.
