Джеймс Джонс - Только позови
Уинч фыркнул и отвел глаза от Прелла. Он вдруг сообразил, что нигде не видно Лэндерса, нету его, потом его взгляд случайно упал на доброволку из Красного Креста, которая в этом самом зале по будням учит инвалидов плести корзины. Она явно была из дамского клубного контингента и вполне ничего выглядела. Вместо серой униформы на ней было дорогое вечернее платье — сразу скажешь, из богатых, и светлые волосы, хоть и не длинные, не как у молодой, очень даже соблазнительно завиты. Безо всякого тебе колпака дурацкого.
Уинча внезапно охватило безумное, безудержное желание подойти к ней, взять ее одной рукой за грудку, легонько так, нежненько, а другой вылить полный бокал вина на голову, прямо на ее ослепительную прическу. Желание было так сильно, что каблуки сами оторвались от пола и ноги пошли к дамочке. Спохватившись, Уинч круто отвернул в сторону, залпом выпил вино и поставил бокал.
— Ты как хочешь, а я сматываюсь, — прошипел он Стрейнджу. — Меня от таких сборищ воротит.
— Меня тоже. Давай вместе.
Выйдя в коридор — такой знакомый, исхоженный взад — вперед, — Уинч достал из кармана платок и вытер выступивший на лбу пот. Рука его едва заметно дрожала. Еще немного, и он бы… Ни с того, ни с сего.
— Кстати, как твоя благоверная смотрит, что ты на гостиницу все деньги угрохал? — услышал он свой голос.
— Никак не смотрит. Не ее деньги-то, мои.
— А-а… — промычал Уинч.
— Она на своем оборонном в Цинциннати сама дай бог загребает.
— А как она смотрит, что у тебя эта есть, Фрэнсис? Тоже не знает?
— Вряд ли она чего знает, — ответил Стрейндж, неторопливо выбирая слова. — Догадывается, может, — это другой разговор. — Он помолчал и добавил — Все едино, разошлись мы.
— Ну? А я и не знал.
— Подполковник у нее какой-то есть. Давно уже с ним крутит.
— Понятно, — протянул Уинч. — Выходит, еще один потерпевший.
— Угу, вроде того. Потерпевший — это ты верно. Только с ней, видать, и раньше такое бывало. Еще до войны.
— Факт. У них у всех бывало.
— Твоя-то как?
— Моя? Живет себе…
— Понятно, живет. Где?
— Не здесь, не в Люксоре. — Они уже вышли из корпуса и шли по дорожке к главным воротам, за которыми выстроились такси.
Уинч назвал адрес городской квартиры и укатил. Он не оглядывался назад. Со Стрейнджем полный порядок. За такого волноваться нечего. Прочно на земле стоит, как валун, не сдвинешь. Вот только за Прелла беспокоится. От усталости Уинч не мог сообразить, хорошо это для того или плохо.
В веренице мыслей снова заскребла одна — о Лэндерсе и о том, почему он не пришел. Что-то тут не то, не то… Уинч задремал под мерный рокот мотора, но его разбудил японский сержант, который шел на него со штыком наперевес.
— Эй, — окликнул он водителя. — Я ничего сейчас не говорил? А то сморило меня.
— Да вроде нет, — сказал шофер.
Уинч успокоено откинулся на спинку. Они уже подъезжали к его дому. В голове у него было вязко, как на проселке после дождя. Уинч не был уверен, сумеет ли он в конце концов урезонить Лэндерса.
Так вышло, что ровно через неделю после Прелловой свадьбы Гарри Л. Превора отстранили от должности. Вместо него на 3516-ю квартирмейстерскую роту по снабжению ГСМ пришел капитан Мейхью.
Глава двадцать шестая
Ничто не могло удержать Лэндерса, и он с самого начала ввязался в события.
Они были немного наслышаны о капитане Мейхью, так что новость не застала их врасплох. Кроме того, накануне вечером Превор провел беседу с сержантским составом подразделения. И все-таки Лэндерса огорчила и рассердила печальная, растерянная улыбка на лице лейтенанта, когда днем в канцелярию заявился Мейхью, чтобы принять командование ротой.
У Лэндерса была простая и веская причина не прийти к Преллу на свадьбу: он работал. В списке личного состава он уже числился штаб-сержантом и командиром отделения. Конец дня, то есть то самое время, когда в госпитале происходила церемония, да и весь вечер у него обычно были загружены. Он обучал сержантов делопроизводству, проверял или переписывал накопившиеся с утра бумаги. Чтобы удержать в роге Превора и уберечь ее от всяких мейхью. Все его чувства с Бобби Прелла перешли на Гарри Превора и на 3516-ю, хотя он понимал, что со стороны лейтенанта было неразумно давать ему сержанта и отделение.
Когда прибыл Мейхью, Лэндерс со всем пылом души был готов отстаивать Превора, и одновременно его пронизал ток нервного возбуждения, какое испытываешь, сталкиваясь с чем-то знакомым и опасным. Это не был плод расстроенного воображения невротика, а реальная угроза человеку. В объединившихся великих хваленых штатах Америки выползало что-то живучее, цепкое, злобное, как в гитлеровской Германии и Японии, — то, с чем надо было бороться. Тревожное ожидание даже вытесняло в Лэндерсе сожаления по поводу снятия Превора.
На следующее утро, после побудки, рота гурьбой выкатилась на холод для построения. Капитан Мейхью принимал рапорт, а Превор в качестве заместителя командира стоял в пяти шагах позади него, и на его широкоскулом лице была та же печальная, растерянная улыбка. Лэндерс кипел от благородного негодования.
Накануне передачи командования Превор собрал в дежурке писарей и сержантов по кухне и снабжению, то есть «ядро» роты, и провел с ними беседу. Потом он вызвал весь сержантский состав и произнес небольшую речь.
Смысл ее сводился к тому, чтобы они не вздумали поднимать бузу.
— Я не знаю, как вы относитесь лично ко мне. На эту тему у нас разговора не было. Одни, наверное, лучше, другие хуже. Но мне не хотелось бы, чтобы ваше отношение ко мне отражалось на вашем отношении к роте. Наша служба, наша рота — вот что главное. Когда она формировалась, к нам пришли разные люди, из разных мест. Многие из них… — Превор усмехнулся, — были недовольны назначением и порядками. И все-таки нам всем удалось сколотить надежную хорошую команду, где люди научились помогать друг другу. Это было самым трудным, но мы сделали это и имеем право гордиться результатами. Рота должна сохранить достигнутый уровень. К нам приходит новый командир, у которого могут быть свои методы. Это естественно. Но метод — это только форма, он не затрагивает сути дела, главного. А главное у нас есть, и давайте с честью сохраним это главное.
По мнению Лэндерса, речь была почти что безупречна. Превор, конечно, мог бы обойтись без мудреных слов вроде «метод» или «форма», которые вряд ли дойдут до всех, зато он говорил с достоинством и от начала до конца искренне. Придраться к нему было невозможно. Лэндерс подумал, что на месте Превора он не сумел бы сохранить столько благородства.
Прощаясь с управленческим ядром, лейтенант высказался яснее.
— Я знаю, стоит вам захотеть, вы ему желтую жизнь устроите. Так вот, я прошу вас как о личном одолжении — не делайте этого, не надо. Я не знаю, что он собой представляет, но и вы не знаете. Будем надеяться, нормальный командир, не хуже других.
Лэндерс быстро понял, как заблуждался Превор. Ротный Мейхью оказался хуже не придумаешь.
Мейхью признавал только приказ. Таких командиров не интересует, что нравится подчиненным, а что нет. Он был готов на все, чтобы настоять на своем. А ему досталось подразделение, где мало что умели делать и еще меньше хотели делать. Он, очевидно, так и не уразумел этого обстоятельства. Его самонадеянность была невыносима.
Он тоже произнес речь и сразу же настроил роту против себя. Центральный ее мотив звучал примерно так: «Поиграли, и хватит. Пора наводить порядок». Во-первых, они уж никак не «играли». Во — вторых, каждый знал, что порядок в основном есть. Он упустил из виду, что обращается не к зеленым призывникам, а к бывалым воякам, которых как только не мололи, да не перемололи. Мейхью длинно распространялся на эту тему перед ротой, замершей в положении «смирно» на ветреном плацу. Сам он не счел нужным стать как положено, а прохаживался взад — вперед вдоль строя и даже похлопывал себя по бокам, чтобы согреться. Когда капитан наконец принял ненадолго положение «смирно», рота уже невзлюбила нового командира.
Он хорошо знает настроения американского солдата, заявил Мейхью, сам из рядовых вышел. Поэтому пусть никто не рассчитывает на поблажки. Вытянувшись в струнку, Лэндерс внимал словам ротного и мысленно представил себе, как тот шагает по головам и многие давит в лепешку, карабкаясь наверх.
Придя в новое подразделение и сменив командира, которого более или менее уважали, Мейхью, разумеется, оказался в невыгодном положении. Но это не интересовало ни Лэндерса, ни кого другого. Естественно, что на Превора народ сразу же стал глядеть как на святого, хотя раньше отнюдь не все были от него в восторге.
Больше же всего роту покоробило то, что Превора оставили у Мейхью заместителем. Нужно придумать такое — выставить человека на позорище! Потому что как ни крути, прежнему командиру при новом все равно позор и унижение. То, что Мейхью был в чине капитана и, строго говоря, имел преимущество перед Превором, не играло, по общему мнению, никакой роли, что бы ни думало штабное начальство. С Превором обошлись несправедливо, сподличали, это всякому понятно, кроме как командованию Второй армии. И переживает человек — это тоже видно. Так не поступают.
