Николай Равич - Молодость века
Он выпил не без удовольствия.
— Что же, вы не думаете переселяться?
— Сие есть наша земля обетованная. Не можем ее покинуть. Что же касаемо властей, то сказано: «несть власти, аще не от бога»… Так что турки или другая власть — нам все едино…
— Ну хорошо, но ведь вы русские люди, как же отрываться от своего народа? Вот молокане уже почти все уехали…
— Молокане — одно, а мы — другое. У нас свой устав, особый, мы его блюдем более ста лет. И празднуем мы субботу, а не воскресенье, и праздник кущей у нас самый торжественный, и обряды иные…
Молчаливая женщина внесла стаканы с чаем в хороших серебряных подстаканниках…
— Это что же, ваша жена?..
— Одна из жен духовных…
Мой спутник взял мой стакан чаю и поставил его перед хозяином, а принесенный ему передвинул ко мне. Рудометкин заметил это и усмехнулся:
— Доверия не имеете… А мы от чистого сердца…
И равнодушно стал прихлебывать чай, налив его из стакана в блюдце.
Большие стенные часы глухо пробили девять ударов… Хозяин отодвинул блюдце, перевернул на нем стакан кверху дном и встал:
— На службу пора идти, сегодня у нас радение… Кормщик я… В соседней горнице постели вам приготовлены…
— А на вашей службе посторонние могут присутствовать?
— На службе не могут… — Он усмехнулся: — Да и неинтересно вам будет. Рассказывают про нас всякие глупости, а на самом-то деле ничего такого нет. Вот у «телешей», там действительно завлекательно, а у нас духовные песни поют, ну и пляшут… Впрочем, смотровое окно есть, ежели интересуетесь, можете посмотреть, а самим присутствовать без посвящения нельзя…
Он провел нас по коридору и лестницам в какой-то чулан, в котором прорублено было небольшое окно. Из него был виден большой продолговатый подвал, стены, пол и потолок которого были обшиты тесом. В углах этого помещения вделаны были печи. Посередине стояла бочка с водой, и на доске, лежавшей на ней, — железный подсвечник с тремя свечами. В конце этого помещения было устроено деревянное возвышение, в стене — две двери.
Прошло несколько минут, и в двери стали входить люди. В левую — мужчины, босиком, одетые в длинные холщовые рубахи; в правую — женщины, тоже босые, в белых платках, белых кофточках и юбках. Женщины выстроились вдоль одной стены, мужчины напротив них. Потом вышла та самая «духовная жена» Рудометкина, что прислуживала нам за столом, одетая в белый сарафан, в белом платке с красными крапинками, и стала посередине, лицом к возвышению.
Наконец, показался и сам «кормщик корабля» — Рудометкин, в какой-то странной одежде, с широкими рукавами, и протяжно возгласил неожиданно глубоким басом:
— Святому духу верьте!
После этого присутствующие, как в танцевальном зале, пошли навстречу друг другу, и мужчины, взяв левой рукой левую руку женщины, начали пританцовывать вполоборота, причем оба взмахивали правой рукой и все вместе хором вскрикивали какие-то слова. Разобрать их было трудно, но иногда доносилось довольно явственно:
— Сойди на нас, сударь, дух святой!
«Духовная жена» двинулась навстречу «кормщику», и они начали проделывать такие же движения. С каждой минутой темп учащался, крики становились громче, тяжелое дыхание разносилось по залу. Потом раздался общий крик: «И-я-я-х!» — и все остановились, тяжело дыша, покачиваясь и отирая пот с лица.
Рудометкин поднялся на возвышение и начал проповедь.
Теперь это уже был не тот сонный, еле ворочавший языком одутловатый мужик с заплывшими глазками. Он говорил властно, убедительно. Смысл же его проповеди заключался в том, что Христос из поколения в поколение воплощается в каком-нибудь человеке. Теперь именно он, Рудометкин, является тем, в ком воплощен христов дух. Все же присутствующие — его духовные дети, которые должны жить честно, не обманывая друг друга, как «голубь с голубкой», и не грешить, в частности, не употреблять мясного, не пить спиртного, не курить «табачного зелья» и не думать о мирских делах, кроме тех, которые необходимы для материального обеспечения их существования и интересов общины.
Все это было примитивно, наивно, но, видимо, доходило до слушателей, ибо они вздыхали, и кое-кто из них вскрикивал: «Истинно так!»
Закончив свою проповедь, Рудометкин воскликнул: «Мир вам!» — и благословил их, отпуская. Они вышли в том же порядке, как и вошли, — женщины и мужчины отдельно, друг за другом.
Минут через пятнадцать, когда мы вернулись в комнату, Рудометкин вошел к нам попрощаться. Это опять был тот же самый сонный, медлительный мужик, каким мы его увидели в первые часы знакомства.
Я спросил его:
— Это что же, и весь обряд радения?
Он зевнул и перекрестил рот:
— Почему же… Это малое радение, бывают и иные, по другому обряду…
Когда мы легли, я услышал, как на соседней кровати ворочается мой спутник латыш.
— Вы что, Краудис, не спите?
— Фот сфинья! Морочит колофу нароту. Попал бы он мне в лапа, я пы показал ему, какой ф нем сфятой тух!..
— Потому-то он и его последователи и не собираются переезжать в Россию. Здесь, в этой оторванной от всего мира деревне, на чужбине, за глухими заборами, еще долго будут царствовать Рудометкины…
Рано утром мы тронулись в путь. На берегу реки Арпачай стояли последние турецкие посты. Мороз все крепчал. Бекеша, валенки, меховая шапка, рукавицы — все одеревенело. Турецкий майор, с лихо закрученными усами, пригласил меня в какую-то хибарку, где потрескивала раскалившаяся докрасна чугунная печурка, предложил кофе и сообщил, что на той стороне меня уже ждут…
Примерно через полчаса я встретил представителей штаба дивизии и горсовета, пересел в машину и вскоре оказался в квартире начдива, у которого, по случайному совпадению, в этот день праздновали день рождения его жены…
Только тот, кому приходилось подолгу жить за границей, может понять, что это такое — снова увидеть своих, советских людей, услышать родную речь, зайти в местный партийный комитет.
Однако надо было спешить. На путях стоял длинный состав, груженный орудиями, ящиками со снарядами, патронами и винтовками. Некоторые вагоны были открыты, и в них, свесив наружу ноги, сидели турецкие аскеры. Этот транспорт направлялся через Тифлис в Батум и дальше — в Анатолию как помощь новой Турции, чтобы она могла продолжать борьбу за свою независимость[14].
Такие эшелоны в период критического положения на Анатолийском фронте следовали почти ежедневно. Советское правительство, чтобы спасти новую Турцию от разгрома армиями интервентов и султана, шло на большие жертвы. В Турцию направлялись: винтовки, тяжелые, средние и легкие пулеметы, орудия, снаряды и патроны, радиостанции и другие средства связи, медикаменты. М. В. Фрунзе, приехав в Ангору во главе миссии для заключения договора между Турцией и УССР, передал правительству Кемаль-паши значительную сумму в золоте, а также оборудование для завода по изготовлению боеприпасов и патронов. Впоследствии турецкий военный историк Джевдет Керим в своих «Лекциях о турецкой борьбе за независимость» указывал:
«В результате дружбы с русскими, главным образом от них было получено значительное количество орудий, ружей и снарядов».
Разумеется, когда Кемаль-паша и его ближайшие соратники были полностью поглощены вооруженной борьбой за независимость страны, полномочным представителем Советского Союза в Турции должно было быть лицо, имевшее большой военный авторитет. Семен Иванович Аралов, наш полпред в Турции, обладал огромным боевым опытом. Он служил еще в русско-японскую войну прапорщиком. В первую мировую войну участвовал более чем в двадцати сражениях. В 1918 году Аралов был начальником оперативного отдела Московского военного округа, затем заведовал оперативным отделом Наркомвоена, а с осени работал в Полевом штабе членом Реввоенсовета. В 1919 году Аралов организовал 12-ю армию, был членом Реввоенсовета юго-западной армии и воевал последовательно против поляков, деникинцев, петлюровцев и махновских банд. Перед отъездом Аралова в Турцию В. И. Ленин, который часто возлагал на него выполнение личных указаний по Полевому штабу, имел с ним продолжительную беседу.
Семен Иванович Аралов — высокий, крупный мужчина, с открытым лицом и на редкость прямым, если можно так сказать, рыцарским характером. Его очень любили все сотрудники. И у турок он пользовался большим уважением. Мустафа Кемаль-паша запросто приходил к Аралову в полпредство и не скрывал от него положения на фронте, зная, что всегда найдет в нем опытного и доброжелательного советника. Естественно, что поездка М. В. Фрунзе в Ангору (ноябрь 1921 — январь 1922 г.) оказала значительное влияние и на развитие советско-турецких отношений, и на ход военных действий на Анатолийском фронте.
