Александр Казанцев - Третья сила. Россия между нацизмом и коммунизмом
Советские часто устраивали обыск в нашем этаже, то занимали, то освобождали пустующие комнаты рядом с нами. Капитан американец всегда предупреждал нас о том, что они опять будут обыскивать и тогда выводил нас через черную лестницу в сад. Мы стояли с ним подолгу в саду за кустами и смотрели, как в окнах люди с зажженными фонарями переходят из комнаты в комнату. Когда они уходили, мы возвращались обратно. По шоссе, в одну и в другую сторону, все время проходили советские машины и нередко останавливались около нас. Проезжали небольшие группы кавалеристов.
Через два дня капитан спросил Власова, хочет ли он остаться здесь или поехать в Штаб американской дивизии и попытаться попасть в Штаб армии, чтобы поговорить о судьбе разоруженных русских солдат. Власов сказал, что поедет. Машину, в которой он выехал с немногими спутниками, сопровождал американский джип с солдатами. В четырех километрах от демаркационной линии в американской зоне машины были остановлены отрядом советских солдат с офицером. Судя по их словам, они искали командира первой дивизии Буняченко. Власов никогда не носил форму, сопровождавшие его офицеры были, вероятно, приняты за немцев. Шофер хотел уже ехать, в это время один из советских солдат крикнул: — Да ведь это Власов!
Ему сразу предложили выйти. Американцы хотели вступиться. Завязался спор. В это время подошел второй джип, идущий навстречу. Из него вышел офицер-американец. На вопрос солдат, как им поступить, он ответил, что это внутренние русские дела и чтобы они садились в машину и возвращались обратно. Власова и его спутников, кроме одной девушки, Вали К… (спасенной американцами), оказавшейся в машине более или менее случайно, советский отряд увел с собой.
12 мая, день смерти первой дивизии, можно считать и последним днем организованного Освободительного Движения. Первая дивизия, несмотря на то, что численно она являлась только небольшой составной частью вооруженных сил Освободительной армии, была ядром, вокруг которого должно было произойти объединение всех антикоммунистических русских сил. При ней же были штаб Власова и руководство Движения в целом.
Естествен вопрос — почему же так произошло? Почему Движение, в котором с разной степенью активности принимали участие многие миллионы человек, единомыслящих и единоустремленных, Движение с такими перспективами на победу, имевшее шансы, в случае начальных успехов, на поддержку какой-то, вероятно, немалой части Красной Армии, — это Движение сошло на нет так быстро и незаметно, не оставив глубоких следов и не оказав даже сопротивления подошедшему вплотную врагу? Короче говоря — каковы причины неудачи всей акции в целом?
Причин много — больших и малых, второстепенных и решающих. Одни из них порождали другие, те, в свою очередь, обуславливали третьи. Так, поход на Коттбус, в сторону от расположения воинских частей Движения, был безусловно ошибкой, точно так же, как и задержка на четыре дня освобождения Праги. Однако эти причины не возникли сами по себе, а суть следствие какой-то другой или нескольких других причин. Но это второстепенное, что с большими или меньшими потерями могло быть, в конце концов, и поправлено. Три основных фактора обусловили неудачу выступления в целом.
Первое и, вероятно, самое решающее это то, что возможность консолидации сил была получена слишком поздно. Руководство Германии до последних часов войны не теряло надежды капитулировать на западе и продолжать обороняться на востоке. Непониманию русской проблемы оно осталось верным до конца. В последние часы, когда уже здание Канцлерства в Берлине было под обстрелом орудий советской армии, Гитлер по карте генерального штаба все еще передвигали группировал какие-то несуществующие армии и корпуса, якобы идущие на выручку Берлина, но основное — причины поражения его армий в России — оставалось за пределами его небольшого ума.
Второе — это не оправдавшиеся надежды на помощь или нейтралитет западных союзников. Для ожидания этой помощи, как я уже писал, не было абсолютно никаких оснований, кроме большого желания, логики и дальновидности — казалось невероятным, что западные союзники в такой степени не знают и не понимают коммунизма, что союз с ним рассматривают не как временное явление, нужное по тактическим соображениям Сталину, а как прочное и долговечное сотрудничество. Нам тогда еще не было известно, что президент Рузвельт совсем серьезно рассчитывал повлиять на Сталина своим личным шармом, вообще, говорят, неотразимым, надеялся привлечь его к западному демократическому миру, отказаться от ортодоксальных коммунистических убеждений, т. е. перестать быть самим собой. Более убедительной иллюстрации непонимания коммунизма западным миром незачем больше и искать. Осуждать руководство Движения за недостаточную активность при попытках установить связь с Западом сейчас беспредметно. Послевоенные годы показали, что такой связи установлено быть не могло. Эти попытки стоили бы больших человеческих жертв и, как сейчас можно утверждать, жертв напрасных.
Но кроме названных двух причин, была еще третья, лежащая больше в области психологии, чем тактики, стратегии и политики.
Многолетнее единоборство русского народа с коммунистической властью не прошло бесследно для психологии и народа в целом, и каждого в отдельности из подсоветских людей, а из них исключительно и состояли кадры Движения.
Психологическая особенность эта заключается в том, что для подсоветского человека характерна некая завороженность могуществом и несокрушимостью советского строя. В продолжение всех лет коммунистического господства легенда о несокрушимости коммунистической власти в России была лейтмотивом правительственной пропаганды. Этой же цели и еще, может быть, в большей степени служил жесточайший и непрекращающийся террор власти, в ответ на малейшую попытку сопротивления ей.
Эти два фактора с течением времени вдавили в сознание подсоветских людей мысль о непреодолимых трудностях, почти о невозможности свержения власти своими русскими силами и никакими вообще. Не на долгое время такую силу люди увидели в Германии, пока она не обнаружила своих подлинных намерений по отношению к России.
Мысль о бесполезности сопротивления власти въелась в сознание в такой степени, что в минувшей войне привела к трагическому парадоксу: ожесточенные и бескомпромиссные враги советской власти защищали ее до последней возможности, но в то же время и до того момента, пока не осеняла сознание мысль, что власть может упасть. В следующий момент защитников у нее уже не было, а были непримиримые и отчаянные враги.
Так было, и нет оснований предполагать, что не повторится в будущем. Спешу оговориться — это нельзя объяснять ни аморальностью, ни отсутствием твердых убеждений и принципов, ни недостатком мужества. Если нужно говорить об аморальности, то об аморальности власти, которая непрекращающимся террором деформировала сознание своих подданных. Это не особенность людей, а особенность строя, в такой степени влияющего на них. Эти же самые люди в другой обстановке и перед другими трудностями обнаружили стальную волю, непоколебимую верность своим убеждениям и большое мужество.
Характерная особенность: самые активные участники Движения — это касается в равной степени и солдат, и офицеров — были взяты в плен после ожесточенного сопротивления, нередко раненными. Все они до одного ненависть к советскому строю принесли с той стороны, а не воспитали в себе с этой, но ни один из них ни во время войны, ни до нее не сделал ничего для ее разрушения. Максимум протеста заключался в том, что люди переходили на эту сторону добровольно.
Недолгие месяцы пребывания с этой стороны, вне гипнотизирующего влияния НКВД, освобождали людей от внушенного им психоза и делали способными к более реальным оценкам. Невозможное там начинало казаться возможным здесь. Годы ожидания и месяцы подготовки и организации Движения характерны ростом веры в свою правоту и победу своего дела.
Эти чувства руководили солдатами первой дивизии во время похода из места формирования на восток, навстречу Красной Армии, эти же чувства доминировали и во всех массах Движения.
С востока, вслед за героем русским солдатом, шел торжествующий побеждающий коммунизм. До встречи с ним оставались считанные дни. И вот тут, где-то в последние дни, произошел еле заметный сначала перелом.
В душу каждого гипнотизирующими глазами удава заглянул многолетний страх. Страх не наказания, не физической смерти, а страх за дерзость выступления, за вызов на единоборство многолетнего и, опять казалось, несокрушимого врага. Советская власть, НКВД, двадцать лет культивируемого ужаса и бессилия вступили в свои права. Этот страх больше, чем страх перед физической смертью.
Из страха перед этим страхом люди тогда кончали самоубийством, точно так же, как и позднее в дни насильственной репатриации. В этом затянутом психологическом узле нельзя было обнаружить отсутствия мужества вообще. В боях за освобождение Праги солдаты и офицеры дрались, как львы, может быть, потому, что дрались против немцев.
