Артем Анфиногенов - Мгновение – вечность
Страстотерпец Гранищев, не сводивший с головы колонны глаз, знал ее состав лучше, чем экипаж флагмана, но догадки, рисовавшиеся его воображению, были верны лишь отчасти.
— Чтобы не рыпались, спесь свою поуняли, — сказал Степан Кулев, удобней усаживаясь на тарелке штурманского сиденьица, поглаживая ладонью, расправляя бортжурнал. — Им только волю дай, на шею сядут. Командир справа – до того настырный, не знаю, как за консоль не заденет. Так в форточку и лезет…
— Передай, чтобы не жался.
— Радиообмена с группой нет.
— Почему?
— Рабочую волну не дали.
— Ты же бегал звонить?
— Специально бегал! — подтвердил возмущенно Кулев, вспомнив последний разговор с Дусей. — Никто ничего не знает… «Гвардию», видишь, отмечают.
— Косарьков, — запросил Дралкин по внутренней связи стрелка-радиста, — «маленьких» слышишь?
— Вижу, но не слышу.
— А Ростов?
— И Ростов молчит… «Маленькие» рассыпались, как картошка, одна пара держится прилично. Да ведущий…
— Справа?
— На своем месте, справа. Предельная дистанция, предельный интервал. Силен мужик, цепко держится.
— Осади ведущего, — сказал Дралкин штурману, не отвлекаясь от приборов. — Дай знак рукой.
— Брысь под лавку! — скомандовал Кулев, взмахом руки отводя «ЯК» назад. Со штурманского сиденья он лучше летчика видел, что происходит справа от них. — Понятливый, — доложил он Дралкину. — И покорный. Даже удивительно: такой настырный и такой покорный… Курс сто шестьдесят градусов, — бросил он летчику. — Сто шестьдесят, и никаких гвоздей до самого города. Без фотографии запомнят штурмана Кулева!
Бланк бортжурнала, вправленный для удобства в дюралевый держатель, после отхода от Р. не заполнялся. Теперь следовало задним числом восстановить пройденный путь, закрепить его в строках типографского листка. «Для кого? — подумал Кулев. — Кто будет проверять? На хуторе, перед стартом, ни одна душа его не потревожила, а в Ростове – кому он нужен? Дозаправимся и – домой. „Жду!“…» Бесконтрольность казалась ему независимостью, такой желанной, удачливость – мастерством; знать и чувствовать себя единственным, кому доверяют ответственные задания, было приятно. «Как бог!» — вспомнил он. В полку его не признают, а мнение дивизии другое – как бог!.. «Дусе оставаться в полку не надо, — думал Степан. — Я ее оттуда заберу…» Предупредила насчет Кашубы, уберегла от неприятностей… Себя – тоже, сама того не ведая. Хорошо бы перевести ее в свой полк. Или в штаб дивизии. «Определюсь – тогда», — думал он об устройстве своего и Дусиного житья по уже имевшимся походным образцам.
«Извлекай урок из ошибки, иначе головы не сносить!» — Баранов с его призывом стоял перед Павлом, как живой, когда нарезной торт жилого массива из света и теней внизу растаял. Перевернув карту, Гранищев расправил подошедший лист и с новой энергией вперился в «поднятый», то есть расцвеченный, проработанный, проштудированный накануне маршрут, который собирался покрыть в одиночку. Волей судеб он следовал по нему рядом с Леной; тем строже, тем повелительней был наказ Баранова: «Извлекай урок из ошибок!» Вдоль черной нити маршрута цветным, красным, карандашом были выделены высотки, голубым – речушки и озера, коричневым – гряда, отсюда невидная. Где-то слева катит воды Дон, где-то справа – линия фронта. По широкому коридору между тихим Доном и опасным фронтом пролегает путь истребителей на Ростов. А вот и населенный пункт, получивший под его старательной рукой расцветку в виде креста. Районный центр…
В долгом перелете, случается, находит на летчика затмение: отвлекся, упустил нить, смотрит в планшет, на землю и не понимает: где он?
А тут Павел определился сразу.
Как будто для того только и перевернул карту, чтобы его увидеть, крест. Вот он, районный центр, вот он, крест, с белой колоколенкой посередке. И также с первого взгляда увидел: «пешка» отходит, смещается от креста в сторону… вправо… теснит, теснит Елену… Ожегшись на молоке, дуешь на воду: он строго себя перепроверил. Самостоятельность, развитая в летчике Барановым, чувство достоинства подсказали ему: проверь себя трижды. Лидер секся над маковкой церкви районного центра. Только это установил лейтенант, с пристрастием пытая карту. Штурман флагмана – стреляный волк. Скорость, правда, у него пляшет. Скорость у него барыня… В Ростове, когда сядут, вместо публичных сцен и обличений он покажет Лене свой планшет. Ничего не говоря, молча. Вот как колбасил, вон куда уматывал хваленый лидер. А вот линия его, Гранищева, пути. И эта барановской строгости струнка все ей скажет.
Въедливость, с которой Павел приступил к раскрытому листу хорошо проработанной карты, открыла ему в полосе движения нечто новое, прежде от него ускользавшее. Районный центр с белой церковью, распланированный на местности в виде креста, имел двойника. Зеркально ему подобного, но без церкви. Как будто местные братья Карп и Исай, повздорив и разойдясь, возводили свои деревни, руководствуясь сложившимся до распри планом, и теперь один порядок домов, с церквушкой, уплывал под крыло, а другой, точная его копия, маячил впереди. И на этот дальний, в стороне от маршрута, держал курс, по нему счислял свой путь лидер. Накрывая церквушку, флагман был и точен в данный момент и в то же самое время начинал свое очередное, для строя, правда, пока неощутимое, микросмещение вбок.
Гранищев его отпрепарировал – и засек.
«Повело, повело», — приготовлялся он встретить обратный ход, водворение дикого мустанга на свою стезю.
Он держал флагмана на мушке, чтобы упредить введение поправки, всякий раз взрывное, с вызовом… «Взбрыкивает мустанг, дурит», — думал Павел, карауля. Перед вылетом в землянке оперативного он слышал в динамике наземной рации разговор командира флагмана и штурмана: «Будем садиться?» — «Нет!» Кто-то из гвардейцев заметил: «Старший лейтенант теперь с командующим якшается, не ниже, свой командир для него так, мелкая сошка…» — «Он на младшего, чуть что – грудью, — сказал другой. — С двумя „боевиками“. — „А младшему Красную Звезду. Как будто не он водил, не он в разведке на брюхе ползал…“ – „Мастера, а сладу между ними нет…“
Паны дерутся, у холопов чубы трещат.
Час десять, час пять минут до Ростова.
Скорость пляшет, точное время выхода на Ростов определить трудно. Примерно час десять, час пять минут.
Много.
Затяжелела рука. Павел чувствовал усталость. Выжидал, сторожко выжидал обратный разворот, коррекцию пути…
А лидер меж тем, тесня бортом Лену, забирал и забирал вправо, к линии фронта, к опасной стене воздушного коридора, направленного на Ростов.
«Капитан-дальневосточник первым туда не полезет, первым отвернется, — рассудил Павел. — Зачем искушать судьбу? Войны не знает, ребята без опыта… Капитан первым от лидера отколется, вывернет на Ростов».
С возрастающим нетерпением следил он за ними – за лидером, Леной и капитаном (или, что то же самое, за неразлучной парой: капитан – ведомый). Лена, должно быть, на своего инструктора не насмотрится, три года не виделись. Радиосвязи нет, объясняется с ним на пальцах, как глухонемая. С полетной картой, конечно, не работает. Была нужда! Такое соседство, столько мужиков вокруг, одну-то девицу до места назначения доставят! Как навигатор она, естественно, не в счет. Тревогу поднимет Горов. У Горова глаз наметан, всю страну пересек с востока на запад, шутка…
Строй, показалось Гранищеву, успокоился.
«Маленькие», как-то приноровившись к флагману, к его манере, втянулись в ритм, им навязанный…
Битым зеркалом сверкал внизу разлив.
«Сейчас!» — ждал Павел дальнего озерка: белесое посередине, в темной оправе берегов, озерко было заброшено на такое от маршрута расстояние, что слепой увидит, куда его занесло, глупый поймет, что надо делать, как выбираться…
Строй не шелохнулся.
Укатал флагман «маленьких», убаюкал.
Ни единого признака тревоги, несогласия, протеста. Капитан идет, как заколдованный.
«Ну, братцы!.. Я дальше с вами не ходок!» — сказал Павел, минутку за минуткой откладывая на карте ложный путь флагмана, держа в голове Дон, такой теперь от них далекий, линию фронта, подошедшую вплотную, — Лена к фронту ближе всех! — и курс на Ростов. Курс на Ростов он знал в каждый момент движения. Знать его, видеть, что «пешка» тянет черт-те куда, и покорно плестись за ней?!
Но тут она очнулась.
Пробуждение было медленным, стыдливым.
Будто на ощупь, с осторожностью, столь мустангу несвойственной, флагман накренился в сторону Ростова. В его движении было достоинство, можно сказать, элегантность и вместе вкрадчивость, извинительность. Дескать, все мы не без греха; у всех у нас рыльце в пушку, будем же снисходительны и братолюбивы… Признавая ошибку, он исправлял ее, и от одного этого Гранищев весь к нему переменился. Добрые слова о лидере, услышанные в землянке оперативного, представлялись ему заслуженными, справедливыми, а собственные нападки и претензии – запальчивыми. Минута смирения искупала час строптивости; признавая ошибку, лидер возрождал авторитет, в ореоле которого он появился. Правильно, что перегонку поручил «бомберам», зубрам-фронтовикам, знающим свое дело, умеющим замечать ошибки, не упорствовать в них…
