Богдан Сушинский - Фельдмаршал должен умереть
— Насколько мне известно, с оберстом Курбатовым вы, барон, уже знакомы, — тоном дворецкого произнёс Родль.
— Имел честь. — Сняв фуражку, поскольку оберст стоял посреди комнаты без головного убора, Шмидт приветствовал русского диверсанта весьма неуклюжим кивком массивной, заметно суженной к темени головы. — Рад видеть, господин оберст.
— Корсиканские корсары Роммеля вновь сходятся под пиратскими парусами, — сдержанно улыбнулся Курбатов.
— Кем только меня после операции по захоронению сокровищ фельдмаршала, носившей странное название «Бристольская дева», ни называли. В том числе и корсиканским корсаром Роммеля.
— Обязан напомнить, что полковник, князь Курбатов — бывший командир русского диверсионного отряда, который…
— Я в курсе, Родль, — прервал его барон. — Мне приходилось слышать об этом сибирском рейде, в том числе и от самого диверсант-полковника.
— Если бы вам представилась возможность читать русские эмигрантские газеты, там о князе — взахлёб. По просьбе Скорцени, некоторые статьи были специально переведены на германский. Они впечатляют.
— Не следует акцентировать внимание на делах прошлых лет, — сдержанно предостерёг гауптштурмфюрера Курбатов.
— Смею возразить, господин оберст. Время вашего знакомства тоже должно быть использовано рационально, — молвил Родль. — Представляете себе чувства истосковавшихся по родине русских аристократов, — вновь обратился он к фон Шмидту, — когда они вдруг узнают, что из глубины Сибири, с дикого Востока, к ним явился этот молодой белогвардейский, как говорят русские, офицер, князь! Словно бы пришёл из красивой легенды, из вечности. Но хватит эмоций. Садитесь, господа, разговор наш будет недолгим. Господин оберштурмбаннфюрер, — продолжил он, когда собеседники уселись в приземистые кресла, — вам придётся провести в этих апартаментах ещё, как минимум, трое суток.
Шмидт устало взглянул на Родля и красноречиво пожал плечами. После того как ему продемонстрировали арест двух типов, устроивших за ним слежку, оберштурмбаннфюрер воспринял сообщение о домашнем аресте с иронией человека, и не такое видевшего на своём веку. Единственное, на что он имел полное и неотъемлемое право, так это проклинать тот день, когда Роммель втравил его во всю эту историю со своими африканскими сокровищами.
— Ясно: в течение трёх суток я нахожусь здесь. Что дальше?
— Затем вновь появится полковник Курбатов, который в эти дни не станет стеснять вас своим присутствием. — Слушая эти слова, князь полузакрыл глаза: то ли от усталости, то ли от безразличия. — Он доставит вам документы и деньги. Маршрут и транспорт, которым вам надлежит отправиться в Италию, мы к тому времени определим.
— Опять в Италию?! — приподнялся Шмидт. — Уж не на переговоры ли с американцами?
— В Северную Италию, естественно, под крыло великого дуче.
— Но что нам делать в вотчине дуче? Во всяком случае, мне?
— Не пойму, с чего вдруг вы столь агрессивно настроены против Италии? Страна философов, поэтов и этих… как их там, скульпторов: Микеланджело, Родена, если только они, в самом деле, были итальянцами, поскольку, признаться, в истории искусства я не силен.
— Что вы валяете дурака, гауптштурмфюрер?! — побагровел фон Шмидт, вспомнив, что значительно старше Родля по чину. — Какая, к чертям собачьим, «страна философов и поэтов»?!
— Если вы решительно настроены скрываться от преследователей-кладоискателей на Восточном фронте, противостоять вашему желанию я, конечно, не смогу.
— Почему вдруг скрываться? — возмутился Шмидт, мысленно согласившись при этом, что Северная Италия всё же лучше, чем Южная Польша или Венгрия.
— Да потому, что, спрятав вас на время в одну из разведывательно-диверсионных школ в Италии под чужим именем, мы таким образом получим хоть какой-то шанс спасти вам жизнь. Пока о вас не забудут, пока не прояснится ситуация в Италии и на других фронтах. Официально вы — представитель отдела диверсий имперской безопасности.
— По-моему, подполковнику СС стоит сказать правду, — неожиданно вмешался Курбатов. — И состоит эта правда войны в том, что мы ещё будем использовать вас как приманку, выясняя, какие силы будут пытаться подобраться через вас к сокровищам Роммеля. Выяснять и истреблять.
Родль взглянул на русского диверсанта с почти гневным осуждением: эта информация была явно не рассчитана на самого Шмидта. И был слегка удивлён, когда сам барон отреагировал на его искренность с абсолютным спокойствием:
— Благодарю, полковник, это уже по-солдатски. Что же касается вас, Родль… Поскольку я поступил в распоряжение Отто Скорцени, то готов выполнить любой его приказ.
— Что тоже оч-чень по-солдатски. Тем более что многие офицеры СС сочли бы за честь выполнять приказы первого диверсанта рейха, — совершенно серьезно, без какой-либо назидательности, молвил Родль. На сей раз он был уверен, что говорит святую правду: к Скорцени действительно стремились, к нему тянулись. Вокруг него сотворялась некая романтическая аура, становившаяся всё более притягательной для всякого ослабевшего духом. — Да, господа, иные и в самом деле сочли бы за честь. «Отчаянная борьба сохраняет свою вечную ценность в качестве примера» — когда фюрер изрекал эту мысль, он прежде всего имел в виду Отто Скорцени и таких воинов, как он.
— У меня тоже создается впечатление, что, когда фюрер говорит о мужестве наших воинов, в качестве образца он всегда имеет в виду Скорцени, — великосветски поддержал его мысль фон Шмидт.
— Оказывается, и в этом вопросе мы единомышленники, барон. Прежде чем откланяться, сообщу вам, что у этого убежища имеется хозяйка. Она появится через полчаса и приготовит вам лёгкий ужин. Не думаю, что она способна скрасить вам эти три дня одиночества, поскольку к красавицам не принадлежит, зато стреляет отменно. За это ручаюсь. Так что молитесь на неё, как на богиню судьбы Мойру,[35] — посоветовал Родль, направляясь к двери.
— Мне тоже позвольте откланяться, господин оберштурмбаннфюрер, — молвил Курбатов, отходя к двери вслед за адъютантом Скорцени. — И не сомневайтесь: Италия будет нашей, независимо от событий на фронтах. Так что Барра, оберштурмбаннфюрер, барра!
— Италия — дерь-рьмо, дуче Муссолини — тоже дерь-рьмо, — процедил барон. — А вот, что значит ваше «барра», этого я не знаю.
— Боевой клич римских легионеров времён Римской империи. Кое-что из истории Рима нам по ходу нашей стажировки в школе «Гладиатор» всё же придётся почерпнуть. Барра!
Оставшись наедине со своим презрением ко всему, что происходило в последние дни лично с ним, с Берлином и со всем прочим миром, фон Шмидт извлёк из походного чемоданчика подаренную бывшим сокурсником, недавно вернувшимся после ранения с Восточного фронта, русскую гранату «лимонку» — вдруг его и здесь выследят; рядом с ней он положил пистолет и нож и припечатал донышками имевшиеся у него в запасе две бутылки вина.
— Барра! — как можно воинственнее прорычал он, откупоривая бутылку и с явным наслаждением отведывая её содержимого прямо из горлышка.
Главное, что впереди его ждали три дня «офицера, вполне законно сбежавшего от войны». Всё остальное никакого значения сейчас не имело.
50
Оголённая, изнеженная сном и освещённая лунным сиянием женщина. Всё ещё упругая, высокая грудь, пухлые губы, податливая вожделенность плоти… Вот то, чего он не мог по-настоящему познать во время холостяцких экзальтаций у себя на диване, на письменном столе, на балконе, во время их ночного безумия. Хотя в каждом из этих грехопадений проявлялись свои собственные, никогда ранее не познанные им и ничем не заменимые эротические взлёты.
Бургдорф умышленно пришёл в спальню Крайдер лишь под утро, испытав свою страсть монашеским воздержанием, измучив себя мысленными ласками и нафантазированным сексуальным бредом.
Добившись вчера от Альбины намёка на то, что его даже могут впустить в спальню, как приблудную дворнягу, Вильгельм поначалу твёрдо решил деликатно проигнорировать это позволение. Великодушно проспать его, не снисходя утром ни до каких извинений. В конце концов, он столько раз прорывался в спальню Альбины и его столько раз пинали у двери, что теперь имел полное право хотя бы один раз отвергнуть снисхождение этой красавицы.
Но, как оказалось, хватило генерала не надолго. Уже после полуночи, снедаемый страстями, Бургдорф решил, что, чёрт возьми, если уж сия спальня досталась ему как награда за убиение фельдмаршала (или за стойкую верность фюреру, тут уж кто как воспримет), то несостоявшаяся генеральша вполне заслужила, чтобы он отомстил ей за определение столь большой платы. Причём отомстил самой циничной любовью.
Бургдорфу показалось, что по-настоящему Альбина проснулась только тогда, когда он окончательно испепелил себя последним поцелуем яростной страсти, переходящей в блаженное бессилие.
