Аурел Михале - Тревожные ночи
Тут выскакивает вдруг из окопа какой-то боец, выступает вперед и кричит: «Я пойду, господин капитан!» Батюшки, я так и обмер со страху. Да ведь это же Барбу Мэкицэ, из нашего села парень, из Команы!.. А капитан его по плечу хлопает, хвалит: «Браво, солдат! Смелости, значит, хватит на то?» «Хватит, господин капитан, — кричит в ответ так же решительно. А потом добавляет уже потише: — Но пусть пойдет со мной и Вангеле Василе, он из моего села…» Это я, значит.
Толпа грохнула, как один человек. Хохотали долго, неудержимо, захлебываясь, подталкивая друг друга. Некоторые со смеху дымом поперхнулись и так раскашлялись, что никак остановиться не могли. Один лишь старик продолжал все так же спокойно ворошить кнутовищем угли в костре и только ухмылялся исподтишка под своими седыми усами — не впервые, видно, слушал он рассказ. А сидевший рядом с ним на тощем мешке, где и зерна-то всего было с две пригоршни, жалкий мужичонка в рваном тулупе — явно из бедняков — так разошелся, что залился пуще всех. Видя, однако, что шум не стихает, он вдруг перестал смеяться и спросил:
— И что же ты сделал?
— А что мне было делать? — спросил в ответ парень. — Встал, обменял винтовку на автомат, взял несколько гранат и пошел… Не помню, что еще капитан говорил Барбу, потом он дал ему компас, показал, куда идти, еще раз похлопал по плечу и повторил наше задание: «Вы должны доставить языка. Если не натолкнетесь на немцев, идите до такого-то пункта, там встретите советские части. Они воюют тут, справа от нас…»
Я тогда совсем соображать перестал. Так обалдел, не помню, что и было со мной. Очухался только позже, по дороге, когда мы уже за пределы наших окопов вышли. «Какой черт дернул тебя за язык просить, чтобы я пошел с тобой», — говорю я Барбу. «Брось злиться, Силе, — отвечает он. — Не валяй дурака! Я знаю дорогу. Видишь, вон ельник побитый. Мы его проходили, когда фрицы нас назад гнали… Будь покоен, доведу тебя до немецких позиций». Немного легче на душе у меня стало: хорошо, что мой Барбу хоть дорогу знает!.. «Ничего с нами не случится, — продолжает он заверять меня. — А потом — нас ведь двое. Нужно только глядеть в оба!» «Поглядишь тут, как же!» — опять думаю про себя. Потому темень кругом, хоть глаз выколи.
Прошли мы наши позиции и стали дальше ползком по ельнику пробираться. Ползем и ползем, а ельнику тому все конца не видно. Мочи моей тут не стало терпеть… Локти и колени, как огнем, жжет… Растянулся на земле, хватаю Барбу за ногу. «Остановись, леший, — шепчу. — И передохнуть не грех…» Сели мы тут с ним под соснами, привалились спинами к стволам, пальцы на спусковых крючках держим… «Наверно, — говорит мне Барбу, — фрицы опять от нас драпанули!» «А с языком как же?» — спрашиваю. «А встретимся вот с советскими товарищами, поглядим, как быть», — решил он.
К тому времени мы уже пол-леса за собой оставили.
И подумал я тут: «Какого беса нам дальше переть? Этот Барбу — просто полоумный!» Схватил его за/руку, чтобы задержать здесь, у сосен. А он руку выдернул и компас вынул. Долго разглядывал, как учил его капитан, а потом, слегка повернувшись направо, говорит: «В ту сторону надобно нам идти… Там встретим мы советские части». И представьте себе, у меня после этих слов будто страх прошел. Подполз я к нему, и двинулись мы с ним дальше…
Крадемся ползком по ельнику, все больше и больше в лес углубляемся. Время от времени останавливаемся, прислушиваемся. Но кругом все как будто вымерло… Встали мы тогда…
«А назад как нам идти, знаешь ты, Барбуле?» — спрашиваю его, потому что я сам никакого понятия не имел… «Знаю, знаю, — заверил он меня. — Я дорогу наизусть выучил. А потом, у меня компас!..» Смышленый был парень, в теории чертовски хорошо разбирался…
Опять мы немного постояли, прислушались. Тишина в лесу — ветка не шелохнется. И снова, чувствую я, начинает меня страх пробирать. А Барбу мне знак подает дальше идти… Не успели мы с ним, однако, сделать и трех — четырех шагов, как он вдруг подскочит ко мне… шипит сквозь зубы и тянет вниз рядом с собой на землю. И слышим, близехонько от нас, шагах в двадцати, не более, зашелестела под чьими-то ногами хвоя. Замерли мы, с землей слились. И вдруг чувствую, поднимает Барбу тихонько голову и дергает меня за рукав. «Курят», — шепчет мне. Вижу, действительно два огонька в ельнике мелькают — то вспыхнут, то вновь пропадут. Волосы у меня под каской на голове поднялись. Нащупываю в темноте руку Барбу, сжимаю, хочу его спросить. Но только успел произнести: «Барбуле», — как он зажал мне рот рукой. «Ш-ш, — снова шипит мне. — Их всего двое. Оставайся тут, наведи автомат и будь наготове. А я подползу к ним. Если случится что, стреляй!» Хотел я было возразить, да куда там — он уже уполз к ельнику.
Крестьяне слушают молча, затаив дыхание. Многие даже о куреве забыли, и сигареты попусту дымятся в руках. Мужичонка в рваном тулупе вцепился обеими руками в свой мешок да так и застыл с полуоткрытым ртом.
А старик продолжал все так же исподтишка улыбаться под своими свисающими усами.
Время от времени то один, то другой крестьянин, вызываемый к амбару, протискивался с трудом через толпу и бежал к своей телеге. Схватывал за повод лошадь и тянул ее к весам. Разгружал мешки, взвешивал их и спешил к амбару. А затем, держа квитанцию в одной руке и деньги в другой, вскакивал на телегу и гнал ее по дороге, через поле, в одну из окрестных деревень. Телега некоторое время маячила в снежном вихре, а потом ее поглощала белесая мгла.
— Ну, чего ты уставился, Силе? — напомнил рассказчику старик. — Уехал, скатертью ему дорога.
— А потом, — возобновил свой рассказ Василе, — потерял я из виду огоньки и Барбу… Лежу, вперив глаза в ельник, жду, палец на спусковом крючке держу. Вдруг слышу — лопочет кто-то за моей спиной на чужом языке. Дальше слышу, команду кто-то отдает и… пошли тут трещать пулеметы! Прямо по сосне палят, под которой я лежал. Верхушки срезали, они все на меня попадали… «Немцы!» Поворачиваюсь к ним, беру гранату — и бац! Вспышка, грохот, потом слышу крики, стоны. Попал, значит, в самую середку. Поднимаю тогда автомат и этак коротко, часто — трр-трр-трр — по ельнику! Но тут вдруг и с другой стороны пальба началась… Прикидываю… Судя по огню, их поболее, чем нас, будет, человек с двадцать. Злость тут меня взяла на Барбу. Вот чертов сын! Заварил кашу, и поминай как звали. А я тут расхлебывай один на один с немцами. Сообразил я, в какую мы с ним попали переделку. Выходит, что, не заметив того, перешли мы через немецкие линии. «Вот ведь оказия!..» — думаю. Однако о фрицах не забываю. Снова беру гранату, швыряю. Потом из автомата палю. И опять гранату… И вдруг слышу — что вы думаете? — начинается пальба и позади меня, с той стороны, куда уполз Барбу. Батюшки-светы! — думаю. — Попался, голубчик, сидишь меж двух огней!.. Ах ты черт окаянный! Что б ни дна тебе, ни покрышки! — ругаю Барбу на все корки. — Как был ты ветрогон да пустобрех, так и остался! Ну, что же ты теперь делать будешь, Силе? — спрашиваю себя. — Одно остается тебе, парень: продать себя подороже. Биться до последней гранаты, до последнего патрона!» И снова — бац! — швыряю в немцев гранату, а потом опять из автомата по ним палю…
А немцы, чудно право, ведут себя, ровно слепые. Что бы им всем гуртом навалиться на меня! Так нет же, не наваливаются… Вставил я новую обойму в автомат, строчу по ним без передышки. А сзади огонь все приближается. Поворачиваю я туда голову и вижу: ползет ко мне какая-то тень, несколько шагов до меня осталось… Хватаю гранату, да так в руке с нею и застываю. Слышу, зовет меня кто-то по имени: «Силе, Силе!» Барбу! Пополз я ему навстречу, хоть поджилки и трясутся. А он мне шепчет: «Немцы то были!» Это он про тех, что курили…
Подползли мы друг к другу вплотную — чувствую, как он мне в лицо дышит. Огонь немцев словно начал к тому времени стихать. Тут Барбу приподнялся на локте и протягивает мне что-то. «Силе, — говорит, — будто полоснули они меня по ноге». Гляжу — бинт. Разрываю ему штанину, накладываю на ногу повязку. Рана, видать, нетяжелая, а все же чувствую, что больно ему — нога вся напряглась. «Что же нам делать, Силе?» — спрашивает он меня. «Черт бы тебя побрал! — огрызнулся я. — Ведь тебе же приспичило идти за языком!.. Вот и расхлебывай теперь!..» «А я думал, раз дорогу знаю, нетрудное будет это дело», — объяснил он. «Нетрудное! — передразнил я его. — Крышка нам с тобой, брат! Сложим здесь кости за сотни километров от нашей границы».
Он растерялся, молчит, думает. Вижу, и его страх начал пробирать. Задрожал весь, когда снова стали над нами пули скрещиваться. И с одной стороны летят, и с другой. Не знаешь, куда и спасаться… Поползли мы снова по ельнику, чтобы улизнуть как-нибудь из этой ловушки. И вдруг останавливается мой Барбуле и начинает хохотать. И хохочет, и хохочет, удержу нет. И такая взяла меня на него злость, что в пору навести на него автомат и порешить на месте… «Слышь, Силе, — говорит наконец. — Пришла мне в голову идея!» «А пропади ты пропадом со своими идеями!» — вырвалось у меня. «Нет, ты послушай, — говорит, — иначе нам не выбраться. Ты, — и он ткнул меня пальцем в грудь, — стреляй в эту сторону, а я буду стрелять в другую. Натравим их друг на друга, а сами айда сюда, вправо. Пусть себе лупят друг дружку на здоровье!..»
