Виктор Бычков - Везунчик
– Что теперь говорить? – примирительно произнес Щербич. – Сильны мы задним умом. Так что – прости, дядя Корней.
– Ты смотри, по-человечески говорить начал! – жена Кулешова Соня встала рядом с мужем. – Неужто перед смертью совесть заговорила?
– Все, поговорили, и хватит! – лейтенант жестом попросил отойти от помоста. – Тишина. Идут члены суда.
На помост с папками в руках поднялись майор, капитан и два подполковника.
Антон не запоминал, кто из них кто, только понял, что один из подполковников – прокурор дивизии, другой – председатель суда, и два члена суда – майор и капитан.
На вопросы отвечал односложно – «да», «нет», а то и вообще мог не ответить. Выступления свидетелей проходило мимо ушей. Опять нашли оцепенение, безразличие. Оживился, когда говорил Лосев. Леонид Михайлович Лосев – председатель колхоза.
– Все время, пока Щербич жил среди нас, нашим не был. Ни для кого не секрет, что я дружил с ним. Притом, дружба эта была безответной – только с моей стороны. Я видел, что подсудимый искал выгоду везде – где бы не находился, чтобы не делал. Было выгодно дружить со мной – дружил. Было не выгодно служить в Красной Армии – не служил, заболел вдруг. Всю жизнь мечтал быть первым лицом деревни, только не знал, как этого добиться. Хотел подчинить себе, быть хозяином, как его дед. А ума не было. Решил, что немцы помогут добиться уважения, богатства, вот и пошел к ним. И просчитался.
Слова Лосева долетали обрывочно, не всегда понимал смысл сказанного. А что понимал, не находило отклика, появлялся некий протест, но говорить не хотелось. Врезалась в память безжизненно свисающая левая рука. Вспомнил, как выстрелил тогда в лесу.
– Руки в крови мирных жителей. Заслуживает суровой кары. Пощады быть не должно.
В душе не соглашался с выступающими, а говорить в слух, высказываться даже на последнем слове не стал.
– Именем Российской Советской Федеративной Социалистической республики… – выслушал молча, обреченно. – Приговорить к смертной казни через расстрел. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Приговор привести в исполнение немедленно.
И стало легче. То, чего так боялся в течение последних месяцев – случилось. Всё. Самое страшное позади. Осталось встать перед расстрельной командой. Это как пойти в атаку. Только без оружия.
Тяжкий груз освободил душу, на мгновение почувствовал себя на равных с земляками, односельчанами. Поднял глаза, смело, без стыда и стеснения посмотрел на окружающих. Встретился взглядом с Феклой. Она была одна, без сына.
– Не поминай лихом, – прошептал, глядя ей в глаза.
Не услышала, но поняла, что сказал. Зажала рот руками, заголосила, стала оседать, как подкошенная. К удивлению Антона, подхватили ее под руки Соня Кулешова и Мария Козлова. Не дали упасть, повели в сторону дома.
А тетя Вера Лосева встала напротив, не отрываясь, смотрит на Антона. И плачет. Закусила губу и плачет.
– Антоша, Антоша, – долетели слова женщины. – Что же ты наделал, что ж ты натворил?
Выражение лица такое скорбное, жалкое, и головой качает.
– Мама где? – спросил, не раскрывая рта.
– С нами, с нами живет, болезная. Не волнуйся, в обиду ее не дадим, – кончиком платка смахнула слезы. – Хорошо, что не понимает она. Так лучше будет и тебе и ей.
– Спасибо, тетя Вера. И прости меня, – сорвалось непроизвольно. А он и рад этому, что сорвалось. В другой раз не попросил бы прощения, а тут….. И ему легче стало. На душе полегчало. – Прости, за-ради Христа, прости, тетя Вера! И вы, люди, простите, – повторил, повторил уже громко, чтобы слышали, обведя глазами притихших земляков, и опустил голову.
– Бог простит, Антоша, – за всех ответила Лосева. – Смерть уравняет нас – и правых, и виноватых.
Конвойные не вмешивались, стояли сбоку, молча наблюдали за происходящим. В район, где располагался штаб дивизии, повезли на подпись командиру решение военно-полевого суда. Только после утверждения комдивом можно приводить приговор в исполнение. Эту информацию довели Антону. И вот теперь ждали.
Народ не расходился, всё смотрели на дорогу – не появился ли «Виллис»?
Впереди шел лейтенант. За ним – Антон Степанович Щербич под охраной двоих солдат с винтовками наперевес. Толпа людей следовала позади, молча.
Опять наступило некое отрешение. Вроде смотрел вокруг, видел заходящее солнце, и тут же забывал о нем. Окидывал взглядом деревню, но это видение не задерживалось в памяти.
Уже прошли бригадный двор, обогнули конюшню, направились в сторону карьера, что подковообразно вырыт не одним поколением сельчан за скотными сараями между деревней и речкой. Здесь во все времена добывали глину и строительный песок для хозяйственных нужд. Чуть дальше за карьером – густые заросли лозы, краснотала, вперемешку с низким болотистым липняком. Эти кустарники тянулись вдоль Деснянки почти до самой Пристани.
Остановились на краю карьера, над обрывом. Оглянулся, и, не долго думая, прыгнул вниз, на песчаные россыпи. Даже не упал, только присел, выпрямился, пустился что есть силы в кусты, к речке. Интуитивно петлял, мешая прицельной стрельбе, что открылась за спиной. Крики, выстрелы долетали до него, подгоняли в спасительные заросли, которые манили к себе, обещая надежду на спасение. Огнем обожгло левую ногу выше колена, но бежать было можно. И он бежал, пригнувшись, не отворачиваясь от хлеставших по лицу веток. Чувствовал, понимал, что отрывается, уходит от погони. И появилась надежда. Надежда на свободу, на жизнь!
В кустарниках резко повернул вправо, в сторону, не побежал прямо к реке, а обогнул конюшню по липняку, влетел в заросли акации. Только здесь позволил себе оглянуться – толпа людей бегала, суетилась вдоль берега Деснянки.
Выскочил из акации, и оказался на краю своего заросшего травой огорода. Стараясь не оставлять следов, пробирался к пепелищу, что осталось от его дома. Там спасение!
Раздвинув лебеду и крапиву, как мог, раскидал головешки над люком в подпол. К счастью, добрался до крышки быстро, чуть-чуть приоткрыл ее. С трудом просунул тело, провалился в яму. На ощупь нашел вход в боковой лаз, прополз до конца и затих.
Сердце бешено колотилось, отдавало в висках; жадно втягивал сырой, гнилой воздух подвала. Тупая ноющая боль в ноге не проходила, но была не сильной, терпимой. Несколько раз пытался зубами развязать веревку на руках, но тщетно. Бросил это занятие, решил найти пистолет, нож и пару гранат, что когда-то прятал здесь на всякий случай. И этот случай настал. Мысленно похвалил себя за прозорливость, засунул пистолет за пояс, гранаты положил рядом с собой и уснул. Уснул так быстро, что даже сам не заметил как. И спал, как ни когда еще не спал в последнее время – крепко и без сновидений.
Сколько прошло времени, Антон не знал. Но чувствовал себя бодрым, отдохнувшим. Ни свет, ни звуки с улицы не проникали сквозь толщу земли. Долго, слишком долго провозился вслепую с веревкой на руках. Наконец, удалось развязать. Вспомнил вдруг, что произошло с ним, и легкий озноб пробежал по телу.
«Неужели, неужели в очередной раз ушел от смерти, обхитрил ее?
– вертелось в голове, туманило сознание. Не верил даже, что такое может быть. – Но я же надеялся, до последнего мгновения надеялся! Но надежды мало. Надо еще делать, что-то предпринимать, чтобы надежды сбывались».
Луна зависла над деревней, серебрила все окрест, высвечивала, выглядывала. Сквозь узкую щелочку из подпола смотрели глаза, уши улавливали малейшие шорохи вокруг пепелища. Тишина. Спят Борки. Лунный свет мешает Антону, надо ждать. Рисковать больше не желает, решает выйти на поверхность только тогда, когда кромешная тьма накроет землю.
Еще днем приоткрывал крышку в подпол, осмотрел рану на ноге. Ничего страшного: пуля прошла сквозь мякоть, не задев кость. Но побаливает. Неприятно, однако, жить можно. Пришлось оторвать кусок рубашки, перетянуть рану на всякий случай.
– Антоша? – тихий вкрадчивый голос донесся сверху. – Антоша, ты здесь?
Темный женский силуэт возник со стороны Лосевых. Щербич опешил: уж ни как не надеялся увидеть сейчас кого-то.
– Это я, тетя Вера, Антоша, – женщина осторожно ступала через головешки. – Не бойся меня, Антоша.
– С чего взяла, что я боюсь? Это ты бояться должна, – ответил, пересилив страх. – Ты одна? Кто еще знает, что я здесь?
– Никто не знает, никто, – шепотом заверила она. – Я не пошла смотреть, как тебя расстреливать будут, вот и увидела. Но ты не бойся, – успокоила тетя Вера, присела на корточки. – Я никому не сказала.
– А сюда зачем пришла? – спросил грубо, резко.
– Жалко тебя, глупенького, – ответила как мама когда-то, если не хотела обидеть. Ласково. – Может, помощь нужна, так я готова?
– Чем же ты мне помочь сможешь? – на секунду задумался. – Разве что поесть на дорогу? Да на ноги что-нибудь?
– Хорошо, Антоша, я сейчас. Ты жди, жди.
На всякий случай вылез из подпола, спрятался в саду за яблоней. Тетя Вера появилась из темноты, позвала шепотом.
