Василий Щур - Пограничными тропами
С вилами прямиком, мимо кустарников побежал он к юрте. «Быстрее, быстрее, опередить неизвестного» — подгонял он себя. Вот лощинка, а рядом с юртой уже жердяная изгородь. В юрте от земляного пола тянуло прохладой. Над деревянной кроватью висела двустволка. Мыкыянов зарядил и спрятал ее за посудным шкафом.
Вскоре подъехал всадник. Он был в темно-коричневом пиджаке, таких же брюках, заправленных в хромовые, давно не чищенные сапоги. Воротник рубашки расстегнут, смят, со следами въевшейся пыли. На левой руке, положенной на луку седла, блестели овальные часы. В глубоко посаженных серых глазах заметна усталость. На небритой щеке выделялся синий шрам. Лошади всадника тяжело дышали, холки и бока чернели от пота.
— Салам, старина! — развязно крикнул незнакомец, легко соскакивая с коня.
— Саламат сызба, — кивнул головой Турсунгазы и тут же подумал: «У нас так грубо не здороваются». Лицо у него стало серьезным.
— Ну и трава по лощинам вымахала — залюбуешься, — сказал мужчина в темно-коричневом. — В прошлом году, помнится, такой здесь не было. А ныне — и тропы позарастали.
«Что-то не туда гнешь, — подумал Турсунгазы. — И в том году эта сторонка с таким же сеном была, а тропы здесь никогда не проходили». Потом добавил:
— Дожди, дожди повадились, растет все как на опаре… Едешь-то далеко?
— Ты сперва закурить дай, — уклоняясь от ответа, попросил незнакомец. — Думал бросить — не получилось: сосет под ложечкой.
Турсунгазы вытащил из кармана брюк начатую пачку «Беломора».
— Закуривай. Вот и спички.
— Где курево-то брал? — разглядывая этикетку на пачке, спросил мужчина.
— Известно где: в сельпо, в Карабулаке, — схитрил Турсунгазы, произвольно дав название поселку.
— Вот туда и курс держу. Лошадь надо отвести, как-то ее оставил у нас их бригадир, да и насчет воды договориться для полива огородов. Но это уже с председателем решим.
— С Джунусовым? — вновь назвал вымышленное имя Мыкыянов.
— Да, с ним. Человек он покладистый, — второпях сказал незнакомец, готовясь садиться на лошадь. — Так дорога на Карабулак…
«Чужой он, — уже не сомневался Турсунгазы. — Видно, тертый калач», — и забежал в юрту. В этот же миг он выбежал с ружьем.
— Ты задержан, привязывай коней к карагачу, — громко сказал Мыкыянов, направляя в него ствол ружья. — Не наш ты.
— Не дури, аксакал, — поморщился тот, вставляя ногу в стремя. — Если разобраться, ты здесь ноль целых.
Мыкыянов приблизился к чужому, широко расставил ноги и в ответ на дерзкие слова крикнул:
— Делай, что велено, — иначе палить буду.
Лицо чужого стало таким, будто у него рвали без наркоза зубы. Потом, вытаращив налитые кровью глаза, он сделал резкий взмах рукой к своему поясу, на котором в чехле висел финский нож.
Турсунгазы, чуть отступив, снова приказал:
— Не смей, тебе говорят! Сделаешь еще шаг — бабахну.
— Добром прошу, — уже взмолился пришелец, — не задирайся, отпусти. Любую лошадь тебе подарю. Вот, выбирай.
— Я не из тех, за кого ты меня принимаешь, — багровея, проговорил Мыкыянов. — Привязывай гнедых и следуй по этой тропе. А если… такую взбучку дам — не опомнишься…
Двигались молча. Впереди — чужой пешком, сзади — на коне Турсунгазы. В том месте, где тропка шириной не более метра шла по горному карнизу на высоте за вторую тысячу над уровнем моря, пришелец остановился.
— Больше не могу, устал, — пробубнил он, кося злые глаза на дружинника.
— Что ж, малость отдохни.
Чужой, присев на камень, посмотрел направо, где возвышалась огромная скалистая стена, потом налево, где начиналась глубокая пропасть.
— Зря, черт подери, рискнул я проскочить низиной, — зло, сквозь зубы, проворчал он. — Можно было в другом месте… Нечистый попутал… Отпусти…
Заросшее, смятое лицо его выражало скрытую тревогу, глаза смотрели испуганно, умоляюще.
— И в другом месте не прошмыгнул бы, везде смотрим, — закуривая, сказал старик, а потом, спохватившись, приказал:
— Поднимайся, хватит…
К вечеру, когда уже спала жара, Турсунгазы приконвоировал задержанного на полевой стан. Вскоре туда прибыли пограничники.
У пришельца из карманов были извлечены плитки шоколада, фонарь, миниатюрный радиопередатчик и две пачки папирос. Этикетки пачек сверкали золотистыми полосками, отдавали синевой нарисованных чинар.
— Шакал! И другого названия тебе нет, — сквозь зубы проговорил Турсунгазы. — Врал мне: курить бросил. Тянулся скрюченными пальцами к нашему «Беломору». До печенок обидно, что вот такие лезут на нашу землю…
А вот был случай совсем недавно. Мыкыянов, уставший, верхом возвращался с овцеводческой фермы домой. Около моста лошадь фыркнула, подняла голову и навострила уши. Из-за кустов краснотала показался человек. В руках он держал кетмень. В глазах подошедшего угадывалась осторожность.
— Откуда будешь? — спросил Мыкыянов.
Неизвестный, двигая челюстями, что-то невнятно пробормотал, небрежно сделал взмах рукой, присел. Турсунгазы насторожился:
— Паспорт есть?
— А как же! Без него, дружище, в этих краях и не показывайся: граница-то под боком.
Мыкыянов посмотрел на обувь незнакомца, потом на лежащий рядом кетмень. «Говорит, воду по арыкам пускал, — подумал он, — а ботинки-то чистые, на них совсем нет грязи, да и кетмень ржавый-ржавый».
— А все-таки, позволь глянуть на паспорт, — настойчиво потребовал Мыкыянов.
— Дразнишь или смеешься?
— Показывай документы! — твердо сказал Турсунгазы.
— Шутник ты, вижу, — впиваются расширенные глаза незнакомого в Мыкыянова. — А со мной шутки плохи. Я из таких переплетов выходил — тебе и не снилось. Так что не куражься.
Мыкыянов почувствовал, как у него налилось краской лицо, чаще забилось сердце и дал о себе знать внутри осточертелый осколок. «Будь ты неладен!» — ругнулся про себя Мыкыянов.
Неизвестный, глазея на лошадь, поднялся и быстро направился к ней. Потом сквозь зубы бросил:
— А тебе дорожка скатертью.
«Ускакать намеревается, — мелькнула мысль у Мыкыянова, — но на Беркута не так просто сесть».
Конь, увидев чужого, расширив ноздри, качнул головой и, круто повернувшись, побежал в другую сторону.
Неизвестный тут же шмыгнул в кусты краснотала. Вскоре серая кепка исчезла за лобастой мшистой скалой.
— Беркут, Беркут! — позвал коня Мыкыянов.
Через минуту он, вскочив на лошадь, уже мчался на заставу. Под копытами коня звенела каменистая тропа. Пограничники нагнали нарушителя в тот момент, когда он, кубарем скатываясь по щебенке к подножию горы, хотел пробраться к кустарнику, который прорезала граница.
— Нет ничего дороже своей Родины, — говорит Мыкыянов.
Крутой волной нахлынули воспоминания, горячим дыханием обдали его тяжелые огневые годы.
* * *…Турсунгазы, прихрамывая, подходил к поселку. За спиной у него, покачиваясь на узловатых лямках, висел полупустой вещевой мешок, на левой руке — шинель.
На обочине дороги солдат увидел сваленный километровый столбик. «Присесть, отдохнуть малость, — решил Мыкыянов. — Осколки дают о себе знать».
— Земля! — вздыхает глубоко Турсунгазы. — Дождалась-таки мужских рук. А они вон какие — в шрамах, в ссадинах и порохом пахнут.
Вдали послышался клекот журавлей. Турсунгазы поднял голову. «Ишь, они, солдаты: строем, дружно. И командир у них свой». Фронтовик переводит взгляд на землю, смотрит на шинель.
— Спутница моя, — как-то ласково сказал он. — Навряд ли я тебя когда-нибудь надену: пробитая, истертая. А бросить жаль. Памятью останешься…
Турсунгазы, взяв свои пожитки, поднялся и направился по тихой дороге в поселок.
Куляш, жена его, долго не выпускала мужа из крепких объятий. Она счастливо смотрела на его загоревшее лицо, жесткие брови, прорезавшиеся на лбу морщинки, на лихо выбившуюся из-под пилотки непослушную густую прядь. Слезы счастья и радости оставляли следы на его выцветших погонах.
Соседские ребята с любопытством рассматривали на груди Турсунгазы ордена, медали.
— А вот эта за что? — спрашивали.
— За бой у Малахова кургана, — сняв пилотку, ответил Мыкыянов.
— А орден какой красивый!
— Смотрите, цветные нашивки! Это за ранения? Расскажите о них, дядя Турсунгазы.
Солдату не верилось, что он уже в кругу семьи, близких, что он стоит на земле в полный рост, свободно, без оружия, что снята зеленая каска и черные волосы нежно теребит теплый ветерок, а с крыши домика доносится мирное воркованье голубей.
Родной дом… Неужели это наяву? Вон тополек играет клейкими листьями. Ветви его веселые, податливые. Он вырос, окреп. А немного дальше, у подножия горы, между камней бьют из-под земли чистые ключи. Над сопками, как лебеди, поднялись белые облака. Откуда-то доносится весенний запах травы. А вдалеке, пришитая к горизонту, синеет заплатка леса.
