Михель Гавен - Валькирия рейха
– Не удалось, – ответила Хелене глухо, – внесли в список погибших. Его отец умер. Анна живет теперь одна.
Эрих помолчал.
– А помнишь день рождения фон Грайма в Крыму, – продолжил он погодя, – и экскурсию, которая примирила нас после ссоры? Нам рассказывал о музее смотритель? Так вот, вообрази, его осудили за сотрудничество с немцами, и мы встретились с ним в сибирском лагере. Все эти годы он был мне близким другом. Мы вместе вспоминали тебя. Теперь он тоже освободился и уехал в Крым.
Она повернулась, рукав на ее блузе поднялся, Эрих увидел шрамы на запястье.
– Что это, Лена, – он прижал ее руки к груди, – зачем?
– Я думала, что ты погиб, не хотела жить, – призналась она, опустив голову, – теперь я понимаю, что если бы американцы меня не спасли, я потеряла бы намного больше, чем предполагала.
– Надо верить и жить, Хелене. Так всегда говорил мне мой друг Степан в лагере, – Эрих поцеловал шрамы на ее руках, – я вернулся, мы снова вместе. Я люблю тебя так же, как любил. И если ты согласна, то, не откладывая ни на день, ни на секунду, мы должны сделать то, что собирались еще во время войны. Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж, Хелене. Мы и так потеряли слишком много времени. Вспомни, ты говорила об этом своей покойной матушке в Дрездене перед тем, как началась бомбардировка. Твоей мамы нет, но моя жива, она благословит нас. Ради памяти твоей матери, ради памяти всех, кто погиб, мы должны жить дальше, Хелене. И помнишь, как я сказал тебе после торжественного приема у Геринга? Роди мне сына, Лена.
– Сына? – Хелене с сомнением покачала головой, – но я ведь уже не так молода. К тому же мы столько пережили.
– Но надо постараться, госпожа оберст, – он радостно поцеловал ее в нос, – у вас всегда находятся отговорки. То генерал фон Грайм на проводе, то рейхсмаршал в Берлине, то русские истребители на подходе. Теперь кто? Тот американский генерал Норрис, который вызвал тебя на базу проводить испытания? Я хочу сына, Лена, все, хватит. Американцы же – не Геринг, американцы подождут.
Внизу хлопнула дверь. Эрих прислушался.
– Это мама, – сказал он, – ну, что, Хелене, ты согласна быть моей женой? Тогда идем к ней.
– Я согласилась еще на Рождество сорок четвертого, – улыбнулась она, стирая платком слезы, – куда теперь деваться? Отступать я не привыкла.
– Я тоже, – он взял ее за руку и повел вниз. Спустя три дня их обвенчали в церкви. В то утро она была в белом, и впервые за восемь лет, прошедших после войны, Эльза Аккерман, Анна фон Лауфенберг и даже горничная Зизи надели яркие, нарядные платья, чтоб больше уже никогда не возвращаться к трауру. Стояла теплая, солнечная погода. Лина Гейдрих прислала поздравительную открытку. Харальд Квандт и сын Лины, Клаус, оба в парадных летных мундирах, присутствовали на церемонии. От генерала Норриса и всего личного состава базы ВВС США прислали огромную корзину цветов. Ее букет поймала Анна и вскоре она обвенчалась с Харальдом.
Конечно, Эрих не сразу вернулся в строй. Подорванное в плену здоровье давало о себе знать и ему пришлось долго лечиться, прежде чем снова вступить в авиацию. Но Хелене была с ним и помогала ему. Она не жалела ни времени, ни денег, чтобы как можно скорее поставить его на ноги. Восстановившись в бундесвере и получив звание полковника, Эрих Хартман вновь принял под командование легендарную эскадрилью «Рихтгофен». Молодые летчики с ликованием встретили самого знаменитого истребителя времен Второй мировой войны и были горды тем, что им пришлось служить под его началом.
Вскоре он командовал уже и всем полком, в который входила эскадрилья «Рихтгофен». А в конце 1960-х годов принял под свое командование воздушный флот Северо-атлантического альянса. Так состоялась блестящая карьера, о которой Эрих всегда мечтал и которую прочил ему еще в 1940-е годы преданный анафеме рейхсмаршал Люфтваффе Герман Геринг.
Спустя несколько лет после женитьбы на Хелене, как-то весной, на маневрах НАТО телетайп отстучал ему долгожданную весть от ее сестры. Эльза Аккерман сообщала, что у Хелене родился сын, и она назвала его, как они давно уже решили, Андрисом, в честь лучшего друга их молодости, пожертвовавшего собой весной 1945-го в небе над Берлином ради их любви, ради будущего, ради счастья Хелене. Они назвали сына в честь голубоглазого Андриса фон Лауфенберга – память о нем прошла с ними сквозь годы, сквозь испытания и разлуку.
После рождения сына Хелене Райч еще служила в авиации, но потом ушла в отставку – ее уговорили писать мемуары. Она написала и посвятила их Магде Геббельс, для нее она нашла много теплых слов.
Эрих Хартман не забыл своего друга Щеколдина. Через Фонд мира он добился для Степана стажировки в Лувре, в Париже. Они снова встретились, теперь уже во Франции, и виделись потом часто. Мечта Степана, казавшаяся несбыточной в Вятлаге, осуществилась. В Париже русского профессора представили Черчиллю, и он разговаривал с ним, об Алупке. Эрих радовался за Степана. «Надо верить и жить!» – они повторяли эту фразу, как заклинание, как пароль очень трудных лет, выпавших на их долю.
А в середине 1960-х годов случилась совершенно неожиданная история. На аэродром в Вестфалии приехала советская военная делегация. Эрих обратил внимание на переводчицу, сопровождавшую важного русского генерала – не сразу, но он узнал в ней… горничную из общежития в Колодищи, Веру Соболеву, влюбленную в Лауфенберга. Вера изменилась. Из застенчивой, неуклюжей девочки она превратилась в красивую, элегантную женщину. Особенно поразил Эриха проникновенный взгляд ее больших серых глаз, словно хранивший в глубине печаль. Вера тоже узнала Эриха. Улучив минуту, подошла.
– Мне очень хотелось посмотреть на места, где он жил, – сказала она, – конечно, все было непросто для меня. Мне пришлось постараться, чтобы с фабрики мне дали направление в институт иностранных языков, а потом оттуда по комсомольской линии перевели в Москву. Пришлось отличиться на общественной работе, в горкоме, в обкоме, знаете ли, вам этого не понять, – она махнула рукой. – Ведь я одна, у меня нет семьи, – Эрих понял, что Вера так и не вышла замуж. – Подключить все связи, чтобы меня направили в эту поездку, в капстрану, да еще на военный аэродром. Слава богу, язык у меня отменный. Я все делала ради него, – она не решалась вслух назвать имя Андриса. – Мне хотелось еще хотя бы раз встретиться здесь с ним, хотя бы заочно, – призналась Вера взволнованно. – Больше мне ничего не нужно, а там будь что будет…
– Но Вера, это же опасно для вас, – предупредил ее Эрих. – Да, здесь в Вестфалии недалеко находится дом Андриса, их родовое поместье. Там живет его сестра. Я с радостью отвезу вас. Но как вы сможете поехать туда, за вами же следят?
– Это все равно, – решительно ответила она.
– Вера Петровна, – позвал переводчицу генерал, – где вы застряли? – Опустив голову, Вера поспешила к делегации.
Эрих был уверен, что ее не отпустят, но наутро, как и договаривались, Вера ждала его у гостиницы. Молча она села в машину. Она ничего не рассказала, как отпросилась у своих, наверное, она просто сбежала. Анна фон Лауфенберг, сестра Андриса, встретила их на пороге дома. Вера смутилась и не могла произнести ни слова. Проводив Веру в комнаты, в которых прежде жил Андрис, Эрих и Анна оставили ее одну. Сколько раз она воображала себе, даже видела во сне, как придет сюда. И вот она трогает вещи, к которым прикасались его руки. На рояле перед окном, большой портрет в рамке – он остался на нем таким же, как был почти двадцать лет назад. Она так долго представляла себе, что скажет ему при встрече, а вот не нашлась ничего, кроме привычного: «Здравствуйте, господин майор».
– Я буду помнить его всю жизнь, – произнесла Вера, когда Эрих отвозил ее обратно на аэродром, – я не смогу полюбить никого другого.
– Вы мне напишете? – спросил Эрих.
– Я не уверена, что мне позволят это, – ответила она грустно. Вера прекрасно представляла себе, что ее ожидает на родине. Она не написала, и Эрих больше не имел от нее никаких известий. Через друзей в разведке он попросил найти своего старого товарища Щеколдина, чтобы ему передали его просьбу – узнать о Вере, что с ней, жива ли? Щеколдин понимал, что, вступая в контакт с немецкими разведчиками, смертельно рискует. Но все же сделал все, о чем его просили. Надо верить и жить, ради жизни Веры профессор совершил невозможное, сделав тяжелое для себя дело – снова связался с Лубянкой. Вскоре Эрих получил сообщение, что сразу после возвращения в Москву Веру арестовали. Ее обвинили в шпионаже. Долго допрашивали. От сильных побоев ее парализовало в тюрьме. Она лежала в тюремной больнице. Поняв, что проку от нее больше нет, чекисты бросили ее. Щеколдин разыскал Веру и увез ее в Крым. В очередной свой приезд в Париж он сообщил Эриху, что Вера поправляется, начала ходить. И вообще она, славная, добрая, симпатичная женщина…
