Владимир Першанин - «Штрафники, в огонь!» Штурмовая рота (сборник)
Накануне хорошо замаскированный дот разглядеть не удалось. Тимарь рассказывал, как пытались попасть в амбразуру. Никак не удавалось. Тогда выкатили на прямую наводку трехдюймовую полковушку. Она успела сделать лишь несколько выстрелов. Тяжелые пули за считаные минуты выбили расчет.
Послали еще артиллеристов, но стрельбу им вести не дали, кого – убили, кого – ранили. А пушку расклевали бронебойными пулями, повредили откатник. Так она и стояла на пригорке, а вокруг – погибшие и тяжелораненые артиллеристы.
Дот разбили во время нашей второй атаки. Командир полка, в нарушение инструкций, разрешил пустить в ход шестидюймовые гаубицы. Понадобилось два десятка тяжелых снарядов, чтобы расколоть железобетон. Так что не нам одним тяжко пришлось. Спрятанный в доте 15-миллиметровый пулемет валил людей намертво.Собирали живых и раненых, подсчитывали потери. Из расщелины в обрыве кое-как вытащили тело старшего лейтенанта Бакиева. После смерти он автоматически восстанавливался в прежнем звании, хотя мне еще предстояло писать представление. Султан Бакиев был убит пулей в лицо, а потом расщелину забросали гранатами. Он не стал надевать телогрейку, чтобы легче двигаться, и лежал в изодранной в клочья гимнастерке, изрешеченный осколками, с оторванной кистью руки. Возможно, последняя граната, которую он хотел бросить, взорвалась у него в руке.
Мы были многим обязаны этому упрямому офицеру, плохо сходящемуся с людьми. Его напарник выжил, почти все осколки принял на себя старший лейтенант. Пушкарю повезло. Он сумел со ступеньки обрыва выпустить три диска, а затем участвовал в атаке, получив лишь легкое ранение.
Потери были тяжелые. Капитан Тимарь заранее позаботился о подводах, на которых срочно увозили тяжелораненых. Из полка выделили две полуторки. Оказав первую помощь, отправили своим ходом в санбат раненых полегче. Не обошлось без самострелов. Парень лет двадцати трех топтался возле Запорожца и санитаров, но Бульба не обращал на него внимания.
– Самострел? – спросил Тимарь.
Бульба отмолчался. Парень, всхлипывая, глядел на бугор, куда сносили погибших. Снег уже прекратился, и, как часто бывает в марте, вовсю светило солнце. Снег на южных склонах съеживался и оседал. Тела убитых оставались скорченными и застывшими. Взрывы мин и гранат исковеркали многих бойцов до неузнаваемости. Их распознавали приятели, собравшись кучками. Кто-то уже выпил трофейного рома, слышались возбужденные голоса.
– Отведите его. Чего он здесь шатается? – сказал Тимарь, отворачиваясь от умоляющего взгляда самострела.
– Куда? – спросил сержант.
– Ну, к речке, что ли… не с погибшими же вместе хоронить!
Парень побледнел, хотел что-то сказать, но сержант прикрыл ему ладонью рот. Через пару минут внизу, возле проруби, отстучала очередь, затем вторая. Сержант с помощником ногами спихнули мертвое тело в прорубь.
Привезли полевую кухню. Гречневая каша с мясом, сало, хлеб, водка. Поминальный ужин? Помню, что разговоров в тот вечер было немного. Все до такой степени вымотались, что, едва стемнело, полезли в блиндажи спать. Остатки 2-го и 3-го взводов Тимарь приказал не трогать, а посты выставить из бойцов 1-го взвода.
– Вы, того, – хорошо выпивший капитан погрозил неизвестно кому пальцем, – обоссались сегодня. Малышкин геройски погиб. А вы караул обеспечивайте. И кашу доедайте. Ее много привезли, только есть некому.Подсчитали потери. Точные цифры я уже не помню, но в моем взводе остались в строю двадцать четыре человека, а в роте – примерно сто тридцать. Погибло около ста пятидесяти человек. Их похоронили сразу после боя. Пришлось повозиться. Земля глубже, чем на полметра, была твердой, как камень.
Нашли воронку от авиабомбы и долго жгли там всякий хлам. Потом, подровняв оттаявшую землю, аккуратно уложили в нее тела. Немного не рассчитали. Верхний слой был на глубине меньше метра. Политрук Зенович приказал насыпать холм побольше. Соорудили деревянную пирамиду с надписью, что здесь похоронены воины 40-й армии, погибшие в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Фамилии погибших хранились в отдельной папке с указанием места нахождения могилы и ориентиров по местности.
Здесь лежали не штрафники, а бойцы Красной Армии, которых похоронили под винтовочные залпы.
Тем временем вдалеке слышался гул мощной артиллерийской канонады. Войска фронта шли в наступление. Так уж нужна была стоившая немалых жертв атака четырехсот человек почти без всякой поддержки? Нам говорили, что надо спешить, потому что вот-вот начнется половодье. Но лед по-прежнему держался крепко. Могу сказать только одно – я уверен, что за счет нас хорошо сэкономили технику и снаряды для орудий. Штрафники должны были смыть свою вину кровью, и они ее смыли.
Но непонятный горький осадок на душе остался, и я, не выдержав, высказал его капитану Тимарю. Он объяснил довольно просто, и в его словах звучала доля истины:
– Чтобы пробить плацдарм, мы по числу людей, считай, стрелковый батальон положили. Треть полка. А остальные еще бы дня три очухивались. А тут простой выход. Сунули штрафную роту, ну, и остались от нее лохмотья. Так она в штатах армии, считай, не существует. А полк пошел вперед без остановки.
Нас временно оставили на прежних позициях. Можно сказать – отдохнуть. Писали представления на погибших, раненых и особо отличившихся. Для снятия судимости, возвращения звания и наград. Позже эти документы утвердят в штабе армии.
Я закопался в писанину. Появились разные вопросы. По сложности задания, понесенным потерям на снятие судимости и реабилитацию могли рассчитывать не только погибшие, раненые, но и другие бойцы, участвовавшие в бою. Тимарь мне указаний никаких не давал, посмеивался:
– Решай сам. Ты же из боя не выходил, видел, кто как воюет.
Если бы это было так! Для меня эти две атаки, отсиживание под обрывом, рукопашный бой в траншеях слились во что-то непонятное. Запомнилось, что хорошо действовали командиры отделений, капитан Пушкарь, Иван Рябков, мой ординарец Савельев. Кого-то в бою я просто не видел, но они сражались. Иначе мы бы не взяли эту чертову траншею.
Ко мне в землянку пришел качать права бывший вор Тиханов. В атаку он бежал неподалеку от меня, но, как оказалось, в бою участия не принимал. Отсиделся где-то в укромном месте. Тем не менее он привел двух свидетелей, которые видели, как Тихий дрался с фрицами и двоих лично уничтожил. Солдаты явно врали. Один был из уголовников, с ним все ясно. Второй был обычный боец, попавший в роту за пьянку и утерю оружия. Его наверняка заставили врать.
– Тиханов, ранения вы не получили, а насчет действий в бою поговорим позже. А пока идите на свое место, продолжайте службу.
При всей моей неприязни к бывшему разведчику Велихову, трусливо бросившему своих товарищей, я подготовил представление на снятие с него судимости. В атаку он бежал в первых рядах, дрался умело, уничтожил двух фашистов. И хотя ранен не был, я все же написал: «В бою проявил храбрость и инициативу. Достоин снятия судимости».
Никто не заставил бы написать такие строки про бывшего полицая Терентьева, который вроде воевал неплохо и сумел выжить, не получив ранения. Тебе искупать свою вину до смерти или тяжелого ранения! Терентьев это понимал и ко мне ни с какими просьбами не подходил.
Кстати, в штабе армии начальство подошло жестко к вопросу реабилитации штрафников, проявивших в бою смелость и отвагу. Освобождали практически только тех, кто получил ранения. Капитан Тимарь ходил разбираться. Ему сообщили, что в политотдел назначен новый начальник. К штрафникам относится с явным предубеждением. Лично проверяет дела и освобождает очень немногих. Спорить с таким отношением было бесполезно.
Остатки роты продолжали занимать хорошо оборудованные немецкие позиции на случай контратак и попыток выхода из окружения немецких войск. Наши части ушли вперед, мы находились в тылу, но за время войны командование уже научилось предвидеть возможные осложнения.
Немецкие траншеи находились на возвышении, имелся хороший обзор, несколько блиндажей и дзотов. В качестве трофеев нам досталась исправная 50-миллиметровая пушка (вторую немцы успели взорвать) и два пулемета. Осталось также большое количество боеприпасов. Командование решило, что нет смысла оставлять здесь пехотную роту или батарею, и «доверило» прикрытие отвоеванных позиций штрафникам.
На каждый взвод приходилось метров по пятьсот-шестьсот линии траншеи. Левченко у меня забрали и назначили командиром 1-го взвода. Мне приходилось постоянно проверять посты, заниматься писаниной, а тут привязался Тиханов, упорно не отстававший от меня. Когда троица (он и два свидетеля) снова пришли ко мне, я поставил всех троих по стойке «смирно» и заявил, что если они покинут еще раз позицию без разрешения, то будут арестованы и отправлены в особый отдел.
Я знал, что Тиханов испытывает меня на прочность. Освободим его, потянутся остальные уголовники. А насчет особого отдела упомянул зря. Тиханов сразу уцепился за мои слова.
