Юрий Костин - Немец
Мрачным осенним днем, когда моросящий дождь нагоняет тоску, пришедшим на занятия членам кружка марксистов объявили, что курсы временно закрываются. Оказалось, накануне за Шмидтом приехал «Опель» районного начальника НКВД и увез его в неизвестном направлении. Поговаривали, будто начальство устало от излишней предпринимательской активности немецкого коммуниста и решило в целях профилактики перевести его в страшный лагерь 108–1 под городом Красноармейском. По слухам, смертность от недоедания, болезней, тяжелых условий труда в этом лагере была такая, что люди даже не успевали толком познакомиться.
Ральф искренне жалел Шмидта. В сущности, тот был хорошим человеком, чье присутствие дисциплинировало всех, включая персонал лагеря. Шмидт следил за тем, чтобы питание выдавалось в соответствии с принятым рационом (только он знал, чего и сколько положено военнопленному), сам устраивал страдающих недомоганием в санчасть, старался не допускать конфликтов среди заключенных.
Через две недели после прекращения политзанятий, Ральфа, а также еще человек 15 пленных, без каких-либо объяснений погрузили в кузов грузовика и тоже отправили в Красноармейск.
Накануне Ральф успел накоротке поговорить с Отто. Приятели условились, что если будет суждено выжить, они обязательно встретятся. А еще договорились хранить тайну о находке в лесу около деревни Хизна.
Ральфа неприятно поразил внешний вид узников лагеря под Красноармейском. Большинство пленных были настолько истощены, что издали походили на привидения. Правда, многие из них неплохо одевались: попадались и полушубки и самые настоящие шубы. Иметь такой наряд в условиях здешней зимы было спасением. Уже после Ральф узнал, что теплую одежду в «108–1» можно было обменять на хлеб. На складе, где скапливалась одежда умерших заключенных, хозяевами были военнопленные, которым местное руководство доверяло. Похоже, зря, так как они приторговывали имуществом и оттого вид имели непривычный для населения этой местности — цветущий и румяный.
Через месяц, незадолго до Рождества, Мюллер угодил в лазарет. Днем позже местный врач поставил неутешительный диагноз — тиф. Впрочем, к тому моменту Ральф редко приходил в сознание, большую часть времени пребывая в бреду. Так что о диагнозе ничего не знал.
Однажды, когда силы и желание жить почти исчезли, ему приснился сон. Он ходил по незнакомому зимнему лесу, а рядом были его друзья Зигфрид и Отто. И еще, на некотором отдалении от них парил над землей гауптман Грубер. Только он совсем не разговаривал, и форма на нем была почему-то советская: ватные штаны, шапка с красной звездой и бежевый полушубок с вышитой золотом на спине надписью «Сибирский».
Потом Ральф вдруг оказался совсем один, у огромной, зияющей ямы, из которой тянуло холодом и бесконечностью. Во сне он испугался — ему показалось, что это его собственная могила.
Но вдруг из ямы заструился яркий и очень теплый свет, будто солнце вставало оттуда, из-под земли. Снег вокруг стал плавиться, а вместо ямы Ральф увидел женщину. Она стояла на краю, и ее взор поражал чистотой и ясностью. Она была не просто красива, а величественно прекрасна. Женщина с грустью, не словами, а каким-то иным образом, поведала Ральфу, что он будет жить долго-долго, и смысл его жизни понятен и определен.
—Ничего не бойся,— «говорило» видение,— твоя болезнь скоро пройдет. А после ступай туда, куда ведет тебя твоя дорога.
— Я очень хочу домой!— пытался крикнуть Ральф.
— Где твой дом?
— Где мой дом? Где мой дом!?— Ральф силился вспомнить, где его дом, но во сне у него это никак не получалось.
— Тихо, тихо, ты же знаешь, что твой дом там, где я, твое счастье со мной. Не печалься, все образуется,— улыбаясь ответила женщина.
Удивительно, но факт: наутро Ральфу полегчало, а уже через неделю он встал на ноги и робко прошелся по комнате. Спустя две недели его выписали из лазарета и отправили на кухню чистить огромные чугунные котлы, в которых варили кашу и макароны для пленных.
Не успел Ральф вкусить всех прелестей своей новой должности, как в Красноармейск приехала комиссия из Москвы. Такие комиссии появлялись в лагерях для военнопленных, когда становилось очевидно, что в них творится неладное: либо смертность была повышенной, либо производительность труда падала до неприемлемого уровня. Обычно после приезда высоких комиссий месяца два в лагерях наблюдались послабления, рацион становился разнообразней, в библиотеках появлялись новые книги…
Так случилось и в этот раз. По слухам, глава комиссии, полковник, от души распекал начальника лагеря, называя его «вредителем», «мудаком» и «блядью».
Ральф не терял времени даром и уже мог изъясняться по-русски на бытовые темы. Что же касается ругательной лексики, то ее он освоил в первую голову, так как умение правильно понимать и использовать эти русские слова специального назначения делало пленного отчасти своим для русских бригадиров, охраны, и с успехом заменяло знание профессиональной терминологии на любых работах.
За день до отъезда группы проверяющих Мюллера вызвали в комендатуру лагеря и приказали собирать вещи.
— Куда меня отправляют?— осмелился поинтересоваться Ральф у дежурного.
Тот печально взглянул на него и поморщился так, словно у него случился внезапный приступ мигрени:
— Давай, иди, шмотки собирай. Свободен…
Уже на улице Ральф пожалел, что полез к дежурному с вопросом: он слышал, что вчера в доме начальника был большой банкет по случаю отъезда высокой комиссии. Скорее всего, дежурный офицер принимал участие в этом мероприятии, а, как известно, пить в меру у русских не принято и страшное утреннее похмелье — вещь для них обязательная, закономерная.
Оказалось, Мюллера везут не куда-нибудь, а в Москву. Это выяснилось уже на подъезде к городу, когда поезд с военнопленными остановился на небольшой станции, пропуская уходящий на юго-запад эшелон с боевой техникой. Новенькие советские танки и самоходные орудия имели победный вид, а уверенные в себе рослые бойцы с автоматами, разместившиеся на платформах, совсем не походили на русских солдат, которых Ральф увидел в бою у деревни Хизна.
В Москве пленных разделили на небольшие группы. Ральф и еще несколько человек, повинуясь команде конвоира, прямо с вокзала спустились в московское метро, чтобы отправиться неизвестно зачем и неизвестно куда. Метро Ральфа поразило чрезвычайно. Он и предположить не мог, что в этой стране могут быть столь величественные сооружения. Удивило Ральфа и то, что русские смотрели на немцев скорее с любопытством, чем с неприязнью или с ненавистью.
Команду пленных, к которой был причислен Ральф, разместили в тесных помещениях на территории старинного монастыря, окруженного высокой стеной из красного и белого кирпича. Посреди возвышался большой собор.
На следующий день ни свет ни заря пленных отправили на работу. Поручение дали относительно легкое — привести в порядок территорию монастыря, собрать всякий мусор, доски, разбросанные повсюду камни. За Ральфом увязался местный юродивый, который (вот ведь странные вещи случаются в этой загадочной России!) сносно говорил по-немецки. Он бегал вокруг занятого делом Ральфа и все говорил и говорил, не переставая:
— А вот посмотри, посмотри, немец на собор, посмотри, я тебе говорю! Собор каменный, каменный и большой. Там сила великая, огромная сила в соборе. Ты не ходи туда — убьет.
— Что это там за сила такая,— лениво отозвался Ральф, не прекращая работу.
— Ага! Интересно? Сила такая, что войдет чужестранец, увидит Матушку Богородицу и замертво падает, потому что она испокон века нашу землю от вас, супостатов, от немцев защищала. Тьфу на тебя!
Юродивый действительно плюнул, но, слава Богу, не попал в Ральфа. Тот слегка замахнулся на него подобранной с земли трухлявой доской. Юродивый подхватил полы длиннющего пальто и с хихиканьем понесся вприпрыжку к собору, то и дело останавливаясь и уже по-русски повторяя:
— Матушка Богородица все видит, все знает! Рассыпетесь все в прах, антихристы!
Пленный ефрейтор пожал плечами, развел руками, дескать, «не понимаю», и еще раз пристально поглядел на красивый собор.
Глава тридцать третья
Ночные бдения близ деревенского кладбища не прошли даром — Ральф с Антоном пробудились лишь около часу дня. Антон поднялся с постели первым, вышел в сени водички попить.
На лужайке перед домом дядя Коля общался с колоритным бородачом. Несмотря на густую седую бороду и русский «прикид», бородач скорее походил на Билли Гиббонса из группы «ZZ Тор», чем на лубочного российского старичка. Приглядевшись, Антон узнал бывшего председателя бывшего же местного колхоза Филиппа Григорьевича Болдина.
Антон медленно вышел из дома.
