Владимир Соболь - Кавказская слава
Ермолов заворочался беспокойно, словно почувствовал мысли своего генерала. Повернулся, оглядывая свиту, и поманил пальцем Новицкого:
— Где твой станичник?
Через минуту Атарщиков уже стоял рядом.
— Я слышал, будто бы ты можешь разговаривать с ними… Вроде бы у тебя и друзья разбросаны по всем горам и лесам…
Семен кивнул утвердительно.
— Сходи, попробуй договориться. Скажи — пусть кладут оружие и выходят. Не только вешать не буду, но и всех оставлю в живых. Больше того — обменяю на наших, что как Швецов в ямах у них сидят. Двух лет не пройдет, будут опять разбойничать. Клятв никаких не даю, но слово генерала русской армии твердо. Иди.
Атарщиков передал ружье Новицкому и направился вверх. Он не торопился, шел, словно на казнь, медленно, неохотно, едва ли не волоча ноги. Добравшись до орудия, казак сложил ладони у рта, закричал протяжно и громко…
Абдул-бек сидел у стены, выставив ружье в проем окна, и следил, что происходит с его стороны дома. Один из нукеров прополз по полу и потянул его за ногу:
— Подойди к нему. Он хочет поговорить.
Абдул-бек показал ему на свое место и так же на корточках, забрасывая поочередно ноги, пробрался к перегородке. Ильяс, туго перетянутый по груди побуревшим от крови лоскутом, полулежал, опираясь плечом и затылком. Его ранили, когда русские кинулись второй раз на приступ, потеряли пять человек и отступили. Но и в доме двое упали мертвыми, а нетерпеливый Ильяс выскочил за дверь ударить вдогонку и поймал случайную пулю.
— Я хочу сказать тебе, Абдул-бек. Хочу, чтобы ты взял мою шашку. Это гурда, настоящая гурда. Она поможет тебе забыть слова, сказанные нынешней ночью.
— Кто же вспоминает хмельные слова, когда мужчины сидят с ружьями локоть к локтю!
— Возьми мое оружие, Абдул-бек. Может быть, ты сумеешь уйти от русских.
Абдул-бек хотел ответить, но тут до них донесся крик с улицы.
— Эй, эй! — кричал кто-то невидимый. — Я хочу говорить! Я пойду один, без оружия!
Шагабутдин, голый по пояс, закопченный пороховым дымом, запачканный кровью своей и чужой, с перевязанными предплечьем и лбом, поднялся и похромал к двери. Правая нога его тоже была прострелена, и при каждом шаге боль хватала его за бедро, как разъяренная кошка.
— Подходи! — крикнул он. — Положи ружье, пистолеты! Можешь оставить кинжал, если только он есть у гяура!
— Кто там? — спросил Абдул-бек, разглядывая шашку, подаренную Ильясом.
— Его зовут Семен. Он приходил из-за Терека. Ты тоже знаешь его. Несколько раз он ходил с нами за барантой к кумыкам. Дважды спускались к шекинцам за скакунами.
Шагабутдин подошел к двери, медленно отодвинул створку и стал за ней, прикрываясь от возможной угрозы…
Мадатов видел, что казак, подняв над плечами руки, осторожно идет по улице, останавливается у дома. Когда отворилась дверь, он поднялся по ступенькам, но руки продолжал держать согнутыми в локтях, повернув ладони вперед. Того, кто вышел ему навстречу, Валериан различал очень плохо, горец благоразумно стоял, прикрытый сплоченными досками, но ему показалось, что собеседники давно и хорошо знают друг друга. Они поговорили, потом дверь захлопнулась. Хозяин вернулся в дом, а Атарщиков спустился и пошел вниз по улице. Он опустил руки, бросив их по бокам, и шел прямо, как человек, который уже ничего не боится, даже случайной пули в спину.
— Ну, что он сказал? — спросил Ермолов, когда казак снова стал перед ним.
— Он сказал… — Атарщиков взял паузу и оглядел командующего, словно бы сомневаясь: тот ли человек перед ним, которому стоит передавать слышанные слова; помолчал, вздохнул и продолжил: — Он сказал… Одной милости, он сказал, мы просим у русских: пусть скажут нашим семьям, что мы умерли, как и жили, свободными!
И, не глядя более на Ермолова, не дожидаясь его решения, вынул из рук Новицкого «флинту» и пошел вниз, раздвигая широкими плечами толпу.
Теперь замолчал Ермолов. Выждал несколько секунд, потом хлопнул себя по бедрам ладонями и поднялся.
— Заканчивай, Алексей Александрович, — кинул он Вельяминову. — Все равно им в аду гореть, нехристям…
Мадатов повернул коня и поехал прочь. Его догнал вдруг Новицкий, тоже верхом.
— Они поют, князь, — сказал он, не успев еще поравняться. — Сидят, ждут гибели и поют хором. Жаль, что я не знаю их языка.
Валериан прислушался:
— Слов не различаю, но как поют, слышу. Ну что еще они могут петь перед смертью: слава нашим воинам, смерть нашим врагам. Мы выпустим последнюю меткую пулю и покинем родные горы. Не плачь, отец, не рыдай, мать, не горюйте, сестры и девушки. Мой младший брат, тебе завещаю эту сладкую месть!.. Ну и дальше что-нибудь в этом роде.
— Ужасная вещь война! — с чувством сказал Новицкий. — Что мы видим перед собой — поля и селения. Что мы оставляем за собой — кровь, руины и трупы.
— Кто эти мы?
Сергей задумался:
— Сложный вопрос вы задаете мне, князь. Наверное — солдаты, мужчины, воины всех языков, всех наречий, всех цветов кожи. Христиане, мусульмане, язычники, турки, французы, русские, чеченцы, акушинцы, аварцы… Сначала, говорят нам, приходят они, чужие, с огнем и мечом. Потом уже мы возвращаем свой долг также огнем, железом и кровью. И каждый из нас уверен, что он несет своей пулей, саблей, штыком лишь справедливую кару… Я слышал, что ваши родители погибли во время набега этих, — Новицкий небрежно мотнул головой, показывая на аул, оставшийся за спиной. — Теперь вы отомстили. И что — довольны? Неужели это единственный закон человеческой жизни? Неужели люди, даже умирая, могут думать только о мести?! Но и Господь ведь сказал — какой мерой мерите, той же отмерено будет и вам…
Валериан с удивлением слышал слова, которые несколько часов назад говорил ему священник, привидевшийся во сне. Он не знал почему, но ему неприятно было слышать их от бывшего сослуживца, променявшего мундир и саблю на фрак и перо. Он не хотел больше ехать с ним бок о бок, не хотел говорить с ним, не хотел более видеть его.
— Тебе, Новицкий, куда? — перебил его грубо.
Сергей оборвался.
— Мне? — протянул он, сбитый с нечаянной мысли. — А! Мне туда!
Он показал в сторону моста. Валериан обрадовался:
— Вот и отлично. А мне наверх, к моим батальонам. Прощай…
Пламя уже охватило три четверти здания. Трещало дерево, пластами отваливались куски глины. Внутри пели, солдаты, стоявшие в оцеплении, крестились украдкой. Неожиданно Вельяминов решился:
— Орудие! На прямую наводку, гранатой по дому…
Дым уже опускался к самому полу, прижимая людей ниже и ниже. Шагабутдин еще сидел у окна и караулил, выставив ствол ружья. Он надеялся, что успеет выстрелить еще раз до того, как огонь коснется его жадными, жаркими пальцами. Абдул-бек отполз от стены и нащупал Ильяса. От легкого толчка тот покачнулся и мягко свалился на бок.
— Да будет с тобой милость Аллаха! — пробормотал Абдул-бек.
Сквозь сгустившийся воздух, сквозь сизые полотнища дыма он разглядел двух нукеров. Молодые уже перестали петь, сидели, опустив головы между коленей, и ждали своей судьбы.
— Что сидите? — злобно бросил им бек и закашлялся, прикрывая рот обрывком рубахи. — Так и будете ждать, пока вас поджарят?!
— Ты хочешь прыгнуть, Абдул-бек? — окликнул его Шагабутдин.
— Даже раненая крыса нападает в последний раз.
— Тогда поторопись, друг мой. Они уже выкатили орудие.
Шагабутдин быстро выцелил противника, выстрелил. Солдат, стоявший у правого колеса, вскрикнул и рухнул навзничь.
— Огонь! — крикнул поручик, и фейерверкер поднес пальную трубку к отверстию.
Абдул-бек был еще у стены, когда граната влетела в окно, отшвырнула в сторону Шагабутдина и ударила в столб, возвышавшийся посередине жилища. Осколками убило четырех нукеров, но и деревянная опора, державшая крышу, треснула и стала заваливаться набок. Бек видел, как тяжелые камни сначала медленно, потом быстрей и быстрее посыпались вниз, накрывая упавшего Шагабутдина. Он застыл, видя воочию свою смерть, но вдруг соседняя с ним стена треснула, он бросился в проем еще раньше, чем успел сообразить свои действия. Понял, что попал в соседнюю саклю, кинулся наверх, выскочил на крышу. Его заметили, ему кричали, по нему стали стрелять. Абдул-бек побежал, прыгнул на соседнюю крышу, взял шашку в зубы, подтянулся, обдирая ногти до мяса. Еще две пули ударили рядом. Но он уже вскочил на ноги, переметнулся еще на один дом, затем еще на один, поднимаясь выше и выше…
— Оставьте его! — крикнул Вельяминов солдатам. — Ну ушел один, какая потеря? Собирайте тех, что остались. Складывайте мертвых, сгоняйте пленных. Дела и так на всех хватит…
Проезжая мимо моста, Валериан заметил, как с того берега гонят лошадей, запряженных в зарядные ящики и передки. Понял, что его батарея готовится к выступлению. Все три батальона, два мушкетерских и егерский, стояли в походных колоннах, ожидая, когда приедет Мадатов. Романов скомандовал «смирно!», встретил генерала перед строем. Валериан хотел было поставить отряд в полукаре, но решил, что его голоса и так хватит.
