Игорь Болгарин - Расстрельное время
Ее статус не изменился и после бегства Врангеля из Крыма. Лишь стражников сменила комендантская охрана, а заключенными стали бывшие врангелевские высшие военные чины и уклонявшиеся от регистрации цивильные, попавшие по каким-то причинам под подозрение властей.
Начальник Особого отделения Девятой стрелковой дивизии Петр Зотов провел в Феодосии еще одну, вторичную перерегистрацию, и всеми теми, кто имел хоть какое-то отношение к службе у Врангеля, забил тюрьму и спешно огороженную территорию элеватора и зернохранилищ. Каждое утро и после полудня он заставлял арестованных петь. А к вечеру, если выдавалось свободное время, читал им лекции о всемирной революции и о торжестве коммунизма на всем земном шаре.
Кольцов и Гольдман неторопливо шли по городу. Кольцов ступал тяжело, у него время от времени кружилась голова. И тогда он останавливался для передышки.
Откуда-то издалека до них донеслось нестройное и безголосое хоровое пение. С трудом можно было разобрать мелодию. Пели «Интернационал».
— Что это за концерт? — спросил Кольцов.
— Зотов, особист Девятой, буржуазию к новой жизни приучает. Дня три назад ничего не получалось. А сейчас, смотри, все равно как соловьи, — пояснил Гольдман.
— Дурость какая-то.
— Дурость дуростью, а санкционирована она нашей подругой Розалией Землячкой.
Оставив Кольцова одного в комнате для допросов. Гольдман вышел.
Кольцов ждал, когда приведут заключенного, и его не покидало любопытство, что за загадочную фразу обронил Гольдман: увидишь — удивишься… Какой сюрприз ожидал его?
Потом он услышал гулкие приближающиеся шаги. С глухим металлическим скрипом открылась дверь и, в сопровождении двух охранников, вошел высокий давно не бритый мужчина, одетый не без некоторого изыска. На нем были хромовые сапоги, галифе с кожаными вставками и, как нечто чужеродное, грубая домотканая рубаха навыпуск. Он медленно ковылял, опираясь на корявую деревянную палку.
Кольцов внимательно посмотрел на него. И сейчас, как и при короткой вспышке света вчера ночью, его лицо показалось ему знакомым. Возможно, они даже встречались. Этот синеватый шрам на губе, эти глаза с монгольским разрезом он уже когда-то видел. Где? И когда?
Арестованный тоже долго и удивленно своими слегка раскосыми глазами всматривался в Кольцова. И затем как-то торопливо отвел глаза. Кольцов понял: он его узнал.
Припадая на ногу, арестованный проковылял к столу, уселся. Глаз больше не поднимал.
Кольцов продолжал внимательно рассматривать арестованного и выдерживал паузу. Он знал этот прием: молчать и ждать, когда арестованный заговорит первым. Нервы у него напряжены. Ему не комфортно долго находиться в неведении. Он ждет разговора. И срывается. Как правило, это означает, что в этом поединке ты выиграл первую схватку.
С бандитом этот прием не сработал, хотя и заговорил он первым. Заговорил напористо, агрессивно:
— Час твоего триумфа, товарищ комиссар! — глухо сказал он.
И голос! До боли знакомый голос! О чём он? О каком триумфе?
Бандит ждал реакции Кольцова на его слова. А Кольцов силился его вспомнить и никак не мог.
Устраиваясь удобнее на табурете, бандит чуть повернулся. И Павел под воротом расстегнутой рубахи увидел край морской тельняшки. И этого было достаточно. В памяти всплыла недавняя поездка из Харькова в Снегиревку, и этот морячок, напористый, нагловатый. Кажется, снабженец… Что-то о нём недавно рассказывал Гольдман. Да, о том, что он устроил в Бериславе или в Каховке какие-то поджоги и сбежал на ту сторону, к Врангелю.
Кольцов даже припомнил его фамилию: Жихарев.
— Давайте, Жихарев, расставим все точки над «и». Я вам — не товарищ.
— Пожалуй, — согласился Жихарев. — Но тогда, быть может, вы позволите мне называть вас коллегой. Мы ведь и в самом деле коллеги. Вы — у нас в тылу, у генерала Ковалевского, я — у вас, в Отделе снабжения фронта. Неужели, не поймем друг друга, как профессионалы?
— Как же мы можем друг друга понять? Кто-то вас хорошо проинформировал: я действительно в прошлом разведчик, но вы-то — бандит, вор-домушник.
— Так сложились обстоятельства. Но я вас понимаю, — сказал Жихарев. — Меня ведь привели на допрос. Спрашивайте. Но лучше не трудитесь. Я ничего не собираюсь говорить. Просто нечего. Прошлое никого не интересует. Давно когда-то попал в плен. Чтобы не расстреляли, завербовался. Никаких поручений не выполнял. Всегда был предан нашим… А сейчас? Да, решил немного обогатиться. Возраст, болезни заставляют побеспокоиться о будущем.
Кольцов рассматривал Жихарева. Понемногу с него сползала бравада и оставался человек, которого крепко потрепали бессонные ночи и рисковые, опасные метания с целью грабежей.
— У нас с вами, Жихарев, разные «наши». И не надо прикидываться мелким мародером, жертвой обстоятельств. С ними советская власть тоже расправляется беспощадно, — жестко сказал Кольцов. — Вы — враг. Когда вы переметнулись к Врангелю, по какой причине, нас это уже мало интересует. Я не буду вас допрашивать. Хочу задать вам один личный вопрос и получить на него честный ответ.
— Личный? Интересно. Спрашивайте. Захочу — отвечу.
— Вы были знакомы с Савелием Яценко?
— С кем?
— С бывшим махновцем. У него еще кличка была: Колдун.
— Припоминаю. Встречался…
— А вопрос такой: по чьей просьбе наняли его, чтобы он переправил меня на ту сторону фронта, к вашим, — последнее слово Кольцов подчеркнул. — У кого к моей персоне проявился такой живой интерес? Не у вас же?
— Не знаю. Забыл…
— Знаете.
— Ну, знаю. А сказать — не скажу. Пообещаете послабление — вспомню.
— Это не в моих силах.
— В ваших. Вы, комиссары, теперь хозяева жизни. А я кто? Всего лишь щепка в этой круговерти. Протянете руку — не забуду.
— Лишние слова, Жихарев. Я бы всю дальнейшую жизнь стыдился, если бы попросил вас помиловать. Я, как и большинство людей, ненавижу бандитов. Извините, не хочу вам ничего обещать.
— Какой я бандит? Много ли в одиночку сделаешь? Сейчас вон целые банды по Крыму носятся. Их бы ловили. А я у Врангеля практически не служил, врагом советской власти не был. В плену, верно, был. Попытались завербовать. Согласился, потому что иначе бы расстреляли. Так что, с какой стороны не поверни, совесть у меня чистая.
Кольцов понял: не прост Жихарев, издалека заходит. Пытается выяснить, что известно Кольцову о его банде? «Всего лишь щепка», «что в одиночку сделаешь?…»
Жихарев ждал, что скажет на это Кольцов. Не дождавшись, продолжил:
— Таких, как я, сейчас тысячи? Что, всех к стенке поставите?
— Это уже не мое дело, — сказал Кольцов. — Разберутся с каждым.
— Не получается у нас разговор, комиссар. Я тебе чистосердечно, как на духу. А ты…
— Я тоже чистосердечно. Может, все же, вспомнишь? Ни тебе вреда, ни мне пользы это твое признание уже не может принести.
Жихарев долго молчал, видимо, прикидывал, сказать или не сказать? И в том, и в другом случае, комиссар прав, ни вреда, ни пользы.
— Попросили, я исполнил, — решился Жихарев.
— Кто?
— Какой-то штабной. Высокий чин. Не за красивые глаза: он меня от плена спас.
— Фамилия?
— Не знаю. Правда, не знаю. Кто-то мне сказал, что сам адъютант Врангеля. Лично я его ни разу не видел. Просто, передали его просьбу. Пообещали…
— Поверю, — сказал Кольцов. Он ещё там, в Париже, подумал о том, что отказ Тани выйти замуж за Микки Уварова как-то отзовется в его жизни. И вот — отозвался.
Продолжать дальше разговор с Жихаревым ему больше не хотелось. Все, что хотел узнать — узнал. О Жихареве и его банде он тоже знал ровно столько, сколько было необходимо.
— Ну что ж, — вставая, сказал Кольцов. — Если захочешь сказать мне еще что-то важное, вызови. По мелочам встречаться у меня нет ни желания, ни времени.
— А разве я тебе мало сказал? — удивился Жихарев.
— Почти ничего. Об адъютанте Врангеля Уварове я догадывался. Ты только подтвердил мое предположение. Так что весь наш разговор стоит не больше медного пятака. Извини, конечно…
— Вот так всегда, — разочарованно сказал Жихарев. — Такое, видать, время. За добро люди либо ничего не платят, либо платят злом.
— Добро — не товар, им не торгуют, — сухо сказал Кольцов и пошел к выходу.
Когда он был уже у двери, Жихарев встал и сказал ему вслед:
— А я тебя вчера ночью, комиссар, узнал! Я всегда для себя последнюю пулю берегу. Был бы кто на твоем месте, я б застрелился. А тут так захотелось в тебя стрельнуть, спасу нет. Жалею, что плохо прицелился. Такие, как ты, всю эту смуту заколотили.
— Нас таких много. На всех патронов не хватит.
— Не-ет, таких мало! От вас всё зло. Вы как те дрожжи, не кинешь в тесто, хлеб не получится.
— Спасибо на добром слове.
— Слышь, комиссар, не уходи! Не торопись! Ещё минуту!! — И, захлебываясь словами, он торопливо продолжил: — Ты не думаешь, что все еще как-то по-другому может повернуться? Вот ты меня уже из живых вычеркнул, а я все же еще на что-то надеюсь. Глядишь, мы еще встретимся в другое время и в другом месте и выпьем по бокалу доброго вина. Я угощу!
