Богдан Сушинский - Французский поход
– Почему в прошлый раз вы не признались, виконт, что впервые в жизни деретесь на дуэли? Я бы хоть немного подучил вас.
– Через несколько минут я пожалею, что оставил Париж без такого учителя, – огрызнулся виконт.
Совсем юный мушкетер виконт де Морель сражался упрямо, напористо, ожесточенно, отлично понимая, что слава храбреца и дуэлянта может прийти к нему именно сегодня, здесь. Один-единственный удачный выпад. Всего один-единственный – во имя «храбреца и дуэлянта»!
Вызвать на поединок самого д'Артаньяна, известного в Париже яростного гасконца, первого дуэлянта Парижа, и выйти из него победителем! Такую славу не смогут бросить к его ногам никакие сражения, никакие крепости. А ведь где-то там, на задворках происшествия, будет просматриваться еще и задетая честь дворянина, аристократа.
– Вы не устали, виконт? По-моему, вам пора переложить рапиру в левую руку. С правой у вас явно не ладится.
– Я сразу понял, что вы левша, граф. Это заметно.
Думать о том, что точно такой же, единственный выпад д'Артаньяна может навсегда уложить его на эту прелестную лужайку, виконту почему-то не хотелось. Самое грустное, что он позволил себе загадать в связи с таким финалом дуэли, чтобы его телу дали как можно дольше полежать на траве. Лужайка казалась ему куда предпочтительнее могилы. Вот только предупредить об этом д'Артаньяна постеснялся.
Чувства, обуревавшие сейчас виконта, были очень хорошо знакомы и д’Артаньяну. В конце концов, в свое время его, никому неведомого юношу из Гаскони, привела в Париж именно жажда быстрой и громкой славы. И как мало он пока что по-настоящему сражался за короля и отечество, зато через какое бесконечное множество ссор и дуэлей, интриг и похождений пришлось пройти ему, добывая печальную, но скандально-громкую славу… дуэлянта.
– Если вы запаслись посмертным письмом, виконт, лучше вручите его мне сейчас. Потом это будет неудобно, – продолжил он словесную дуэль со своим соперником.
– Вы свое можете продиктовать, я старательно запомню его, граф, – попытался де Морель оставаться достойным противником и в этой части дуэли. – Только поторапливайтесь, у меня слишком мало времени.
«Сколько сил бесчисленного множества гвардейцев, мушкетеров и просто армейских офицеров было отдано этой погоне за тенью, за миражом величия, – продолжил свои размышления лейтенант д’Артаньян. – Сколько крови пролито. Сколько прекрасных юношей легло в землю во время тысяч и тысяч совершенно бессмысленных дуэлей!
Но даже теперь, когда враг теснит французские войска из Фландрии, когда его десанты высаживаются чуть ли не на всем северном побережье, а с юга и востока границам угрожают союзники Испании по венской коалиции… Когда все труднее заполнять бреши в рядах измотанных боями полков, а необученные новобранцы, оказывающиеся под орудийным огнем, имеют весьма смутное представление о законах войны и владении оружием… количество дуэлей не уменьшается. Наоборот, схватки стали ожесточеннее, поскольку закаленные в боях дуэлянты все чаще отказываются сражаться «до первой крови». Их устраивает только смертельный исход».
– Что вы так побледнели, виконт? Как вы заметили, только что я мог проткнуть вас.
– Почему же не сделали этого? – не стал отрицать очевидный факт де Морель.
– Вы же знаете, что даже в Париже трудно теперь найти хорошего портного и как дорожают их услуги.
– Пусть дороговизна вас не огорчает, граф; все равно портной вам уже не понадобится.
…Да, в то же время здесь, в столице, во многих других городах и замках благословенной Франции ежедневно гибнут или оказываются в госпиталях сотни лучших витязей Шампани, Гаскони, Бургундии, Нормандии. Дуэли, интриги, любовные похождения и… по любому пустячному поводу «затронутая честь».
– Кажется, вы уронили рапиру, виконт? Подберите, подберите.
– Проклятая трава, – потянулся за своим клинком юный дуэлянт, стараясь при этом не смотреть на графа. – Не думал, что она такая скользкая.
…Впрочем, довольно часто честь эта действительно оказывается затронутой. С этим д'Артаньян тоже не мог не согласиться. Однако годы службы, война и жизненный опыт все чаще заставляли его задумываться над тем, как прожиты лучшие годы его жизни, к чему он должен стремиться в будущем и поддерживает ли его «незатронутую» честь репутация повесы-мушкетера и дуэлянта.
– Я не ранил вас, виконт?
– Не надейтесь, что все обойдется «первой кровью».
Может быть, вовсе не случайно боевые офицеры, прошедшие через десятки битв этой многолетней войны, не раз отмечали в нем командирский талант и предрекали будущее полководца? Предрекали ту карьеру, к которой в душе, – само собой разумеется, скрывая это, – он стремился уже давно.
– Если вдруг раню, не судите строго, виконт, иногда даже я бываю неловким.
– Что-то я слишком увлекся фехтованием, граф. Пора отдохнуть. Вы уж извините.
– А ведь, оказывается, виконт неплохой фехтовальщик. Впрочем, они не на уроке фехтования. Спасая жизнь этому нагловатому юноше, он и так уже несколько раз демонстративно упускал возможность пронзить его рапирой.
Но замечает ли это, черт возьми, сам виконт? Или же он настолько ослеплен яростью поединка, что и рану на теле противника заметит лишь после того, как тот упадет в траву после третьего укола? Если все же замечает, то почему не ищет способа помириться?
«Вот только легкость, с которой ты фехтуешь сейчас, дается тебе все труднее и труднее, – предупредил себя д'Артаньян. – Поэтому решай…».
Да, он и в самом деле устал. Устал в стычках с испанцами в армии де Конде, устал от пути, который пришлось проделать из-под Дюнкерка до Парижа в качестве гонца; от всей той суеты, которая порождена появлением посольства из Украины.
– Осторожно, виконт, лягушка. Не оступитесь!
– Как же вы мне надоели, граф!
Другое дело, что беседы с Хмельницким, и особенно с полковником Одар-Гяуром, не проходили для него бесследно. Его приятно поражало, что даже здесь, в центре Европы, в Париже, эти люди с волнением думали о том, что происходит в Украине. Что их искренне волновала судьба своего народа, своей державы.
Волновала ли его, д'Артаньяна, когда-нибудь по-настоящему судьба Франции? Конечно, он был патриотом. И если бы в его присутствии какой-либо иностранец осмелился неуважительно выразиться по поводу Франции или ее короля, он, конечно же, схватился бы за клинок. Но вообще… Вообще он никогда не ощущал ни способности, ни готовности по-настоящему служить Франции.
Другое дело – казаки, эти степные рыцари, обрекшие себя на жизнь без дома, без крыши над головой, без семьи, без состояния, в вечных боях и походах… Они казались людьми из иного мира. Д'Артаньяну еще только предстояло понять философию их бытия, обычаи, нравы, кодекс казацкой рыцарской чести…
Граф д'Артаньян редко прибегал к подобным душеочистительным размышлениям по поводу своего бытия. А еще недавно просто-напросто начал бы презирать себя, если бы вдруг пал до подобного философствования, простительного разве что студентам да монахам.
Но, очевидно, в жизни каждого мыслящего человека наступает пора и таких грустных размышлений-исповедей. И сейчас они тем более сладостны, поскольку в любое мгновение могут быть прерваны. Навсегда. Как и сама его жизнь.
Он с силой отбил в сторону рапиру виконта, сделал выпад, но, едва прикоснувшись к куртке де Мореля, тотчас отдернул клинок и, проделав нечто подобное легкому реверансу, снова отступил к ограде, давая юному тщеславцу возможность прийти в себя.
– Граф, это оскорбительно! – не выдержал наконец де Морель. – Вы уже трижды имели возможность проткнуть меня.
«Пять раз, виконт, пять…» – про себя уточнил д’Артаньян, изображая на лице легкомысленную ухмылку.
– У нас честный поединок, – горячился виконт. – Он должен быть исключительно честным.
– Но если бы я пронзил вас при первой же возможности, мой дорогой виконт, каким образом вы смогли бы убедиться, что наш поединок проходит «исключительно честно»?
– В любом случае учтите: я своего шанса не упущу.
– Кто бы в этом мог усомниться, виконт?!
– Я не упущу ни малейшей возможности сразить вас – будьте в этом уверены.
– Могу воспринять ваши слова как угрозу, виконт, – процедил д’Артаньян, с усилием отбивая коварный и совершенно неожиданный выпад Мореля.
– И что тогда? – запыхавшись, спросил виконт.
– Тогда придется вызвать вас… на дуэль. Но уже по-настоящему, клянусь пером на шляпе гасконца.
«Ну что ж… это последний твой выпад. Все, что я смог сделать для того, чтобы спасти не очень ценимую тобой жизнь, виконт, я уже сделал, – сузились глаза д'Артаньяна. Меняя позицию, он внимательно следил за тем, как виконт, словно молодой барс, вытаптывает траву у небольшого пня, рассчитывая в нужный момент вскочить на него и оттуда, сверху вниз, с очень выгодной позиции, нанести противнику удар. – В конце концов, лично я добывал себе славу благодаря клинку, а не благодаря снисходительной жалости завистников».
