Василь Кучер - Плещут холодные волны
Люди. Первые дни Павло чувствовал буквально голод по людям, не мог наговориться с ними.
Но по-настоящему отогрелась его душа только в Туапсе, куда он приехал по месту своей новой службы и попал на квартиру к боцману Зотову. Старому боцману он не раз рассказывал о том, что произошло в море и на чужбине. Ничего не скрывал Павло, хоть потом и трудно ему становилось, потому что сызнова переживал все, что хотел забыть.
На квартире он постоянно держал под кроватью три банки рыбных консервов. И сам не мог объяснить — зачем. Если иногда съедал одну банку со старым боцманом, он тут же на следующий день приносил новую и клал под кровать.
— Зачем ты так, сынок? — спрашивал боцман.
— Пусть лежат, они есть не просят, — отмахивался Павло.
— Так, так, я тебя, кажется, понимаю, — вздыхал боцман.
— Ну так не спрашивайте, если понимаете, — сухо бросал Павло и выбегал из комнаты в сад, чтоб не продолжать этот неприятный разговор.
Боцман Зотов сначала удивлялся и даже пошел советоваться к знакомому врачу, но тот его успокоил: со временем это пройдет. И боцман стал еще пуще прежнего заботиться о судьбе квартиранта. Как только мог. Подушку новую где-то раздобыл ему из чистейшего пуха и незаметно подложил вместо слежавшейся и жесткой, набитой сеном. Мягкие тапочки сшил. Старенький, но еще не вытертый половик положил у кровати и повесил на окно большую штору: чтобы не било в глаза солнце, если Павло захочет днем соснуть часок. А когда уж уснет, боцман выходил из дому и садился на траве у ворот, чтоб остановить каждого, кто шел к Павлу.
— Нет. Ушел куда-то. Что ему передать?..
А охотников поговорить с Павлом было много. И свои, крейсерские, и знакомые моряки из штаба. Но боцман никого не пускал. Разве что вестового, если тот иногда приходил и немедленно звал врача на крейсер. Тогда боцман шел в дом и слегка тормошил Павла за плечо:
— Павлуша! Ты прости меня, Павлуша, но служба свое требует. Пора на крейсер. Вестовой прибегал…
Милый, хороший боцман Зотов! Как его отблагодарить за все это? Павло до сих пор не может забыть, как старик взволновался, когда узнал, что его квартирант наконец едет в Севастополь. Он бросился к соседям, побежал на базар, в порт и принес Павлу угощение для севастопольских друзей. Тут были сушеные фрукты и вобла, сельди и вяленый лещ, изюм и брынза. Павлу пришлось приложить немалые усилия, чтобы отговорить боцмана от этой затеи. Еле уговорил. Тогда боцман надавал Павлу столько севастопольских адресов, что тому пришлось бы целую неделю разыскивать товарищей боцмана но флоту и близких его родственников. Чтоб не обидеть старика, Заброда взял адреса без колебаний.
Тускло и холодно поблескивают загнутые вверх рельсы, а дальше на насыпи лежат перевернутые шпалы. Два усатых железнодорожника выковыривают эти шпалы ломами, тянут в сторону и складывают в штабель. Они искоса посматривают на Павла, подозрительно оглядывающегося по сторонам, словно высматривающего что-то. Павло заметил это и спросил:
— Эгей, машинисты, а как у вас до Севастополя добираются? По шпалам?
— Кто как может. Если не к спеху, можешь и по шпалам, — буркнул один из них.
— А если дело спешное, так валяй на машину. Только, наверное, опоздал, морячок, — прибавил второй.
— А как машиной? — спросил Павло.
— Иди к почтамту, там рядом автобусная станция, — объяснили они.
Павло поблагодарил за совет и быстро пошел в город, стараясь не смотреть на разбитый, искалеченный вокзал. В городе зияли руины, на трамвайных путях росла трава.
За почтамтом возле скверика на самом деле было что-то похожее на автобусную станцию без единого автобуса. Там стояли старые и расшатанные грузовики, крытые заплатанным брезентом. Они скорее напоминали рыдваны, чем машины дальнего следования, как значилось на фанерных табличках, которые висели на бортах. Разве такие машины ходили когда-то на Алушту, в Ялту, Ливадию и Севастополь? На одном из грузовиков Павло увидел табличку с надписью «Севастополь» и очень обрадовался. Переспросил шофера, действительно ли он едет в Севастополь, и, купив билет, вскочил в кузов, перегороженный неотесанными досками, на которых сидели пассажиры. Машина скоро тронулась через базар на окраину, где начиналась ровная степная дорога к морю.
«Хоть бы покрытие снял, пакостный. Ничего ведь не видно», — с досадой подумал Павло про шофера и оглянулся.
В темноте дремали несколько пехотинцев и два летчика. Да еще какая-то женщина прижимала к груди большой узел с подушкой. Кто они и зачем едут в Севастополь? Коренные жители или по месту службы направляются? Через задний проем в брезентовой крыше были видны знакомые пейзажи. По обе стороны дороги лежали побитые немецкие танки и пушки, перевернутые телеги и бронетранспортеры. Все они лежали носами вперед, к морю, видно, удирали на Севастополь, да не ушли. То там, то здесь трепетали на шестах красные флажки — мины. Целые минные поля вдоль дороги.
На поле стояли самолеты истребительной авиации. Задрали в небо свои тонкие стволы зенитки. Над крытыми грузовиками поднималась стальная паутина высоких антенн. И куда ни взглянешь — стрелки с какими-то цифрами, что означали размещение воинских частей. Не то, что было в сорок первом, когда даже автоматов не хватало. На всю бригаду Горпищенко их было разве с полсотни, да и то половина трофейных. Ни минометов не было вдоволь, ни самолетов, ни танков. Как только они выдержали оборону Севастополя целых восемь месяцев, имея перед собой вооруженного до зубов противника? А ведь выдержали. Восемь месяцев, а немцы не смогли удержаться и неделю. Так и рухнула вся их оборона буквально в несколько дней, хоть оружия у них было по-прежнему много. Вот тебе и военные теории. Видно, дело не только в оружии, есть еще что-то большее. Та идея, за которую солдат идет в бой… Вот она и победила. Победила и тогда, в сорок втором, хоть Севастополь и пришлось сдать… Победила и теперь, когда он пал за четыре дня.
— А какой он теперь, Севастополь, ребята? — вдруг спросил маленький пехотинец. — Я там никогда не был. У Толстого только когда-то читал. А какой он теперь?..
Летчик, сидевший в глубине, у самой кабины, резко бросил:
— Никакой. Теперь нет Севастополя…
— Нет? Как это нет? — удивился пехотинец. — Ведь мы туда едем…
— Мало что. А вот нет его. Все сгорело, все легло развалинами на землю. Все, — сказал летчик и закурил. Огонек спички выхватил из темноты его худое, усталое лицо со шрамом через высокий лоб.
— А как же люди? — так и потянулся к нему пехотинец.
— Вот так и люди, — сказал летчик. — Кто выжил под землей, тот и остался. Но таких очень мало. Так мало, что даже страшно… Да вот сами увидите. Там только армия. Даже флот еще не вернулся…
Павло побледнел от этих слов, в горле защекотало, хотелось крикнуть:
«Молчите! Зачем пугаете парня? Пусть сам все увидит. Хорошо, что он не видел, что тут творилось в сорок втором».
Один из летчиков застучал по кабине, машина остановилась, и оба они вышли.
Павло пересел на их место и приник к дырочке в брезенте над кабиной. Машина мчалась, ловко обходя засыпанные воронки от бомб и снарядов. Видно, шофер был крымчанин. По обе стороны дороги начались уже знакомые места. Вот справа вынырнула гора, на которой в неравной схватке с танками погибли пять матросов. Немного дальше виднеется первый дот с широкой амбразурой для корабельной пушки. А вот по левую руку разостлалась богатая садами Бельбекская долина. Но что с ней стало? Мертво и голо вокруг. Ни деревца, ни кустика. Все скосила война. И железнодорожный мост, переломанный пополам, рухнул в пропасть. Вот почему не ходят до Севастополя поезда. Везде словно огненный смерч прокатился. Земля так перекопана снарядами, что живого места на ней не осталось. Все сожжено огнем дотла. И трава уже не растет.
Вот и последняя гора, и возле нее второй, еще более крупный дот, в котором когда-то Павло прятался от артиллерийского обстрела. Машина остановилась. К ней подошли милиционер и лейтенант-моряк.
— Пропуска! — сказал милиционер.
Пехотинцы подали документы.
Через борт перегнулся моряк, легким кивком головы поприветствовал врача. Павло молча подал свои бумаги. Все было в порядке, и машина стала взбираться на крутую гору.
Павло увидел под горой белый высокий обелиск, возле которого копали землю солдаты. Выскочил из грузовика, дальше ехать он уже не мог. Здесь начиналась та земля, которой он отдал здоровье, молодость, ради которой он перенес в море голод, зной и нечеловеческий страх.
Машина ушла, а Павло подошел к обелиску и снял мичманку. Что это за памятник, он еще не знал. Солдаты, приводившие могилу в порядок, вытянулись перед Павлом по стойке «смирно», но он приказал им продолжать работу, только спросил:
— Чья?
— Мелитопольская. Дивизия полковника Горпищенки, — ответил сержант.
