Лоран Бине - HHhH
У Габчика и его товарищей ноги чуть повыше лодыжки в воде, но если так пойдет и дальше, они умрут от старости, прежде чем их утопят.
1 июня 2008 года. Нервы у Франка совсем уже на пределе. Чем больше проходит времени, тем сильнее он боится, что парашютисты найдут какой-нибудь лаз наружу и ускользнут от него. Вода может даже помочь им в этом, если они сумеют подметить, куда она утекает, – ведь крипта наверняка не герметична! – и махнут в этом направлении. Парни внутри распределяют обязанности. Один собирает гранаты и швыряет на улицу. Другой упрямо продолжает рыть туннель. Третий, вооружившись приставной лесенкой, норовит вытолкать ею пожарный шланг наружу. Последний, четвертый, стоит кому-то подойти к окошку, отвечает на это автоматной очередью. По ту сторону каменной стены солдаты и пожарные, согнувшись вдвое и стараясь избежать пуль, всякий раз подбирают шланг и заталкивают его обратно.
2 июня 2008 года. Немцы устанавливают напротив амбразуры гигантский прожектор – хотят ослепить обитателей крипты, помешать им целиться. Но прожектор даже не успевают зажечь: автоматная очередь, словно бы ставя точку, выводит его из строя.
3 июня 2008 года. Немцы настырны, они всё пытаются и пытаются засунуть в амбразуру пожарный рукав, надеясь утопить парашютистов, но парни всякий раз используют лесенку, чтобы от этого пожарного рукава избавиться. Не понимаю, почему эсэсовцы не догадались пустить свои шланги через дыру, так и зиявшую, насколько мне известно, в полу собора. Может быть, пожарные рукава у них были слишком короткие или добраться с ними дотуда было невозможно? А может быть, пусть это и маловероятно, само провидение лишило осаждающих крипту ясности ума, необходимой при обдумывании тактики?
4 июня 2008 года. В крипте воды по колено. На Ресслову улицу привозят Чурду и Ату Моравца. Ата отказывается говорить, но Чурда, наклонившись к окошку, кричит:
«Сдавайтесь, ребята! Со мной хорошо обращаются. Вы станете военнопленными, и все будет в порядке». Габчик и Вальчик узнают голос, теперь им известно, кто предатель. Они отвечают как обычно: автоматной очередью. Ата стоит опустив голову, лицо у него распухшее, вид отсутствующий – как будто этот юноша уже на полпути к миру мертвых.
5 июня 2008 года. Рыхлая земля в туннеле после нескольких метров сменяется твердой. И что? Парашютисты перестают рыть и сосредоточиваются только на стрельбе? Не могу в это поверить. Если понадобится, они процарапают себе проход ногтями.
9 июня 2008 года. У Франка кончается терпение. Паннвиц размышляет. В крипту должен быть еще какой-то вход. Туда заносили мертвых монахов. Каким образом спускали тела? Эсэсовцы продолжают обыскивать церковь, они раскидывают обломки, срывают с пола ковер, разрушают алтарь, простукивают камень, они шарят повсюду.
10 июня 2008 года. И в конце концов находят. Вот она, перед самым алтарем, тяжелая плита, под которой – судя по звуку – пусто. Паннвиц зовет пожарных и приказывает разбить эту плиту. На рисунке в разрезе мы бы увидели пожарных – как они долбят камень сверху – и парашютистов – как они копают снизу, из подземелья. Картинку можно было бы назвать «Смертельные гонки – сто против одного».
13 июня 2008 года. Проходит еще двадцать минут. Как ни стараются пожарные, плита не поддается. Работяги на плохом немецком объясняют стоящим рядом вооруженным эсэсовцам, что их молотами такой камень не разбить. Усталые и раздраженные, эсэсовцы отправляют их восвояси и приносят динамит. Подрывники некоторое время колдуют над плитой, а когда с подготовкой покончено, выпроваживают всех из церкви. На улице тоже всех от храма оттесняют. Тишина, воцарившаяся наверху после суеты, настораживает парашютистов, и они перестают рыть. Прислушиваются. И совершенно точно осознают: что-то там готовится. Взрыв подтверждает их предчувствия. Их окутывает облако пыли.
16 июня 2008 года. Паннвиц приказывает убрать мусор. Плита оказывается расколотой надвое. Один из гестаповцев просовывает голову в отверстие между двумя половинами плиты и тут же отшатывается: вокруг свищут пули. Паннвиц улыбается, он доволен: наконец-то нашелся вход. Эсэсовцам приказывают спуститься, но выясняется, что доступ в крипту по-прежнему затруднен: ведущая вниз лестница слишком узкая, и по ней сразу нескольким людям не пройти. Первая попытка оказывается неудачной, немцев встречают выстрелами, шедшие впереди падают, как кегли, остальные, бросив раненых, в панике отступают. Но теперь парашютистам приходится следить за тремя «входами» одновременно. Воспользовавшись тем, что они отвлеклись от амбразуры, один из пожарных хватается за лесенку в тот момент, когда кто-то из парашютистов в энный раз выталкивает ею шланг, и ему удается вытащить лесенку наружу. Франк, видя это, аплодирует. Пожарный вроде бы получит за свой подвиг большое вознаграждение (но будет сурово наказан в сорок пятом, когда Чехию освободят).
17 июня 2008 года. Все чудовищно усложняется. У обороняющихся больше нет их импровизированной «телескопической руки», и бункер, осаждаемый со всех сторон, теперь захлебывается – в прямом и переносном смысле. С той минуты, когда у эсэсовцев вдобавок к по-прежнему опасной для парашютистов амбразуре в стене появились еще два пути для проникновения в крипту, сопротивляющимся понятно: это конец. У них нет сомнений в том, что положение безнадежно. Парни перестают рыть землю (если раньше не перестали) и сосредоточиваются исключительно на стрельбе. Одни эсэсовцы по приказу Паннвица снова идут в атаку, пользуясь главным входом, другие в это время кидают в крипту гранаты, кого-то посылают еще разок попробовать спуск через люк. Тем не менее Sten’ы палят напропалую, ребята не сдаются агрессорам. Полная сумятица, просто форт Аламо[350], иначе и не скажешь, это длится, и длится, и длится, и никак не завершается, на них наступают со всех сторон: через люк, по лестнице, сквозь дыру в стене; гранаты, падая в воду, пока еще не взрываются – и четверо парашютистов стреляют по всему, что движется.
18 июня 2008 года. У них остается последний магазин с патронами, такое, думаю, замечают даже во время сражения – или особенно во время сражения. Этим четверым нечего сказать – все сказало их оружие. Габчик и Вальчик улыбаются друг другу – я в этом уверен, я так и вижу их улыбки. Они знают, что хорошо сражались. В полдень или около того внизу раздаются четыре одиночных выстрела, они слышны даже сквозь грохот сражения. И сразу наступает тишина. Тишина окутывает Прагу, будто саван из пыли. Все эсэсовцы замирают на месте, никто больше не решается выстрелить да и просто пошевелиться. Все выжидают. Паннвиц и тот одеревенел. Наконец комиссар кивает эсэсовскому офицеру, но тому явно не хочется в крипту, в нем нисколько не чувствуется мужественной уверенности, которую, согласно уставу, положено демонстрировать при любых обстоятельствах, и этот немец поручает пойти и проверить двум своим солдатам. Те осторожно спускаются на пару ступенек, оборачиваются на командира, смотрят на него – ни дать ни взять ребятишки. Офицер машет рукой: продолжайте, weiter, weiter![351] Все, кто находится сейчас в церкви, молча следят за разведчиками взглядом. Солдаты уже в крипте, их не видно. После их исчезновения проходят еще долгие секунды. И вот раздается крик. Буквально – из загробного мира. По-немецки. Офицер больше не колеблется, он с пистолетом в руке бросается вниз, потом поднимается – штаны у него мокрые до бедер – и орет: «Fertig!»[352] Все кончено. Четыре трупа плавают в воде – это тела Габчика, Вальчика, Шварца и Грубого, убивших себя, чтобы не достаться живыми врагу. На поверхности воды покачиваются клочки порванных банковских билетов и удостоверений личности. При осмотре подземелья находят спиртовку, одежду, матрасы и книгу. На стенах кровавые следы, на ступеньках деревянной лестницы – лужи крови (уж эта-то кровь – точно немецкая). И много гильз, но ни единого патрона: парни сохранили последние для себя.
Полдень. Семистам, если к тому времени не больше, эсэсовцам понадобилось семь часов, чтобы уложить семерых[353].
251Моя история подходит к концу, и я чувствую внутри себя вакуум, я не просто устал, вымотан, опустошен – я абсолютно пуст. Я мог бы здесь и остановиться, но нет, так дело не пойдет. Люди, которые участвовали в этой истории, не персонажи, или, точнее, поскольку они стали персонажами по моей воле, я не хочу к ним относиться как к персонажам. С тяжестью на душе, не делая из этого литературу или, по крайней мере, безо всякого желания делать из этого литературу, расскажу, что стало с теми, кто еще оставался жив в полдень 18 июня 1942 года.
