Богдан Сушинский - Воскресший гарнизон
— Уверен, что в Москве вряд ли рассчитывают на столь исчерпывающую информацию! — восхищенно произнес Шерн. — Задание выполнено самым блестящим образом. Кстати, этот ваш штурмбанфюрер...
— Вилли Штубер. Начальник службы безопасности «Регенвурмлагеря». Прекрасно владеет русским. Из ближайшего окружения Скорцени и сам — один из лучших диверсантов рейха, — не без гордости представила барона Герцогиня.
— Хотите сказать, что теперь он уже готов?..
— Не готов, — отрубила Софи. — Все, что можно было получить от этого офицера, я уже получила. Или получу в будущем. Но ему следует оставить иллюзию неведения, которая бы спасала его, германского аристократа из древнего рыцарского рода, от мук, от комплекса «терзаний предателя».
Шерн многозначительно покряхтел и согласился. По тому, как мрачно он воспринял этот ее тезис, Софи поняла, что сам он от «терзаний и комплекса предателя» все еще окончательно не избавился.
— Но это еще не все. Вот уже двое суток в «Регенвурмлагере» с инспекционной поездкой находится лжефюрер.
— Вы сказали: «Лжефюрер»? — переспросил Герман.
— В том-то и дело, что «лже...». Но об этом знают только Скор-цени, который его сопровождает, и Штубер. Даже комендант лагеря бригаденфюрер фон Риттер оставлен был в неведении. Причем подозреваю, что и сам фюрер не ведает о том, где он в эти дни находится. Очевидно, речь идет о серьезном испытании двойника фюрера, о его, можно сказать, экзамене на допуск к этой имперской роли.
— А цель испытания?
— Она может быть известна только Гиммлеру, под чьим прикрытием и проходит эта операция. Ну, еще, возможно, начальнику Главного управления имперской безопасности Кальтенбруннеру. Хотя возможен и такой вариант: пока что испытывают на всякий случай. Полевая, так сказать, выучка.
— То есть о какой-то ближайшей конкретной цели Штуберу пока что ничего не известно?
— Уверена, что ничего.
— Центр будет потрясен сегодняшним донесением. Там давно интересуются «Регенвурмлагерем». А уж сообщение о визите сюда лжефюрера... Оно заставит задуматься над тем, что же на самом деле происходит в верхушке гибнущего гитлеровского рейха.
Последнюю фразу Герман произнес с каким-то мстительным сладострастием, как человек, во что бы то ни стало пытавшийся оправдать свое отступничество, свою работу на врагов рейха.
32
Обеденный стол был накрыт со всей возможной в условиях «Регенвурмлагеря» пышностью, но Родль проследил, чтобы перед лжефюрером не оказалось ничего мясного и, отведя Зомбарта чуть в сторону, даже осмелился напомнить, что «его фкфер» — вегетарианец.
— Вот от этой глупой привычки мне придется отказаться, — неожиданно взбунтовался Зомбарт.
— Боже вас упаси! Фюрер уже давно предстает в ипостаси воинствующего вегетарианца, не стесняющегося прямо за обеденным столом называть любителей мясной пищи «трупоедами».
— ...Причем сделать это придется как можно скорее и... прилюдно, официально, — все еще упорствовал Зомбарт.
— После чего вам останется лишь убедить самого Адольфа Гитлера отказаться от своего вегетарианства и вновь превратиться в «трупоеда»[65]. Хотел бы я видеть, как это у вас получится.
— И все же, я не намерен...
— Воля ваша, поскольку «фюрер» — вы, а не я, — согласился Родль. — Но запомните, что так же, «прилюдно», Скорцени и казнит вас, избавляясь от лжефюрера с такой же решительностью, с какой во все века и при всех монарших дворах избавлялись от гнусных самозванцев.
— Вы говорите о страшных вещах, Родль.
— Но при этом все же стараюсь щадить ваши нервы.
Зомбарт уже не раз получал возможность убедиться, что устами Родля обычно глаголет «истина от Скорцени», поэтому счел за лучшее смириться. До поры, конечно. Если уж Великий Зомби входил в роль — то он в нее действительно входил по-настоящему, как подобает истинному артисту.
— Господа! — с имперским апломбом провозгласил Великий Зомби свой первый тост. — Фюрер — это Германия, Германия — это фюрер! Такова традиция великогерманского рейха и такова воля германского народа. Но позволю себе заметить, что воля эта воплощается в жизнь подвигом многих истинных воинов, истинных германцев, истинных патриотов рейха, таких, как присутствующие здесь бригаденфюрер фон Риттер; как прославивший своими подвигами не только германское, но и все воинство мира, оберштурмбанфюрер Скорцени; как мой новый телохранитель, переводчик и адъютант барон фон Тирбах, сумевший пройти в составе русского диверсионного отряда от Маньчжурии до границ рейха.
«Надо бы устроить подобный банкет для самого фюрера, — подумалось Скорцени. — Пусть бы поучился умению провозглашать тосты. И вообще, не пора ли собрать под одной крышей всех четверых двойников фюрера и провести с их участием четыре совещания высшего командного состава вермахта и СС, а затем и банкет? Интересно было бы взглянуть, как на их фоне выглядел бы настоящий фюрер... Когда-нибудь за подобные идеи тебя подвесят на крюку тюрьмы Плитцензее[66] — на той же бравурной ноте напророчил себе Скорцени, вызывающе осматривая присутствующих. — Причем не исключено, что сделают это по приказу даже не настоящего фюрера, а одного из самых бездарных и безликих двойников».
— ...Вот почему я уверен, — вошел в раж лжефюрер, — что даже если бы произошло самое трагическое и Германии пришлось бы попрощаться с фюрером, на его место неминуемо встал бы другой патриот Германии.
— Смелое предположение, — едва слышно проворчал Родль. — Не каждый бы решился.
Однако лжефюрер уже не обращал на него внимания.
— Да, на место ушедшего от нас фюрера немедленно встал бы другой патриот. Не менее талантливый и прозорливый, умеющий рождать великие цели и вести к ней великий германский народ.
— Это он о себе? — едва слышно провор Родль, обращаясь к своему патрону.
— Естественно, — невозмутимо подтвердил Скорцени.
— И пусть никто не смеет усомниться в том, что у нашего народа нашлось бы достаточно воинов и политиков, способных объединиться вокруг него, чтобы довести Третий рейх до вершин мирового господства. Ибо рано или поздно, мир должен оказаться у ног германского фюрера, у ног рейха. Впрочем, когда я говорю «у ног», это не следует воспринимать в буквальном смысле. Точнее будет сказать, что народы мира сплотятся вокруг фюрера, вокруг Германии, — трибунно вскинул перед собой раскрытые ладони лжефюрер, — осуществив извечную мечту всех властелинов мира, сформулированную еще, очевидно, Тамерланом: «Один мир — один правитель!».
Родль саркастически взглянул на своего шефа и умиленно ухмыльнулся.
Это была одна из тех ухмылок, которыми он поразительно умудрялся копировать самого Скорцени. Причем обер-диверсант рейха давно уловил это.
«А каков подлец! — говорили этот взгляд и эта ухмылка. — К какой радикальной мысли подводит! Причем, всех нас и прежде всего меня».
— Все мы, воины Германии, должны служить фюреру так, чтобы каждый из нас был достоен медали «За верность» — символа истинной, боевой верности![67] Поскольку никто не способен...
— За фюрера, — тотчас же подхватился Скорцени. — За Великую Германию, за СС и ее мужественных воинов, которые, конечно же, способны взрастить в своих рядах вождя, достойного самых мудрых вождей; полководца, достойного самых талантливых полководцев; и которые всегда будут верны избранному ими фюреру.
Зомбарт взглянул на него с нескрываемым возмущением: прервать на полуслове самого фюрера!
«Нет, — извлек для себя урок Скорцени, — с фюрером ты все же как-нибудь сладишь. А вот удастся ли тебе перевешать всех лжефюреров — это еще вопрос!».
— Интересно: если во время очередного тоста я скажу, что стоит только Скорцени исчезнуть, как тотчас же найдется человек, который его заменит? — обратился к нему Родль, состроив при этом лукавую ужимку.
— Вы и в самом деле способны на такие умовыводы?
— Всего лишь спрашиваю. Причем только для того, чтобы знать: вы пристрелите меня сразу же и лично или предпочтете отдать под опеку нашего общего любимца «гестаповского Мюллера»?[68]
— Не сомневайтесь, сразу же, — заверил его обер-диверсант рейха. — Хотя мне и в голову не могло бы придти, что на смену Скорцени способен придти некий Родль.
— И вот так всегда: — вздохнул Родль. — Не успеешь предаться какой-либо захватывающей фантазии, как тебя тут же подстреливают на взлете. «Запрещенный прием охоты, Скорцени!», — вот что со временем скажут потомки.
33
Два месяца спустя...
К мосту через Одер пробиться со своей небольшой колонной, составленной из двух грузовиков и «опеля», Штубер и Софи так и не смогли. Пережив в длинной пробке авианалеты сначала русских, а затем и англичан, они поняли, что до ночи пробиться к мосту невозможно, поскольку колонны техники и пехотинцев все прибывали и прибывали. К тому же машины и подводы многочисленных «административных» беженцев — бывших полицейских, бургомистров, служащих всевозможных организаций и учреждений, а также новоявленных фольксдойчей — создавали в этой пробке такую паническую нервозность и такую неразбериху, что наряды полевой жандармерии, которые должны были наводить порядок у моста, впадали то в пистолетную истерику, то в беспросветное отчаяние.
