Эрих Людендорф - Мои воспоминания о войне. Первая мировая война в записках германского полководца. 1914-1918
Несмотря на чувствительные потери, нашим частям удалось, сохраняя порядок, отступить на заранее подготовленную линию Михеля. Уже 13 сентября бои на данном участке затихли, однако поступавшие ко мне сведения свидетельствовали о скором продолжении наступления на новую линию обороны.
После 22 сентября картина перед позициями группы армий фон Гальвица радикально изменилась. Угроза наступления исчезла. Более вероятной казалась назревавшая схватка по обе стороны от Аргонн.
А общая обстановка тем временем все ухудшалась. Наши части были изрядно потрепаны, состояние неважное, утомление нарастало, но фронт держался, и только у 2-й армии обнаруживались слабые участки. И австро-венгерские войска в Италии сохраняли свои рубежи, ничто не предвещало скорого наступления итальянцев. Так обстояли дела, когда события в Болгарии вынудили ОКХ принять трудные решения.
15 сентября армии Антанты нанесли главный удар в горной местности Македонии между реками Вардар и Черны. Вспомогательный удар последовал у Монастира. На флангах наступление сорвалось, а в центре, где условия для атакующих были особенно тяжелыми, болгарские части не оказали никакого сопротивления. Они просто сдали свои позиции. Только поэтому стало возможным быстрое продвижение противника в изрезанном глубокими ущельями высокогорье, будто специально созданном для неприступной обороны.
Германское главное командование намеревалось с помощью своевременно переброшенных к месту прорыва трех германских дивизий остановить отступавших болгар на втором оборонительном рубеже. Однако ОКХ ожидало горькое разочарование: болгары продолжали планомерно отходить по двум расходящимся направлениям за реки Черны и Вардар, их резервы бездействовали. Одни германские дивизии, получившие из Румынии дополнительные батальоны, закрыть брешь не могли. Путь Антанте на север, в долину реки Вардар и на Криволак, был открыт. Ни к чему не привели и все дальнейшие попытки организовать сопротивление. Болгарская армия расходилась по домам. Лишь болгарские части под непосредственным командованием немецких офицеров, стоявшие между озером Преспа и рекой Черны, на первых порах повели себя несколько лучше.
Уже 16 или 17 сентября генерал Луков, командовавший войсками на реке Струме, в телеграмме умолял царя заключить перемирие, а сам поспешил от нас отречься и перейти на сторону Антанты.
Через несколько дней я получил секретный доклад французского Генерального штаба, из которого следовало, что французы больше не ожидают серьезного сопротивления со стороны болгарской армии. Пропаганда и деньги Антанты, а также остававшийся в Софии представитель Соединенных Штатов сделали свое черное дело. И в этом Антанта преуспела. Быть может, в Болгарию тогда уже проникли и большевистские настроения. Ни болгарский царь, ни наш представитель в Софии ничего не заметили.
Все германские армейские службы и инстанции старались изо всех сил. Где командовали немецкие офицеры, там болгарская армия сохраняла боеспособность, но в горной местности болгары отказались от немецких командиров.
Болгарские войска долгое время пребывали в покое и могли основательно укрепить свои ряды. Им бы следовало оказать нам поддержку, а не самим полагаться на нашу помощь. ОКХ знало: болгарские вооруженные силы ненадежны, однако существовала обоснованная надежда, что они выдержат ожидавшийся удар в том месте, где, по нашему мнению, еще присутствовала воля к борьбе. Мы, как и германское руководство в Болгарии, допускали отдельные неудачи местного характера, но никак не абсолютного распада болгарских вооруженных сил.
Да и болгарское правительство ничего не сделало для того, чтобы поднять боевой дух в армии и в народе и укрепить дисциплину в воинских частях. Оно позволяло вражеской пропаганде свободно воздействовать на болгарский народ и терпело любые антигерманские злобные инсинуации. Особенно усердствовал в данном направлении представитель Соединенных Штатов, который, невзирая на мои предостережения, оставался в Софии. Довершили дело деньги Антанты, их в значительных количествах принесли с собой в Софию отступавшие войска. Только в этом – и ни в чем другом – причина выхода Болгарии из Четверного союза.
Никто не обманывал себя относительной сугубой серьезности ситуации, возникшей после крушения Болгарии. В тяжелом положении оказалась и Турция. Ее Палестинский фронт окончательно рухнул. Воевавшие там германские офицеры и солдаты честно выполнили свой долг и храбро сражались в Иордании. Но мы располагали весьма ограниченными силами и могли поддержать турецкую армию лишь какое-то время.
Англичане быстро захватили территорию вдоль железной дороги на Дамаск и полосу протянувшегося к северу побережья. Константинополю пока ничто не угрожало, однако в целом Турция оказалась в плачевном положении, утратив всякую способность сопротивляться. Участь Константинополя была предрешена, и падет ли он в ноябре или декабре – для общей обстановки это уже не имело значения.
Было очевидно, что Антанта попытается освободить Сербию и Венгрию и оттуда нанести двуединой монархии смертельный удар. На глазах разваливался весь наш фронт на Балканах, и было еще неизвестно, удастся ли нам воссоздать его в Сербии и Болгарии или в крайнем случае на Дунае.
В ситуации, в которой мы оказались, необходимо было сделать все, чтобы укрепить наши позиции на Балканском полуострове и тем самым воспрепятствовать наступлению Антанты на Венгрию и обходу Германии и Австрии с фланга. Поэтому мы спешно стали перебрасывать на Балканы значительное количество дивизий.
Вместе с тем довольно скоро обнаружилось, что рассчитывать в дальнейшем на Болгарию уже вообще не стоит. Царь отрекся от престола и покинул страну. Правительство полностью и окончательно перешло на сторону Антанты. Болгарская армия самораспустилась или позволила себя разоружить. С часу на час ожидалось подписание соглашения о перемирии, которое ставило Болгарию в полную зависимость от государств Антанты.
Было очень сомнительно, что мы сможем со стороны Сербии и Румынии создать фланговое прикрытие Австро-Венгрии и нашему Западному фронту и обеспечить дальнейшие поставки румынской нефти.
Назревало наступление противника в Италии. Как поведут себя теперь в бою войска двуединой монархии, предсказать было невозможно.
Общая боевая обстановка могла только ухудшиться. Произойдет это быстро или процесс затянется – не знал никто. Не исключалось, что все свершится довольно скоро, как фактически и случилось на Балканском полуострове и с австро-венгерским фронтом в Италии.
В эти дни на мне лежала тяжелая ответственность: нужно было ускорить окончание войны и побудить германское правительство к решительным действиям. После 11 сентября ОКХ ничего больше не слышало о предпринимаемых через королеву Нидерландов шагах к достижению мира. Время с середины августа прошло безрезультатно. Нота графа Буриана не получила отклика. Ввиду неуступчивой позиции противника дипломатия оказалась перед неразрешимой проблемой. В связи с некоторыми соображениями, возникшими у меня не спонтанно, а после долгих раздумий и тяжелой внутренней борьбы, продолжавшихся с начала августа, я 26 сентября пригласил в Спа статс-секретаря фон Гинце.
Между тем ситуация в Берлине становилась все более неспокойной, обострялась борьба за власть. Резкое выступление депутата Эрцбергера против графа фон Гертлинга явилось внешним проявлением этой борьбы и вызвало большой общественный резонанс. Никто не внял призыву кайзера к единству и сплоченности в руководстве страной. Тогда у меня еще не было четкого представления о происходивших в те дни событиях. Я не знал, что 28 сентября в Берлине было решено осуществить революцию сверху и направить Вильсону ноту с предложением о мире. Статс-секретарь фон Гинце объявил, что прибудет в Спа в воскресенье 29 сентября.
Тем временем на Западе вновь развернулись крупные сражения. Антанта, перейдя в наступление, вытеснила нас повсюду во Фландрии с первой линии обороны и на отдельных участках даже за артиллерийские позиции. Мы были вынуждены отвести нашу армию на второй оборонительный рубеж. 27 сентября противник нанес сильный удар в направлении Камбре, затем, форсировав канал, захватил обширную территорию. Далее к югу до реки Вель фронт устоял.
26 сентября разгорелись серьезные бои в Шампани и на западном берегу Мааса. Наступавшие здесь французы и американцы преследовали далеко идущие цели. Западнее Аргонн мы оставались хозяевами положения и успешно отражали вражеские атаки. Между Аргоннами и Маасом американцы, воспользовавшись огромным превосходством сил, все-таки прорвались. Таким образом, они все глубже втягивались в непосредственные вооруженные столкновения. В конце концов продвижение американцев удалось все-таки остановить. В итоге на всем Западном фронте вновь развернулись жаркие бои, продолжавшиеся 29 сентября и в последующие дни и создавшие обычное напряжение. Не было ничего, что требовало бы каких-то внезапных радикальных решений. Я прошу обратить внимание на данное утверждение, имеющее такое же важное значение для последующих действий, как и тот факт, что предпринятые германским правительством с середины августа усилия по достижению мира не дали результатов. Меня это нисколько не удивило. Долг обязывал наконец покончить с напрасной тратой драгоценного времени и перейти от пустых словопрений к делу. Следовало поставить перед противником вопросы перемирия и мира ребром. Этого требовало положение на фронтах, которое, судя по всему, могло лишь усугубиться. Еще не было причин сдаваться на милость победителя. Пусть бы враг сказал свое последнее слово. И каким бы он было? Примирительным или полным угроз? Зная Клемансо и Ллойд Джорджа, я мог ожидать только худшего. Тем временем Вильсон уже назвал свои условия, изложенные необычайно высокопарным языком. Он и Америка, которую он представлял, должно быть, очень дорожили своей репутацией. Если бы с тех пор взгляды Вильсона не изменились, то мы могли бы его «14 пунктов», жестких, но конкретных, принять в качестве основы для переговоров; если бы они оказались обманом, если бы враг перегнул палку и не проявил должного уважения к нашему мужественному сопротивлению, тогда следовало продолжить борьбу, невзирая на все связанные с этим страдания; тогда, быть может, правительство и народ решились на героические подвиги, поняв наконец, что, собственно говоря, для Германии в этой борьбе поставлено на карту.
