Владимир Першанин - «Мы пол-Европы по-пластунски пропахали...»
В эвакогоспитале мы лежали в палатках по 10–12 человек. Кормили хорошо. Имелась неплохая библиотека. Я с удовольствием прочитал томик рассказов Чехова, Джека Лондона. Газеты я не любил, статьи были похожи друг на друга. Наши войска везде героически наступали. Про то, как лейтенант запрещал мне во врага стрелять, конечно, нигде бы не написали. Как тяжелораненые полдня, а может, день, на жаре лежали и помирали, тоже не напишут.
В газетах и политинформациях — война другая. Мы наступаем, враг бежит. В те дни шло мощное наступление наших войск в Белоруссии. Третьего июля освободили Минск. Три года столица Белоруссии была в оккупации. Политрук читал нам о разгроме крупной немецкой группировки под Минском. Я запомнил, что взяли в плен 12 немецких генералов. В эти же дни по улицам Москвы провели 60 тысяч пленных немецких солдат и офицеров. Это была крепкая оплеуха по самолюбию арийцев. Огромную колонну возглавляли генералы, полковники. Поливальные машины струями воды очищали, как после заразы, улицы, по которым шли немцы.
Продолжалось наступление на Карельском перешейке. Шло оно тяжело. Преодолеть линию Маннергейма глубиной 100 километров, которую строили и до войны и заново укрепляли с 1941 по 1944 год, было нелегко. В свежих выпусках кинохроники показывали, как авиация и тяжелые орудия разбивают доты. Солдаты стоят на обломках железобетонного дота, высотой метров восемь, и салютуют в честь успешного прорыва.
Раненые, которые прибывали с Карельского перешейка, рассказывали, что драться приходится за каждый километр. Густой лес, болота, огромные валуны затрудняют наступление. Толщина дотов достигает двух метров. Сержант-артиллерист говорил, что их тяжелое 152-миллиметровое орудие подкатили на расстояние трехсот метров. Только тогда смогли трехпудовыми снарядами разбить дот.
— Сначала пошли трещины, потом куски бетона отваливаться начали. Пехота гранатами финнов выбивала. Пленные с поднятыми руками выходят, как пьяные шатаются. Кровь из носа и ушей идет. Крепко дерутся, сволочи!
Финны были сыты этой войной, но ни за что не хотели пускать русских в страну. Боялись мести, репрессий, не хотели колхозов. Я сам хоть недолго воевал, но скажу, что финны — солдаты очень сильные. К дальнейшему сопротивлению их подталкивали и немцы. Для Финляндии и для нас это обернулось десятками тысяч погибших. В любом случае противостоять Красной Армии финны не могли. Карельский перешеек был взят. В сентябре сорок четвертого года правительство Финляндии подписало с Советским Союзом перемирие.
Я вышел из госпиталя 8 августа, пробыв на лечении полтора месяца. Попал в 188-й стрелковый полк, который находился в обороне на территории Латвии. Перед этим едва не погиб из-за глупой случайности. Какой короткой может быть жизнь на войне, я в очередной раз убедился, когда наша команда из госпиталей и призывников, закончивших курсы первоначальной подготовки, шла на передовую. Лейтенант, сопровождавший группу, долго водил нас по лесу. Чувствовалось, что дорогу он толком не знает. Мы явно заблудились, но лейтенант признаваться в этом не хотел.
Он приказал нашему маршевому взводу (человек 45) тихо сидеть и ждать его возвращения. Думаю, что с его стороны это было правильное решение. Один, без лишнего шума и суеты, он бы нашел дорогу. Вести дальше неорганизованную, отвыкшую от передовой или вообще не нюхавшую войны группу было слишком рискованно. Тем более шли мы, переговариваясь, трещали ветки под ногами, кто-то курил, несмотря на строгий запрет. Лейтенант ушел, а мы остались одни. Дружно задымили, начались разговоры. Оружие всем раздать не успели, кое у кого имелись винтовки, в том числе у меня.
Через час или полтора ждать надоело. Как всегда, нашелся самый умный и знающий боец. Кажется, это был один из сержантов. Он уверенно показал направление, где взлетали ракеты и вроде бы слышались голоса. Хуже нет на войне таких умников! Сначала его не слушали, но еще через час не выдержали и самые дисциплинированные. Ночь сырая, комары. Сколько можно ждать? Сами найдем позиции полка. К сожалению, позиции полка в ту ночь сменились. Несколько рот продвинулись вперед. Сплошной линии обороны, которую найти легко, не было.
В общем, двинулись, сами не зная куда. Неожиданно влетели в канаву глубиной около метра. Кто-то упал, заматерился, брякнула упавшая винтовка. Дальше началось невообразимое. Темная августовская ночь мгновенно превратилась в день. Одна за другой взлетали ракеты. Некоторые опускались медленно на маленьких парашютах. Мы были залиты мертвенно-белым светом, а прямо по нам били пулеметы. Закричали раненые, поднялась суматоха. Нас спасла канава. Как позже выяснилось, это была межа между земельными участками. Кто-то остался лежать мертвым, но основная часть взвода успела укрыться.
Те, кто имел винтовки, спустя несколько минут открыли огонь наугад, не высовываясь. Мы боялись, что немцы подползут и забросают нас гранатами. Команду взял в свои руки более опытный сержант. Когда ракеты стали взлетать реже, он приказал отползать назад. Боец рядом со мной слишком торопился. Он полез из канавы и подставил спину. Удары пуль о живую плоть невозможно спутать с другим звуком. Боец лишь успел вскрикнуть и свалился в канаву. При свете ракет я видел его лицо с открытыми глазами и сливающиеся в одно черное пятно пулевые отметины на гимнастерке. Выждав минуту, я перевалился через край канавы и быстро пополз. Этой науке меня хорошо учили в запасном полку, да и на Карельском перешейке пришлось поползать.
Уже на рассвете мы натолкнулись на лейтенанта. Я ожидал, что он будет просить нас не говорить никому о его блужданиях. Но парень был с характером, приказал перевязать раненых, сверил свой список. Не хватало несколько человек. Нас привели в батальон, разделили по ротам и взводам. Жидкое, конечно, подкрепление. Но мой новый взвод насчитывал всего человек пятнадцать, там рады были любому пополнению. Взводом командовал белобрысый младший лейтенант лет двадцати. Спросил, знаю ли я ручной пулемет.
— Вообще-то, я снайпер, — ответил я.
— Вообще-то, в роте нет ни одной снайперской винтовки, — в тон ответил взводный и заулыбался. — Если снайпер, то пулемет осилишь.
Я получил повидавший виды «Дегтярев», запасные диски, а вторым номером поставили пожилого мужчину. Впрочем, тогда и тридцатилетний казался мне пожилым, а моему помощнику было лет за сорок. Малоразговорчивый, он боялся фронта, обстрелов. Но добросовестно таскал запасные диски, и вскоре мы с ним подружились. Теряются из памяти имена и фамилии. Не запомнил я имени своего помощника, как и белобрысого командира взвода. Все называли взводного «Кострома». Может, он был оттуда родом или фамилия похожая. Командир он был решительный, повидавший войну и любивший пошутить. Меня он называл Василий Иванович (почти Чапаев!). Несмотря на то что я был самым молодым во взводе, присвоил мне «ефрейтора» и обещал медаль за меткую стрельбу.
Через два дня меня вызвал командир роты. В землянке у него сидел лейтенант из штаба полка, который той ночью вел нас к передовой. Оказывается, от лейтенанта потребовали отчет по каждому бойцу и послали искать погибших. Да и неизвестно, сколько там погибло, а сколько попало в плен. Лейтенант явно нервничал. Я знал, что за пропавших без вести, а особенно — угодивших в плен, спрашивают строго. Меня удивило, при чем тут я? Ротный приказал сопровождать лейтенанта. Поглядев на мой громоздкий ручной пулемет, добавил:
— Оставь его. Возьмешь с собой автомат.
Командир взвода Кострома выдал мне ППШ с запасным диском, посоветовал не лезть на рожон, и мы отправились искать канаву, возле которой обстреляли маршевый взвод. Взяли еще сержанта, который выводил группу из-под огня. Шататься по переднему краю — дело невеселое. Здесь, в лесистых местах Прибалтики, фронт представлял из себя «слоеный пирог». Наши войска продвигались вперед. Некоторые места просто обходили, оставляя в окружении мелкие очаги обороны. Как правило, через день-два немцы, боясь плена, отступали. Но некоторые части держали позиции упорно, особенно в труднопроходимых местах. Мы шатались по лесу часа три. Печальное зрелище представляли места недавних боев. Разбитые орудия, повозки, грузовики. И тела убитых. Очень много. Особенно наших. С некоторых убитых сняли ботинки, сапоги, исчезли шинельные скатки, вещмешки, немецкие ранцы.
Запомнилась поляна, где буквально навалом лежали не меньше сотни красноармейцев. Оружие в основном забрали, а тела начали разлагаться. Вонь стояла жуткая. В другом месте в огромной воронке увидели обломки нашего бомбардировщика. Скрученные куски крыльев, дюралевой обшивки, наполовину сгоревшие, покрытые толстым слоем окалины. Один из двигателей, пропахав землю, валялся метрах в пятидесяти от воронки. Если экипаж не успел выпрыгнуть, от них ничего не осталось. Невольно вспомнилась фраза: «У летчиков не бывает могил».
