Ариадна Делианич - Вольфсберг-373
Через неделю после приезда из Фейстрица, я уже получила место учительницы в лагере Вайдмансдорф, где и дождалась перед Св. Пасхой 1948 года освобождения и приезда майора. Меньше чем через год он, наконец, соединился со своей храброй женой, которую не могли задержать никакие границы…
Но для меня лично лагерь Вольфсберг, до самого конца его существования, не переставал быть центром мыслей и стремлений. В этом мне много помогла капитан Ханна Стэндтон. С первого момента моего поступления на службу лагеря Вайдмансдорф, где я занималась с ребятами в школе, уча их ручным работам, сербскому языку и Закону Божьему (совершенно новая для меня профессия) и одновременно каждую неделю преподавая ручные работы в лагере для туберкулезных переселенных лиц в Т. Б. лагере, в Шпиттале на Драве, я смогла убедить квэйкершу в том, что во мне все еще нуждаются инвалиды в Вольфсберге.
Благодаря этому, ей удалось получить, казалось бы, невозможное разрешение: посещать вместе со мной инвалидную мастерскую в лагере «373». Будучи уже свободным человеком, я, в течение четырех месяцев, семь раз приезжала в Вольфсберг, и меня допускали в все более и более пустеющую мастерскую, пока, наконец, ее не закрыли, после освобождения последних семи инвалидов. Эти посещения для меня были всегда очень радостными и вместе с тем будоражили все старые воспоминания.
* * *В дни приезда в Вольфсберг мне удавалось видеть и генералов. Совершенно случайно я была в городе в тот день, когда их отправляли в Германию, и смогла проводить их на вокзал и передать им небольшие знаки внимания. Хоть им больше и не угрожала смерть, но все еще было возможно пожизненное заточение, и мне хотелось вызвать хоть улыбку на их строгих и сосредоточенных лицах.
* * *Скромная жизнь учительницы в лагере для переселенных лиц вполне меня удовлетворяла. Не было материального избытка, но вынесенные из Вольфсберга знания давали мне возможность прирабатывать. Я приобрела маленькие колодки и по вечерам сидела и шила детские ботиночки из всевозможного материала, от распаренных кожаных перчаток и дамских фетровых шляп до настоящей кожи, которую мне приносили матери. Возраст моих «потребителей» был от шести месяцев до 4 лет. Жила я в бараке для служащих лагеря, в комнатке, в которой с трудом умещались кровать, стол, стул и буквально игрушечных размеров плита, имевшая даже «духовку». Этот вид миниатюрных универсальных печей знаком всем прошедшим через лагеря. Благодаря сувенирам из Вольфсберга, мне удалось придать даже уют этому гнездышку.
В лагере Вайдмансдорф «Д» была русская церковь. Перед Рождеством 1948 года я говела. Однажды, возвращаясь поздно из церкви, я столкнулась у ворот нашего лагеря «Б» с хорваткой, лагерной уборщицей, жившей в одном бараке со мной.
— Гэй! Учительница! — сказала она мне, таинственно подмигивая одним глазом. — Идем ко мне. Новость есть.
По дороге она мне шепотом рассказала: — Тебя не было, а тут появились какие-то три парня, югославяне. Не вошли в лагерь через ворота, которые охраняют полицейские, а, как собаки, подкопали снег под проволочной оградой, где никого нет, за пустыми складами, и влезли… Осторожно о тебе спросили. Ну, их и привели в наш барак. Небритые, оборванные, голодные, выглядят страшно. Молчат. Рассказывать ничего о себе не хотят. Я думаю, что они из Югославии через границу прибежали…
Заметив, вероятно, замешательство на моем лице, она торопливо добавила: — Ты уж не бойся, «полковник» (так она меня почему-то называла). Я не выдам. Сама с усами — знаю…
Я терялась в догадках, кто могут быть мои таинственные посетители. Войдя в барак, я немного замедлила в коридоре шаги и, когда подошла к двери своей комнаты, очень осторожно постучала. Щелкнул замок, и кто-то выглянул в щель.
— О, сестра!
Я вошла. На моей постели сидели трое: четник Душко Р. и усташи Милош Дж. и Влахо П. из «С. П.» Вольфсберга.
— Бежали… — не дожидаясь моего вопроса, сказал Душан. — Неделю тому назад бежали из Вольфсберга… Неделю скрывались, пока не стало невмоготу. Вот и пришли пешком к тебе…
Я плотно закрыла за собой дверь, поправила одеяло на окне, служившее мне ночью вместо ставен. Нужно было людей накормить, дать им возможность умыться, выбриться, переодеться и где-то переночевать.
Верным помощником оказалась хорватка Катица. Простой человек, совершенно безграмотная, она сердцем почуяла, что тут нужна быстрая помощь. Муж ее работал на лесозаготовках для лагеря и отсутствовал по неделям. Комната ее была раза в два больше моей. Уложив спать маленькую дочку, она жарко растопила плиту, поставила на нее баки с водой и выложила на стол бритвенные принадлежности мужа. В это время я уже сбегала в соседнюю с лагерем лавочку и по «черному рынку» купила еду и скоренько приготовила ужин. Через какой-нибудь час у меня в комнате сидели три благообразных молодых парня, одетые в чистые рубахи, вымытые и выбритые. Они старались есть медленно и степенно, хотя я видела, что удовлетворить их голод — дело не легкое.
Глядя на них, я вспомнила те дни в соседней с «С. П.» мастерской, когда мне Пауль Вюст сообщил о том, что неровен час, не то четник зарежет усташей, не то они задушат его ночью. Передо мной сидели теперь три родных брата.
В эту ночь я узнала историю их побега, в котором главную роль играли клещи-кусачки и ножницы, оставшиеся после истории с доской в «Специальном Загоне».
Бежать из лагеря и быть опять гонимыми животными, не зная немецкого языка, не имея ни денег ни документов, им не хотелось. Сдружившись, объединенные общим несчастьем, они часто говорили о том, что лучше уж дождаться момента, когда перед ними законным образом откроются ворота «С. П.». Казалось, что все выдачи прошли, не коснувшись их троих. Давно уже увезли и выдали хорватских офицеров. Все реже появлялся капитан Кеннеди на их горизонте.
Думалось, что все теперь — лишь вопрос времени, но внезапно из «С. П.» забрали трех словенцев-егерей. От своего кипера узнали, что все они были выданы в Югославию. Предварительно этих несчастных вызывали на допрос. Прошло несколько дней, и на допрос вызвали сначала усташей, а затем и четника Душана. Это было как бы сигналом. Дольше оставаться и верить в благосклонность судьбы они не смели.
Уже в течение месяцев был сконструирован план побега. Место — ограда, смотрящая на барак лазарета, теперь почти опустевший. По ночам, в безлунье, иной раз в дождь, эти парни поочередно выползали из барака, стараясь избежать чьего бы то ни было внимания, и резали спирали проволоки, каждый раз складывая ее так, чтобы никто не заметил следов прокладывания дороги. Когда проволока была вся перерезана, пришла очередь доскам. С большим риском удалось вытянуть заржавелые громадные гвозди, обрезать их кусачками и головки с небольшими кусками стержня опять вставить в дыры. Первый этап был закончен. В случае побега нужно было разгрести перерезанную проволоку, оторвать доску, выползти на дорогу, лежащую между оградой «С. П.» и лазаретом, перебежать ее и буквально под самой наблюдательной вышкой перерезать четыре ряда проволочной ограды, между которой лежали спиральные мотки колючих заграждений, и, перепрыгнув ров, выскочить на поле, ведшее к свободе.
Все это нужно было делать бесстрашно, беззвучно, без промедления и остановок. Сколько раз в мыслях они проделывали этот путь! Сколько раз, идя в лазарет, куда стремились попасть при любом случае, они глазами меряли расстояние, проверяли все возможности…
После допроса у Кеннеди, в их умах укрепилась мысль, что спасение лежит только в побеге. Иначе — путь поведет их по следам трех егерей: Югославия, и там смерть или каторга, полная мучений.
Дальше откладывать было невозможно. Первая дождливая темная ночь — и три новых друга осторожно покинули барак, стараясь не будить спящих соседей. Быстро разобрали они руками заранее порезанную проволоку. Легко отскочила доска. На животах, один за другим, они, как змеи, выползли на дорожку между оградой «С. П.» и лазаретом и… замерли. Тускло, через косые потоки дождя, светили фонари на высоких столбах. На вышке не видно силуэта часового, не светил рефлектор, не блуждал вокруг его бдительный луч. Слышно было только, как солдат наверху, очевидно, присев на корточки, прячась от дождя, тихо насвистывал какую-то модную песенку. Разве он мог думать, что в почти опустевшем лагере, да еще в такую непогоду, кто-то пустится в авантюру бегства?
Припав всем телом к земле, беззвучно, по лужам ползли три тени. Добрались под вышку и осторожно стали кусачками и ножницами резать проволоку, Щелк-щелк-щелк… Слышно ли там, наверху? Им казалось, что это щелканье раздается громче выстрела. Руки были в кровь исколоты ржавыми колючками. Кто на это обращал внимание? Резали и продвигались вперед, а наверху раздавалась, временами заглушаемая порывами ветра и дождя, песенка о том, как влюбленные танцуют «Чик ту чик» — щека к щеке.
