Георгий Брянцев - По ту сторону фронта
В десять вечера ночное небо наполнилось гулом моторов. Это шли на запад наши тяжелые бомбардировщики. Шли беспрерывными волнами, и казалось — конца им не будет. Гул то стихал, то усиливался, мощный и грозный.
Ночь теплая. После дневных хлопот Кострова клонило ко сну. Он с трудом противился этому желанию: вставал, прохаживался по поляне, подходил к беседующим партизанам, непрерывно курил.
Зарубин лежал у края поляны и всматривался в небо.
— Ты слышишь что-нибудь? — спросил он Кострова. — Кроме гула самолетов.
Костров прислушался.
— Приляг сюда, — Зарубин показал на свою плащ-палатку. — Приложи голову к земле. Ну как?
Да, земля доносила гул канонады, еще далекий, едва уловимый, но звучащий, как радостная, волнующая музыка. Костров пристроил поудобнее голову, улегся и замер, ловя звуки этой победной мелодии. И тотчас же закрылись глаза и вокруг стало тихо. Костров заснул.
Три самолета благополучно сели, высадили десант и вновь поднялись в ночное небо. На все это потребовалось только сорок две минуты.
Поляна мгновенно наполнилась говором, шумом.
— Никому не расходиться! Остаться на местах!
— Где наш командир отделения?
— Ящики с гранатами сносите в одно место!
— Челноков! Челноков! — громко кричал кто-то.
— Ты что, домой пожаловал?
— Так точно, товарищ гвардии лейтенант, домой. Отсюда до моей деревни не больше десяти километров. Места все знакомые.
— Гм… — недоуменно протянул лейтенант, не зная, что ответить. — Домой или не домой, все равно не шуми…
— Слушаюсь! — И уже тихо десантник опять позвал: — Челноков! Где же тебя нечистая носит?
— А из какой деревни будешь? — полюбопытствовал подошедший партизан.
— Из Выселок.
— Знаем… знаем…
— Ты из местных тоже?
— Нет, я из Донбасса, но в основном тут местные. Односельчан найдешь.
Несмотря на незнакомую обстановку и темноту, десантники действовали уверенно, быстро перетаскивая ящики с гранатами и минометы в одно место. Все они были налегке, в летней одежде, в пилотках, в пятнистых маскировочных халатах.
Гурамишвили высадился на другой поляне. Костров с Зарубиным направились туда и встретили его на полпути. Он шагал рядом с Добрыниным и Веремчуком. Все трое громко беседовали, смеялись.
— Ну вот, повоюем хоть немного вместе, — сказал Гурамишвили, пожав всем руки. — Где моих ребят разместить?
— Как где? В лагере. Пусть сюда идут. Веремчук, распорядись, — приказал Зарубин. — Да пусть наши ребята груз помогут перетаскать.
— Покормить же людей надо, — сказал Добрынин.
— И не думайте, — запротестовал Гурамишвили. — У них сухой паек на четверо суток.
— А потом? — спросил Костров.
— А потом подоспеют полковые кухни и перейдем на обычный горячий рацион, — рассмеялся Гурамишвили. — По секрету, между нами говоря, наши передовые части в шестидесяти километрах от города. Понятно?
Кострову от этой вести стало вдруг жарко.
Наши части в шестидесяти километрах! Еще несколько дней, и кончится лесная партизанская жизнь. Эта мысль вызвала незнакомое, большое и торжественное чувство ожидания великих перемен.
— Как далеко стоит бригада Рузметова? — спросил полковник, когда пришли в лагерь. Он распорядился вызвать командно-политический состав бригады. К Рузметову послали двух верховых.
— К утру приедут? — спросил Гурамишвили.
— Безусловно.
— А теперь бы прилечь да вздремнуть немного, — предложил полковник. — Силенки поберечь надо для важных дел.
…Костров проснулся чуть свет. В землянке было полно народу: знакомые и незнакомые люди.
Они горячо обнялись с Рузметовым и Охрименко, — это была их первая встреча после возвращения Кострова и Зарубина из госпиталя.
Познакомились с командирами отрядов и политруками Давыдовым, Котельниковым, Чугуевым, Апресьяном, Трухачевым. В большинстве это были кадровые армейские командиры.
— Внимание, товарищи! — раздался среди общего шума спокойный голос Гурамишвили, и сразу стало тихо. — Время не ждет, надо во всем успеть разобраться и начинать действовать. По данным, которыми мы располагаем, фашисты в этом районе задерживаться не собираются.
Все переглянулись.
— Они попытаются оторваться от наших частей, сохранить живую силу, технику, подойти к реке и закрепиться на правом берегу. Вот здесь. — Полковник показал на карте пальцем. — В их распоряжении пока что железная дорога и два шоссе. За город они особенно держаться не будут, но постараются его разрушить, сжечь, подорвать. Перед нами поставлена задача: оседлать железную и обе шоссейные дороги, лишить противника возможности организованно отойти к реке, помешать ему перебраться на тот берег и закрепиться. Стало быть, переправы надо захватить и держать в своих руках. Железнодорожный мост во что бы то ни стало надо спасти. Он нужен Красной армии. Город мы тоже не позволим подвергнуть разрушению. Большего от нас сейчас не требуется. Понятно, товарищи? — И, не ожидая ответа, полковник продолжал: — Бригада Рузметова выходит на старое шоссе и держит обе переправы, бригада Зарубина — на новое. На мою долю остаются железная дорога и мост. На город будем наступать всеми силами с трех сторон.
— Когда выступать? — спросил Охрименко.
— Скажу дополнительно. Это зависит не от меня. Оставьте надежных связных, а сами возвращайтесь в свои отряды и подготавливайте народ.
Совещание окончилось. Все вышли из землянки. Утренний туман седыми клочьями плавал по лесу, медленно оседая на землю. В небе, высоко-высоко, летели журавли. Их курлыканье едва было слышно.
Добрынину и Кострову подвели лошадей. Сегодня ночью им предстояло быть в городе.
На восточном горизонте, точно зарницы, полыхают огненные вспышки — ветер доносит все усиливающийся гул артиллерийской канонады.
Добрынин, Беляк и Костров сидят, притаившись, среди развалин элеватора. Хотя и темно, но они видят, как к черной дыре, ведущей в подвал, бесшумно подходят одинокие фигуры и так же бесшумно исчезают в ней. Якимчук и Микулич встречают приходящих у поворота дороги и провожают до входа в подвал.
— Уже пятьдесят восемь человек насчитал, — шепчет Добрынин.
— Ошиблись, — поправляет Беляк. — Шестьдесят два.
— Могло быть: дремота одолевает. Пропустить мог.
Неожиданно рядом с ними вырастает фигура Микулича. Он докладывает, что все в сборе.
По грудам щебня Костров ведет комиссара к знакомой щели. Добрынин здесь впервые.
— Какие-то катакомбы, — тихонько ворчит он себе под нос, осторожно идя следом за капитаном. — А как с охраной?
— Трое стоят на посту, — отвечает Беляк. — Да тут у нас тихо, как у вас в лесу.
В самой большой клетке подвала собрались активные участники подпольной организации. Они не знали друг друга и сейчас встретились впервые.
— Слово имеет комиссар партизанской бригады нашего района товарищ Добрынин, — торжественно объявляет Беляк.
— Обстановка не позволяла нам, товарищи, собираться вместе, — тихо начал Добрынин. — Но это не мешало каждому из нас бороться со злейшим врагом родины, отдавать себя целиком нашему общему делу. Сейчас условия резко изменились. Мы получили долгожданную возможность собраться: через несколько дней в наших краях не будет ни одного гитлеровца, кроме мертвых.
Добрынин сказал, что фашисты попытаются уничтожить город и что партизаны и подпольщики должны помешать врагу выполнить это черное дело. Разрушать город оккупанты будут в последние часы перед отступлением. Поэтому необходимо завладеть городом раньше.
— Гитлеровцы хотят угнать на запад население, — говорил Добрынин. — Надо сорвать этот план. Они будут стремиться вывезти из города ценности, имущество, продовольствие, запасы, сосредоточенные на складах, — мы должны воспрепятствовать и этому. Сейчас можно действовать смелее — Красная армия в пятидесяти километрах от нас, и сегодня у всех нас особенно радостно бьется сердце — победа близка. Надо поднимать народ. Кто не способен на решительные действия, пусть уходит из города, бежит в лес, прячется где угодно, чтобы не попасть на фашистскую каторгу. Давайте уточним наши возможности, распределим силы и решим, кто и что будет делать.
— Надо, товарищ комиссар, расправляться с предателями, с пособниками врага, — раздался голос Наташи Горленко. — Они, точно крысы, уже разбегаются. Мы здесь, в городе, бессильны что-либо предпринять, а вы, товарищи партизаны, можете закрыть им дорогу.
Учитель Крупин сообщил, что в школе вчера разместилась команда факельщиков, с которыми фашистский офицер уже проводил несколько занятий. В команде больше ста человек. В школу привезли различные зажигательные средства. Крупин предложил совершить ночью налет на эту команду и уничтожить ее.
