Валерий Горбань - Память Крови

Ты помнишь девяносто пятый?
Омоновцы, спецназ, ВВ…
Как ненавидели солдаты
Канал «российский» НТВ?
Как коллектив там прогибался
Под западный либерализм…
Гапонов рогом упирался
И проявлял патриотизм.

«Норд-Ост». Все лгут, но так красиво…
На РТР ажиотаж:
Вдруг из Германии правдивый
Гапонов сделал репортаж,
Не думая о личной шкуре…

Горбань вам рупь за сто дает,
Что при такой прямой натуре,
Гапонов раком не умрет!

Они успокоились? Мир праху их,
Наших врагов вчерашних.
Но как примирить память наших живых?
И как обесчестить павших?

И что поместить на сей монумент?
«Курку», «яйки» и сало?
Как вечный гранитный документ
О том, как им было мало
Своей родной немецкой земли,
Своих германских полей;
О том, как огнем и мечом прошли
Они по земле моей!
О том, как они детей убивали,
Гноили людей в лагерях.
О том, как в затылки пленным стреляли,
Как сеяли горе и страх.

Нет, не воюем мы больше с вами,
Похороните своих мертвецов…
Но монументы над палачами —
Грязный плевок в память павших бойцов!

Когда-то, лет примерно тысяч двести
Тому назад, один питекантроп
Сидел в пещере на любимом месте
И морщил свой питекантропий лоб.

Его томило что-то, но не голод:
Недавно только мамонта схарчил,
И в душу, словно тысячи иголок,
Вошла тоска. Питекантроп завыл.

Он выл, задрав башку, о чем-то грустном,
Стонал, рычал, не разделяя слов,
И было в сердце человека-зверя пусто,
И ничего не знал он про любовь.

Вдруг в окоеме каменного грота
Мелькнул лохматый, но изящный силуэт,
И подняло питекантропа что-то,
И тигром прыгнул первый бард-поэт.

Она царапалась, визжала и кусалась,
Но лишь слегка вонзались нежные клыки…
И пустота ушла, и не осталось
В горячем сердце давешней тоски.

За этой интересною картинкой
Творец с небес с улыбкой наблюдал:
Как первый муж впервые «половинкой»
Членораздельно милую назвал.

Века идут, вся речь — членораздельна,
Остатки шерсти мужики скоблят,
И их подруги в комнатах панельных
Соседей опасаясь, не визжат.

Но слово нежное осталось в лексиконе,
Оно живет везде, где есть любовь,
В трущобах и на пышном царском троне,
Где мир и даже там, где льется кровь.

И лишь уедет милая из дома,
Как — шасть к тебе кручина на порог,
И в теле первобытная истома,
И дух без половинки занемог.

Пуста душа, закрыты плотно двери,
И, перед тем, как отойти ко сну,
В своей цивилизованной пещере
Сидишь и воешь на торшер-луну.

Как интересны все же люди!
Их суд суров и очень скор.
Но кто задумываться будет:
А справедлив ли приговор?

Возьмем крыловскую лисицу:
Чем так нам не люба она?
Ведь каждый на нее ярится,
Как будто Моська на слона.

Плутовка! Врунья! Слабодушна!
Смотри ты: «Зелен виноград!»
Кому не лень, кому не скушно
В лисицу бросить камень рад.

Но если верим мы Крылову,
Лисицу надо уважать
За то, что падала, но снова
Пыталась ягоды достать!

Лишь полностью исчерпав силы
С Судьбою поборовшись всласть,
Плутовка носом покрутила
И восвояси убралась.

Другая б, может быть сказала:
«Пусть жажда так меня томит,
Зато я больно не упала,
Пусть виноград себе висит!

Ведь если б даже я достала
И насладилась им вполне,
Я слишком много бы узнала,
Недаром Истина — в вине.

И где гарантия лисице,
Вдруг полюбившей виноград,
Что там, куда мой путь стремится,
Найду такой же чудный сад.

Что с этою лозой расставшись,
Потерю я переживу
И где-то дальше, постаравшись,
Себе кисть новую сорву.

Но если толком разобраться,
Что в этих правильных речах,
То может просто оказаться,
Что им одна причина — страх.

Но кто усилий не приложит,
Кто избежать волнений рад,
Нигде и никогда не сможет
Вкушать сладчайший виноград!