Валентин Бадрак - Родом из ВДВ
Пружина разжалась с угрожающей быстротой, как водится, утром. Как обычно, в шесть утра прозвучала команда «Подъем!» и командир взвода строил роту в расположении.
– А этот здесь уже? – не открывая глаз, проворчал в полусне один из замкомвзводов стоявшему рядом дежурному по роте и, услышав короткое «Да», громко простонал: – У-у, пидор, не угомонится никак.
– Дежурный, разбудите старшего сержанта Прившина, сообщите ему на ухо, что его рота ждет, – скомандовал Игорь молодому сержанту.
Насчет построенной роты командир взвода, конечно, преувеличивал, потому что в строю к тому времени стоял только молодой состав. Дежурный по роте помялся и в нерешительности посеменил к кровати дембеля. Боязливо подкрался на цыпочках, по сформированной и укоренившейся щенячьей привычке. Осторожно тронул его за плечо, нагнулся и жалобно промямлил:
– Александр Иванович, – тут он вдруг осекся, – товарищ старший сержант, тут подъем, и товарищ лейтенант требует вас.
Не поднимая головы, старослужащий прорычал громко:
– Идите со своим лейтенантом вместе… – тут он во всех непереводимых подробностях обозначил, куда и как далеко идти дежурному и вместе с ним надоедливому лейтенанту.
Кровь волной прибоя хлынула к голове Игоря и хлестким шлепком ударила в виски. Он больше не колебался. Оттолкнув дежурного, он вдруг ухватил за ножку табурет, сбросил с него аккуратно уложенную одежду старшего сержанта и, приподняв над головой, со всего размаху врезал им по укрытой одеялом голове.
– А-а-а! – истошный крик, переходящий в глухой рев, вмиг раздался в казарме и, как показалось самому Игорю, выскользнул в открытые форточки и понесся дальше по всему плацу, оповещая всех обитателей полка о том, что в седьмой роте свершилось что-то неординарное, сверхъестественное, знаковое для всех. Старший сержант Прившин в состоянии болевого шока вскочил с кровати и ошалевший, с перекошенным лицом, держась за ухо и все еще не понимая, что с ним произошло, побежал к умывальнику. Из его уха обильно сочилась кровь, буйная струйка которой быстро пробила себе путь к бычьей шее возмутителя спокойствия. Игорь же, сам озверевший и потерявший терпение, метал громовые тирады в адрес всех тех, кто еще не встал в строй. Он все еще не выпускал из рук табуретку, которая – и все видели это очень ясно – могла немедленно найти применение в случае малейшего неповиновения. «Старики» не спеша, тихо, с сохраняемым достоинством встали в строй, предпочитая не связываться с обезумевшим офицером.
3Дальнейшие события развивались с необыкновенной стремительностью. Весть о чрезвычайном происшествии быстро распространилась по полку, обрастая слухами и небылицами. Батальонный воспитатель, вкрадчивый и язвительный, вызвал командира взвода на откровенную душещипательную беседу, суть которой сводилась к призыву публично покаяться и необходимости офицерской инквизиции в виде общественного суда за небывалую для взводного дерзость. Игорь понимал, куда клонит майор – главным делом интригана в майорских погонах было переложить ответственность со своих манерных, почтительных плеч на любые другие. «Репутация штаба батальона, – и майор Стериопало заявил это прямо, – это вам… сами понимаете…» Боязливый идеолог в погонах был готов сколь угодно много оболванивать окружающих тяжеловесной пропагандой, но когда в воздухе пахло дымом, предпочитал предать анафеме, похоронить заживо кого угодно. Только бы ничего не изменилось в его размеренной жизни. Комбат, кажется, принял сторону искушенного в подобных делах майора, особенно когда из санчасти доложили, что у сержанта перебита барабанная перепонка и, по всей видимости, потребуется операция. Если так, дело могло выползти за пределы полка, и только его командир мог теперь разрешить возникшую головоломку. Но кэп был на каких-то сборах, и ни начальник штаба, ни заместитель командира полка не решались разрубить гордиев узел. Командира ждали на следующий день, так что, как возвестил замполит полка, утро вечера мудренее.
Несмотря на усталость первых дней, ночью Игорь проснулся от шума поезда на железной дороге. В офицерской гостинице наконец стихло – очередная офицерская попойка, организованная то ли от глупости, то ли от ощущения безысходности, только недавно завершилась. Кое-кто завтра не выйдет на построение, будет отлеживаться и рассказывать посыльным, что отравился. Кому-то сойдет, а кому-то нет. Кто-то, по всей видимости, для себя уже решил, что вообще не будет служить. Потянет волынку несколько месяцев, денежное содержание платят исправно. А потом будет выбираться из этой богом забытой дыры, черного провала, невидимой глазом трещины на карте мира.
Может быть, зря он приехал сюда, в ютящееся на задворках жизни Закавказье? Может, лучше было бы поехать в цивилизованное место, в Псков или Тулу? Ведь стоило только слово сказать дяде… Так и сейчас еще не поздно: приди на телеграф, набери домашний номер дяди в Рязани, и через месяц будешь в пристойном месте. Даже на родной Украине, как Горобец. Ох и хитрая матерая Птица, полетела на теплую благодатную Украину, между Кировабадом и Кировоградом выбрав последнее… Поехал в Кременчуг, в кадрированную десантно-штурмовую бригаду, в двух часах от дома. А как радовался, дурачок! «Жизнь нам дается один раз, и прожить ее надо на Украине». – Игорь вспомнил, как щекастый Петя Горобец передразнивал Островского, которого их заставляли учить в школе. А у него не повернулся бы язык просить. И не повернется! Это во-первых. А во-вторых, о чем это он вздумал жалеть?! Разве не он сам отвечает за мир, в котором живет? Разве не воздастся каждому ровно в той степени, в какой он направил свои усилия на изменение мира вокруг себя, на его улучшение, на достижение высоких целей своих? Именно так говорила мать, и так наставлял отец. Он осознанно взял ответственность за себя, сделал свой выбор, потому что здесь настоящая служба, только пройдя сквозь дерущую горло пыль, сквозь вечный оскал солнца, сквозь дрянь старой казармы и подванивающей гнилью столовой, можно показать, на что способен. Стать кем-то в этой жизни, приблизиться к героям, о которых мечтал. Жуков. Суворов.
И во мраке ночи, напряженно думая, как победить разнузданную толпу, которую объединяет лишь общее название «Седьмая рота», Игорь придумал совершенно неожиданный, весьма любопытный план. Только бы кэп разрешил…
Утром лейтенант Дидусь, как и ожидал, был вызван в штаб полка. Он приготовился к основательной эмоциональной взбучке, но командир, внимательно оглядев его, спросил:
– Что, лейтенант, в тюрьму желаешь?
– Никак нет, товарищ полковник.
– Дело подсудное, и если родители этого сержанта или он сам повернут в определенную сторону, защищать тебя не станем, понимаешь это?!
– Так точно.
– Да что ты раскудахтался?! Давай по существу докладывай! – приказал кэп, раздражаясь и метая время от времени короткие испепеляющие взгляды в сторону застывших с похоронными лицами командира батальона и воспитателя.
И командир взвода коротко доложил обстановку в роте, стараясь не детализировать негатив, но четко обозначить проблемы. В конце вместо того чтобы кротко ждать приговора, Игорь вдруг изложил свой план перевоспитания роты, который разработал накануне ночью. План этот казался бы сумасшествием в нормальной воинской части, но не в условиях полка, распластавшегося в сухом предгорье Кировабада. Заключался он в отправке роты на бессрочное занятие по тактике в район далекого безводного полигона Герань, в нескольких десятках километров от города. Вместе с единственным офицером – командиром первого взвода лейтенантом Дидусем, который рискнет провести это тактическое занятие.
– Что скажешь, комбат? – с прищуром спросил командир полка капитана, когда Игорь изложил свою идею.
– Скажу откровенно – она мне не по душе. И может, среди прочего, принести новые ЧП.
Комбат высоко приподнял подбородок, слегка, на несколько градусов отвернув лицо, подчеркивая этим свое негативное отношение к дальнейшему развитию сценария. Полковник откинулся в кресле, нещадно вдавив его крепкой спиной.
– А что скажет замполит? – кэп подчеркнуто называл майора замполитом, высказывая таким оригинальным способом презрение к племени военных идеологов.
– Извините за формулировку, очень небезопасный бред, – невнятно пробубнил замполит, основательно продавливая слово «очень», нарочно сутулясь, словно кланяясь, изобразил на лице с маслянистыми глазами суровую мину.
– Как фамилия пострадавшего сержанта? – спросил командир полка, обращаясь к комбату, как бы раздумывая и оттягивая время для принятия окончательного решения.
Комбат открыл было рот и посмотрел на юного командира взвода.
– Старший сержант Прившин, – молниеносно отреагировал Игорь, осознав затруднительное положение комбата. А про себя подумал: «Вот то-то и оно, что перевелись цезари, никто уж солдатом не интересуется». Вытянувшись в струнку, он тайком косился на командира полка, наблюдая за ним и почему-то испытывая к этому человеку все более растущую симпатию. И по всей видимости, ход их мыслей совпал, потому что кэп уверенно подвел итог: